Последний взмах весел — и ялик врезался в песок. Первым соскочил на берег капитан, за ним ребята. Подтянули шлюпку, разобрали снаряжение: рюкзаки, карабины, киноаппарат…

— Ясно одно, — пробормотал капитан, оглядываясь по сторонам, — если на острове имеются люди, они этим пляжем не пользуются!

Подошли к «сахарной голове». Метров двадцати пяти в окружности у основания, она поднималась усеченным конусом. На стороне, обращенной к хребту, несколько выступов.

Прикрывая глаза от солнца ладонью, Валя посмотрела на вершину утеса.

Как думаешь: сколько метров? — правая бровь Максимыча поднялась вертикально.

Ну-у… наверно, пять, шесть…

А точнее?

Точнее?.. — Валя взглянула на Максимыча, но на его невозмутимом лице нельзя было прочесть, шутит он или спрашивает всерьез. Посмотрела на капитана: он прятал улыбку. — Не знаю…

Матросы, кто скажет: сколько метров этот камешек?..

Дима и Федя подняли головы, стараясь прикинуть высоту утеса.

Не туда смотришь, команда! Вниз смотреть нужно.

Вниз?

Лицо Максимыча оставалось невозмутимым. Он пальцем указал на карабины:

— А длину этих штук знаете? Три ответа слились в один:

Сто один сантиметр с половиной!

Ну-с, а ежели, значит, на небе солнце?..

Дима расплылся в сияющей улыбке:

— Дошло!.. Сейчас смерим!

Высота утеса оказалась семь метров двадцать сантиметров.

— То-то! — Бровь Максимыча опустилась. Едва заметно подмигнув капитану, он вразвалку направился к шлюпке.

Карабкаясь по скалам, цепляясь за растения, капитан и ребята без особого труда поднимались с одной террасы на другую. Первые две, шириной около тридцати метров каждая, были покрыты низкой травой и мелким кустарником. Когда же путешественники взобрались на третью, — перед ними открылось обширное плато, покрытое высокой травой. Местами возвышались одиночные деревья — приземистые, с суковатыми толстыми стволами и развесистыми, словно бы приплюснутыми кронами. К северу плато постепенно повышалось, переходя в холмы, покрытые лесом. Он ковром устилал склоны остроконечных вершин, которые там, далеко впереди, синея, замыкали горизонт. Быстро проплывающие облака беспрестанно меняли окраску ковра: он то золотился под яркими лучами солнца, то вдруг становился голубым, то темно-зеленым…

Первыми обитателями острова, с которыми познакомились исследователи, были птицы. Их было много — и на крутых обрывах береговых террас, и здесь, в густой, высокой траве, и в зонтиковидных кронах деревьев… Людей они явно не боялись. Скорее даже «наоборот», как определил Дима:

— Нет, в самом деле, у меня такое впечатление, что они от нас чего-то ждут…

Черные дронго, голенастые хохлатые секретари, какие-то проворные пестрые птицы, напоминающие фазанов, с любопытством вытягивали шеи, крутили головами, рассматривая пришельцев. Оживленно переговариваясь между собою, они позволяли подойти вплотную, взлетая лишь в самый последний момент, чтобы тотчас опуститься в двух-трех шагах.

Особенно удивил всех крупный розовый попугай-какаду. Еще издали заметив приближающихся людей, он устремился им навстречу. Повторяя хриплый трехсложный крик, неторопливо описал в воздухе круг и вдруг уселся на Валино плечо! Боясь его вспугнуть, девочка остановилась. Но попугай, очевидно, чувствовал себя уверенно: примостившись поудобнее, он встряхнул большой головой, украшенной высоким кумачовым хохлом, и стал ловить коротким изогнутым клювом прядь волос, выбившуюся из-под полей панамы. Валя засмеялась. Попугай снова издал гортанный крик, раскрыл хохол и, придерживаясь клювом за поля панамы, перебрался на другое плечо. Заглянул черным глазом-пуговицей в лицо девочке, взлетел и не торопясь удалился.

До свиданья, Эрик! — Валя помахала ему рукой.

Почему «Эрик»? — удивился Дима.

А разве ты не слышал? Он так кричит: «Эрик-а! Эрик-а!».

Ну, Валюша, эти кадры мы назовем: восхищенный островитянин встречает отважную путешественницу, — засмеялся капитан.

Ох, Федя снимал?

А ты как думаешь: зачем я таскаю эту штуку? — Федя поднял кинокамеру. — И не простой, а цветной!

Вот уже два часа шли путешественники длинными зигзагами вдоль верхней террасы. Когда подходили к обрыву, далеко внизу открывалась бухта. Отсюда, сверху, она напоминала огромную эмалированную кастрюлю. Слева ее стенки, освещенные солнцем, сверкали, справа — тонули в прозрачной тени. Отражение скал, неба окрашивало бухту в три цвета: серебряный, голубой и ультрамариновый. На голубой глади стоял красавец «Бриз». Под ним, опрокинутый, как в зеркале, белел его двойник. Около спущенного трапа привязан ялик. На палубе — Максимыч. В бинокль видно, как он, сидя на брашпиле, улыбается, машет рукой.

По узкому, промытому дождями оврагу спустились на среднюю террасу. В ее отвесном выступе блестели кварцевые прожилки. Их грани, точно линзы, отражали сотни маленьких солнц. Большая изумрудная ящерица, вильнув длинным телом, скрылась в куче камней. Федя и Дима бросились за нею. Но куда там!.. Порывшись немного в камнях, они уже собирались повернуть обратно, как вдруг Федя нагнулся, отбросил в сторону камень и, испустив торжествующий клич, высоко поднял руку. В кулаке он сжимал обрывок веревки:

— Трос!.. Смотрите, трос!

— Подбежал капитан. Валя, выкапывавшая возле склона какой-то цветок, вскочила: веревка, первый человеческий след!..

Но увы: при ближайшем рассмотрении Федина находка оказалась скрученным, высохшим стеблем какого — то растения.

— Фу-ты, — смущенно оправдывался Федя. — Ну чем не канат?

— Ничего, бывает, — сказал капитан. — Я помню… Закончить ему не пришлось — раздался испуганный крик Вали. У ее ног… змеились языки пламени!

В несколько прыжков мальчики подбежали и затоптали огонь.

— Ты не обожглась? Что случилось?!

Не знаю… Загорелась бумага… — Валя изумленно смотрела то на друзей, то на опаленную, затоптанную траву под ногами.

Загорелась? Как?! Что ты делала?

Ничего не делала… Сама загорелась…

Постой, Валюша, — прервал ее капитан. — Ты ведь обожгла руку… Дима!

Но Дима, сбросив рюкзак, уже доставал походную аптечку.

Ожог, к счастью, оказался легкий. Пока капитан смазывал специальной мазью покрасневшие пальцы, Валя рассказывала, что с нею произошло:

Я выкопала цветок — вот он лежит… Хотела вложить его в сетку, взяла бумагу… и увидела другой… Вон тот! — Девочка головой указала вправо. — Он показался мне лучше. Я и пошла к нему… И вдруг у меня в руке вспыхнула бумага!.. Я ее выпустила — загорелась трава…

Но бумага-то почему загорелась?

Не знаю…

А у тебя не было в руках лупы?

Да нет же, Федя, говорю тебе — сама загорелась!

Капитан внимательно осматривал место происшествия: земля, покрытая невысокой луговой растительностью… Трава сухая — отчего сразу вспыхнула. Но… огонь! Откуда же все-таки взялся огонь? Он покачал головой.

— Ну-с, друзья!.. Время не ждет, предлагаю двигаться дальше. Сейчас, сколько бы мы ни гадали, — ответа не найдем. Но, клянусь розой ветров, рано или поздно мы этого «поджигателя» разоблачим!

Дима быстро выкопал цветок, явившийся косвенным виновником таинственного пожара, — тот самый, который показался Вале лучшим, — и широким театральным жестом протянул его девочке:

— Когда ты на склоне лет своих будешь в долгие зимние вечера перебирать свой гербарий, этот цветок напомнит тебе самое удивительное происшествие в твоей жизни…

Подобрав шлейф воображаемого платья, девочка, присев, сделала глубокий реверанс: Благодарю вас, о благородный рыцарь, и принимаю ваш бесценный дар!

Друзья снова поднялись на плато. Когда подошли к подножию скалистого хребта, окаймлявшего восточное побережье острова, солнце уже склонялось к западу.

Дойдем еще до тех деревьев, и на сегодня хватит, — сказал капитан.

Товарищи, одну минутку! — Валя подбежала к куртинке сиреневых цветов с бледными, отливавшими перламутром листьями, усеянными темными, почти черными пятнами. — Вот только это еще возьму…