— Тихо! — приказал один из них.

— Документы, — потребовал другой.

Урицкий достал из внутреннего кармана пиджака документы и предъявил паспорт. Тут же четыре ловкие руки быстро пробежались по его телу, похлопали но карманам.

— Вора поймали! — радостно завопила какая-то тетка.

— У, бандюга! — ткнул в сторону Моисея старичок своим черным зонтиком.

— А ну, любезный, останови карету, — окрикнул возницу один из «штатских». — Пройдем с нами, — приказал он Урицкому, — охранное отделение, сопротивляться не советую.

Оба были на голову выше Моисея, под неловко сидевшими пиджаками угадывались хорошо натренированные мышцы. О каком тут сопротивлении может идти речь. Урицкий молча последовал за «штатскими» и слышал, как в отъезжающей конке бурно начали обсуждать случившееся. «Плохо мы еще работаем. Мало, — думал Урицкий, шагая между двух охранников. — Ведь никому в конке даже в голову не пришла мысль, что вот так, на улице, в конке, царские опричники могут задержать, арестовать любого человека, и никто не посмеет заступиться за него, даже просто предположить, что никакой это не вор, не „бандюга“, а человек, борющийся за их же счастье».

В Петербургском охранном отделении Урицкого уже ждали. Значит, доверившись весеннему солнцу, хорошему настроению, потерял бдительность, не заметил, что «топальщики» сопровождали каждый его шаг, как только он вышел из дома.

Направляясь с «эскортом» из нескольких полицейских и жандармов к своему дому, Моисей знал, что обыск его комнатки ничего не даст охранке, но он знал и характер своих преследователей: добычу из рук не выпускать. И он оказался прав. Но найдя ничего предосудительного после двух часов обыска, его все же отправили в Дом предварительного заключения. И снова потекли тягучие дни за решеткой, без предъявления обвинения, даже без нудных допросов.

Наконец арестанту было зачитано распоряжение Петербургского градоначальника:

«Как лицу вредному для общественной безопасности и порядка запрещено проживание в Петербурге. До снятия чрезвычайной охраны лишить права въезда в Петербург за вредное направление. Для выяснения личности направить этапом на названную арестованным родину в город Черкассы».

До отправки Моисей написал письмо родным:

«Дорогие мои! Благодаря Петербургскому охранному отделению у меня опять появилась возможность переписываться с вами…

Жил я все это время в Петербурге, и жил недурно. Да не бывать бы счастью, да несчастье помогло… Предположило во мне кого-то охранное отделение, арестовало на улице, и вот теперь я сижу в „предварилке“ в ожидании дальнейших выяснений и разъяснений. Возможно, что придется прокатиться в Одессу на казенный счет или к вам на родину для установления личности.

Охранное отделение как будто не доверяет мне, что это действительно я, а не кто-нибудь иной…

Чудны дела твои, о, господи! Когда только пристроюсь где-нибудь и задумаюсь над тем, что пора-де мне за экзамены приняться, как является охранное отделение: „Пожалуйте!“ Они как будто бы задались себе целью убедить меня в том, что отдыхать и уходить от дела нельзя…

Попал неудобно — под праздник, и дело затянется немного дольше обычного. Когда выяснится, в чем, собственно говоря, я подозреваюсь и куда намерены меня отправить, напишу вам.

Пока же, раз я вновь получил право называться своим именем и переписываться со своими родными, мне хотелось узнать, что у вас хорошего и дурного, как дела, как здоровье, как учатся дети и проч.

Пишите пока через Петербургское охранное отделение в Дом предварительного заключения политическому арестованному — мне.

Крепко целую всех. Моисей».

Очень скоро этапным порядком его отправили в Черкассы.

И опять тюремный вагон, прицепленный к хвосту товарного поезда. Опять он один среди уголовников. Но есть тюремный опыт, есть привычка ко всяким неудобствам и есть изнурительный кашель чахоточного, от которого уголовники стараются держаться подальше.

И вот знакомый подвал полицейского участка на Смелянской улице в Черкассах. Здесь Моисея Урицкого хорошо знают и, после памятного налета генерала Новицкого, опасаются. Правда, Киеву можно и не докладывать, что для опознания личности Урицкий прибыл в Черкассы. Сообщили в Петербург, что опознан, а дальше? С таким злокачественным кашлем продолжать держать в подвале или пойти навстречу достойной женщине Берте Соломоновне, которая обратилась с просьбой об освобождении брата?.. В полиции знают, что она умеет раскошелиться. И совершенно неожиданно для Моисея его выпустили на свободу.

Чтобы не навлекать на сестру никаких неприятностей, больной Урицкий с помощью старых друзей устроился на жительство в селе Дахновка. Свежий воздух, здоровая крестьянская пища сделали свое дело, здоровье Моисея немного поправилось. Скоро к Урицкому приехал товарищ из Киевского объединенного комитета РСДРП. Он рассказал, что большевики приняли резолюцию против бойкота III Государственной думы, и комитет поручает Моисею Урицкому провести предвыборную кампанию по Черкасскому уезду.

Делегатом от Черкасского уезда был избран рабочий Иван Антонович Гуменко.

Находясь в Черкассах, Урицкий принял участие в работе Спилки (Украинском социал-демократическом союзе).

Формально Спилка стремилась к объединению с большевиками. Ее представитель был и на IV (Объединительном) съезде РСДРП. Однако мелкобуржуазные, националистические тенденции в этой организации были сильны. Видимо, они повлияли и на формирование взглядов Урицкого, которого руководство Спилки пригласило принять участие во всеукраинской конференции.

С документами делегата конференции к Урицкому прибыл один из руководителей Спилки, бывший депутат I Думы Захар Выровой. Моисей мог только удивляться, как за такое короткое время изменился этот человек. Куда делся мягкий украинский юморок, ласковая улыбка. За сузившимися щелками заплывших жирком глаз скрывалась какая-то настороженность, что-то фальшивое. Когда же Выровой стал убеждать Урицкого в целесообразности приглашения на конференцию Спилки руководителей Киевского комитета РСДРП, Моисей остро ощутил опасность. Для вида согласившись выполнить просьбу Вырового, Урицкий сказал, что поставит этот вопрос па заседании комитета, которое состоится… (он тут же назвал вымышленные время и место заседания).

В Киев Урицкий прибыл накануне конференции, 29 октября. Проверив, что нет слежки, отправился к месту регистрации делегатов на Безаковскую улицу. После ярко освещенной улицы в квартирном коридоре показалось темно. Возле одной из дверей стоит офицер, видимо тот, которому дали явку солдаты военно-революционной организации пехотного Переволоченского полка.

— Вам сюда? — приветливо спросил офицер у вошедшего в коридор Урицкого.

— Совершенно верно, — широко улыбнулся Моисей.

— Пожалуйте, — офицер, щелкнув каблуками, широко отворил дверь в комнату.

Свет из комнаты осветил насмешливо улыбающееся лицо, синий жандармский мундир и белый аксельбант. Урицкий остановился. Попался, как щенок, как мальчишка. Еще надеясь на какой-нибудь случай, на то, что его не опознают, примут за другого, он сделал шаг назад.

— Куда же вы? Прошу вас пройти в комнату, господин Урицкий!

Пожав как можно выразительнее плечами, Моисей вошел в комнату. Его тут же обступили рослые жандармы, пристав, какие-то люди в штатском.

— Это он? — спросил офицер у одного из штатских.

— Он самый, — осклабился тот.

Так, все сомнения нужно отбросить прочь. Его здесь ждали. Именно его. Знали, что придет прямо сюда, вот причина отсутствия слежки.

— Предъявите паспорт, — подошел к Урицкому пристав.

— Пожалуйста.

— Нет киевской прописки, — разглядывая паспорт, грозно сообщил пристав.

— Я только что приехал.

— По какому делу?

— Для переговоров о работе.

— О какой работе?

— Литературной. Я пишу статьи в газеты и журналы. В легальные, конечно.

— Так. Попробую вам поверить. По почему вы оказались именно здесь?