Потому что если я возненавижу и ее, то жить вообще будет незачем.

8.

Алекс будит меня, когда на светлеющем небе появляются первые признаки рассвета, окрашивая верхушки деревьев в сиреневые кружева. Видимо, ночью в какой-то момент я отключилась.

-Долго я спала?

-Пару часов.

-А ты?

-Потом посплю.

Теперь я, наконец, рассмотрела цвет его глаз. Они были стальные, холодного серебряного цвета.

Пока он отвернулся, я быстро проверила свои карманы и пожитки в рюкзаке. Добро добром, но я его совсем не знаю, а остаться с пустыми руками на пустой заправке мне совсем не хотелось. Я прекрасно понимала, что он мог запросто за ночь обчистить мои карманы и перерезать горло своим ножом. Или моим топором. Или пристрелить.

Что бы выбрать?

Однако он этого не сделал.

Перекинувшись еще парой слов о дальнейшем направлении пути, мы покинули заправку. За всю дорогу мы не встретили ни одного признака жизни: ни животного, ни насекомого, ничего. Даже следы браконьеров пропали. Очень надеюсь, что они держали путь в другую сторону, и мы не рискуем встретить их за ближайшим поворотом. Голая холодная земля безмолвствовала. Алекс прав, если в этих краях и водилась какая-то живность, то ее либо уже всю перебили на корм, либо она ушла в спячку до весны.

Мы идем долго, стараясь не задерживаться на пустых открытых местах. Не знаю, от каких призраков убегает этот псих, но мне нравится, что он осторожный. Осторожный – значит живой.

Ближе к ночи я совсем выбиваюсь из сил. Ноги горят, словно мне в кроссовки наложили раскаленного угля, да не предупредили. На кой черт я вообще поплелась с ним? Без него можно было бы растянуть припасы на более дальнюю дорогу, а, значит, не обязательно было бы каждый день совершать убийственные марш-броски. Мне хочется завыть, но я слишком измотана даже для этого. Я мечтаю упасть, заснуть и никогда больше не просыпаться.

Мы молчим. Бесшумно на плечи ложится ночь, принося с собой холод. Еще только ноябрь. Мы весь день ничего не ели, остаток драгоценной воды закончился еще пару часов назад. Если в ближайшее время не пойдет снег, мы умрем.

Изнуряющая ледяная ночь забирает последние силы, поэтому, когда Алекс останавливается в подножии небольшого холма, я не сопротивляюсь. Я еле держусь на ногах, он вырывает для меня подобие ямки, застилая ее еловыми ветками, поверх которых укладывает спальник. Вышло вполне сносно.

-Не царские хоромы, но…

-Сойдет, - крякаю я, бухнувшись в нее без задних ног.

Мне дико хочется есть, но еще больше мне хочется умереть. Все чаще перед глазами всплывает тот парень, что поймал пулю от своего приятеля. Я уверенна, что его безмолвный взгляд еще долго будет стоять у меня перед глазами. Пора бы привыкнуть, столько трупов уже осталось позади, вот только каждый раз – как новая рана в сердце. Как к этому вообще можно привыкнуть?

На его месте мог быть кто угодно. Алекс или я. Или маленький ребенок. Если думать так о всех сгинувших, то можно самой скоро с рассудком распрощаться. Человеческая натура имеет предел, ты можешь пройти сто войн, перевязать тысячи отрезанных ног и рук, но один вид застреленного ребенка тебя сломает.

Я просыпаюсь уже ближе к обеду. Ранее зимнее солнце, не успев толком прогреть землю, уже несется к горизонту, оставляя нас наедине с холодеющими ночами.

Первым делом я провожу ежедневный ритуал, повторяя про себя, чтобы ничего не забыто, и что я все еще я: «Меня зовут Ребекка Вай, мне почти 15 лет, мою маму звали Аэри, а отца Дэнни. Он бил ее синим кухонным полотенцем раза по два в неделю. Моего старшего брата звали Стиви, он насиловал меня каждую пятницу, когда приходил после гуляний с друзьями. Я все помню. Я никого не забыла».

Я усаживаюсь удобнее на еловых ветках, и замечаю, что Алекс сидит с моей бутылкой воды, которую мы вчера опустошили еще днем. Она полная.

-Хочешь? – он протягивает ее мне.

-Где ты нашел воду? –удивляюсь я, жадно выхватывая бутылку и проглатываю добрую треть. Вода восхитительна, она обдает льдом мое горло, отчего вся грудная клетка раскрывается, и хочется дышать-дышать, как никогда не дышалось.

-Бродил вокруг в поисках еды и нашел ручей с ключевой водой.

-Мы сможем потом еще набрать? – спрашиваю я, понимая, что могла за секунду опустошить остатки последней воды.

-Да, можешь пить.

Вот так. Спасла его я, а шефство взял он.

-А еду?

-Что?

-Еду нашел?

-Коренья, моя бабушка в деревне заваривала такие для настоя. В любом случае, они не ядовиты, - он разворачивают руку. На его ладони гнездятся три скрюченных корня.

Я беру корень и нюхаю: тонкие запахи снега и земли освежают меня.

-Приятно пахнет.

-Выбора у нас все равно особо нет, чем питаться.

Алекс пожимает плечами и принимается жевать один корень. Я только сейчас замечаю, какое у него осунувшееся лицо, как расползлись темные круги под глазами. Волосы как крыло ворона, а плечи широки и упруги. Из-за такой спины и язык не страшно врагу показывать.

Он активно работает челюстями, видать, давно не ел. Корень вкуснее, чем я ожидала, я с жадностью поглотила один и уставилась на Алекса. Он разделил третий корень пополам моим топором и отдал мне часть.

Мне становится стыдно, что я вчера размышляла о походе без него в целях экономии припасов, он не экономит. Да, три корня и растягивать-то сложно, но его желание поделиться последним куском больно бьет по моему самолюбию.

-У меня еще есть печенье, - крякаю я.

Минуту мне кажется, что он смотрит на меня укоризненно, почему раньше не предложила, но я поспешно, опустив глаза, раскрываю рюкзак и достаю хрустящую упаковку. Когда на пороге дома, где жили родители, началось мое путешествие, я взяла за правило есть только тогда, когда желудок вот-вот начнет переваривать сам себя. Если же буквально не умираешь с голоду – нечего тратить еду.

-Крекеры. Это все, что есть, - оправдываюсь я.

-Хорошо, - он берет упаковку и аккуратно открывает ее. – Даже срок годности не истек.

-Украла в одном из пустующих домов.

Это звучит так нормально, так обыденно, словно я к соседке за газетой сходила. К сожалению, новый мир приучил нас к новым правилам. А-2 не только пожрала почти все население планеты, она еще активно уничтожает последние признаки человечности у нас внутри.

Отдав мне ровно половину, он аппетитно хрустит печеньем, запивая все это ключевой водой. Лицо его становится мягче и светлее, и я уже не чувствую себя, как последняя зараза.

-Ребекка.

Он поднимает на меня удивленные глаза.

-Меня зовут Ребекка.

-Хорошо, а я Алекс, - он улыбается.

- Да, ты говорил.

–Что ты делала на той заправке?

-В первый раз или во второй?

Его вопрос звучит у меня в голове, как хор в пустой комнате, вызывая эхо множества ответов. Я проходила мимо. Я выживала в этом долбанном мире. Я искала живых людей. Я пыталась не загнуться от голода.

Любой выбирай, не промахнешься.

Мое молчание сбивает его улыбку.

-Ты никого не искала, верно? Ты одна? Ты вернулась, чтобы спасти меня?

Пока он мне этого не сказал, я даже не задумывалась над смыслом «Я одна». Как понять я одна? У меня нет родителей, брат пропал, я не знаю, выжил он или нет. Друзья все давно осыпались пеплом погребального костра мне на голову. Мне некого ждать, некого искать, не ради кого выживать. Только ради себя, если в этом есть хоть какой-то смысл.

-Уже не одна, я тебя спасла, забыл? – спрашиваю я, стараясь, чтобы мои глаза не выдали меня с потрохами. -Я направляюсь в Город. А ты что там делал?

Я вдруг понимаю, что понятия не имею, как далеко я от Города, в какую сторону мы пошли после автозаправки и куда теперь вообще бежать.

-Страдал от людской жестокости, - отвечает он, уставившись в морозное небо. Оно кристально чистое и непомерно холодное.

Я доела свою порцию крекеров, желудок потребовал еще.

-Это как?