Сон мой был сладок и прекрасен, однако его вдруг нарушил громкий звук, я немедленно очнулся и услышал Зов, прорезавший ночь. Тихо и торопливо я набросил на плечи плащ, и взял свое удивительное оружие в руки. А потом я посмотрел на Пирамиду, надеясь прочесть послание — меня не стали бы предупреждать без великой необходимости; наверняка, какая-нибудь кошмарная тварь уже приближалась ко мне из ночи.

Я не мог уделить все внимание Великому Редуту, и в испуге огляделся вокруг, и только когда ничего не заметил, с беспокойством поднял взгляд вверх — в предельную тьму, на венчавший башню огонек Наблюдательной Башни; я пригибался к земле, сжимая в руках Дискос, оглядывался вокруг и ждал знака.

Тут на громадной высоте замерцали яркие короткие вспышки зеленого огня, мне шифром передавали, что имевшее облик огромного серого человека чудовище зачуяло меня в ночи и уже приближалось, прячась в низких моховых кустах за огненным жерлом, оставшимся позади меня. Мгновенно отреагировав, я нырнул в кусты и скрылся в них, чтобы тварь не застала меня врасплох.

Словом, передача еще не закончилась, а я уже сидел посреди куста, раздвинув ветви перед собой, взмокнув — на холоде — но ощущая при этом возвышенное волнение и жажду победы.

Едва я укрылся там, как из зарослей за жерлом появилось передвигавшееся ползком чудовищное создание, совершенно серое. Свет огненного жерла как будто бы смутил чудовище, оно приникло мордой к земле и принялось ее обнюхивать, словно бы стараясь разглядеть что-то за светом языков пламени. Впрочем, оно ничего не заметило, потому что немедленно повернуло назад в кусты, а потом вновь выползло к огненному жерлу — но в другом месте, — и так поступило еще шесть раз: трижды выныривая из кустов справа от меня и трижды слева… каждый раз опуская голову к земле, горбясь и самым мерзким образом выставляя челюсть.

Нетрудно понять, что повадки зверочеловека весьма смутили мою отвагу; мне все время казалось, что он обойдет меня со спины и набросится сзади из-за кустов; так непременно решил бы всякий на моем месте. Но спасению моему помог Слух.

Вынырнув из моховых зарослей в последний раз, тварь всем своим видом показывала, что оставила надежду отыскать меня. И я уже подумал так в своем сердце, но тут в моей душе заговорил голос Мастера над Монструваканами, предостерегавшего меня о том, что тварь обнаружила меня и теперь наверно заходит сзади — с другой стороны. Я поверил предупреждению, которое сопровождало Слово Власти.

Тут я мгновенно выпрыгнул из мохового куста и нырнул в соседний — старательно наблюдая вокруг себя и держа открытым духовный слух — Мастер также следил за происходящим.

Тут куст, росший позади того, в котором я только что находился, слегка шевельнулся; из него протянулась огромная лапа, схватившая мох на только что оставленной мною кочке. После руки показалась огромная серая башка, тут же уткнувшаяся носом в землю.

И я понял, что пора действовать, а потому прыгнул и нанес удар Дискосом; тварь повалилась набок, и дернулись над кустом серые ноги, но голова осталась лежать отдельно от тела.

Я отошел подальше от содрогавшейся туши. Дискос в моей руке пел и извергал пламя, словно был живым существом и знал, что убил великого и жуткого монстра.

Когда серый Человек умер, я перешел на противоположную сторону огненного жерла. Там я встал и воздел Дискос — вращавшийся и пламеневший, чтобы в Пирамиде узнали о моей победе над Зверочеловеком, ведь схватка произошла в тени и мои собратья, возможно, ничего не видели. Но Мастер Монструвакан не стал более разговаривать со мной, потому что этого не следовало делать кроме случаев, когда меня нужно было предупредить о верной опасности.

Как вы знаете из моего повествования, Ночной Край населяли силы, способные подслушать разговор между двумя людьми и понять его; а уже сказанного нами было достаточно, чтобы жизнь моя оказалась в опасности. Я успел успокоиться, понимая, что эфир трепещет от радости миллионов; ведь многие тысячи обитателей Великой Пирамиды следили за схваткой, и сердца их были полны искренней симпатии ко мне и естественного страха за мою жизнь; словом, я чувствовал себя в обществе друзей, что помогало прогнать волнение.

Спустя некоторое время я собрался с мыслями и, определив, сколько времени прошло, понял, что проспал семь часов. Тут я укорил себя в том, что спал слишком крепко — из-за отсутствия привычки и распорядка. Не следовало забывать про свои правила, и я решил в будущем подчиняться рассудку: есть и отдыхать через установленные интервалы.

Все еще укоряя себя, я обошел огненное жерло, чтобы взять свой плащ и прочие вещи. А потом повернулся к Великой Пирамиде и еще раз поглядел на ее крутой склон, исчезающий в безмерных черных глубинах неба, но не стал отдавать честь — чтобы не вызвать ненужных возмущений мирового эфира, которые бы могли возникнуть в подобном случае.

Повернувшись к ней спиной, я отправился в ночь — быстрым и осторожным шагом — не выпуская из руки Дискос и ощущая едва ли не любовь к странному и удивительному оружию, одним ударом сразившему гнусного Серого Человека. И я ощущал, что оно знает меня и при этом является моим другом. Не сомневаюсь в том, что вы поймете меня, ведь и в прежние времена человек носил при себе верного друга, надежный меч. Однако Дискос был больше чем меч: в нем жил пламень Земного Тока.

Все, кто жил внутри Великого Редута, знали, что нельзя прикасаться к чужому Дискосу: потому что оружие не покорялось рукам незнакомца. И если у кого хватало глупости взять чужой Дискос или пользоваться им, то каким-нибудь неловким движением он непременно наносил себе рану; в этом сомневаться не приходилось, факт сей знали сотни тысяч лет, если не больше.

Поэтому нетрудно поверить, что существовало некое родство между природой человека, вне зависимости от пола, и Дискосом, которым он пользовался. Поэтому, чтобы не загромождать Пирамиду оружием умерших, закон и право повелевали, чтобы Дискос усопшего помещали на его грудь, и на последней дороге в Страну Молчания оружие возвращало в Земной Ток ту силу, которая обитала в нем.

Неосторожному мыслителю может показаться, что я рассказываю здесь о старинных обычаях древнего для нас народа, но сходство здесь не случайно, ибо у него есть причина: постоянство человеческой природы. Любви подобает сочетаться с Мудростью, рождая Утешение в наших скорбях. Приятно сделать что-то хорошее для усопшего, и никто не вправе сказать здесь «нет».

Я углублялся в Ночную Землю, заглядывая в тени, и, как нетрудно понять, сердце мое время от времени содрогалось от страха, а тело само собой дергалось в ту или иную сторону, чтобы отвратить возможное нападение.

Я шел вперед, и мне постоянно докучали мысли о том, что на меня вот-вот бросится из тьмы какое-нибудь мерзкое и жуткое чудовище. И все же я ощущал гордость, поскольку разделался с могучим Серым Человеком, поразив его насмерть. Впрочем, если хорошенько подумать, заслуга была не моя; если бы не помощь из Великой Пирамиды, я бы наверняка погиб во время сна.

Наконец после долгой ходьбы я ощутил, что слабею, и подумал, что поступаю глупо, так как мне всегда следовало быть готовым к новой схватке; впрочем, такую забывчивость легко объяснить пережитым потрясением.

Словом, я сел между кустов на прогалине, съел три таблетки и высыпал в чашку пыль, которую воздух естественной химической силой преобразовал в воду.

Поев, я посидел немного в задумчивости, а потом с Дискосом на коленях поглядел вверх — на склон Пирамиды; внимая и ушами и духом, я не забывал и глядеть во все стороны, но ни одна тварь не приближалась ко мне.

Наконец, я встал и продолжил свой путь. Шесть часов после этого я шел на северо-запад, понемногу забирая на запад, чтобы подальше обойти Стража той стороны. Тем не менее, спустя какое-то время я поддался глупому желанию, и начал уклоняться к северу, чтобы разглядеть чудище поближе, совершая поступок глупый и опрометчивый. Заметив меня, злобное чудовище немедленно дало бы знак Силам Зла, и меня ждала бы скорая погибель. Но, воистину, сердце — штука странная и прихотливая. От испуга оно может перейти к беззаботной опрометчивости, как приключилось со мной, в безрассудстве отклонившимся на север, ради опасности сошедшим с надежной и безопасной дороги. Возможно, поступок мой был вызван влиянием самой твари, но разве можно знать такое наверняка. Я шел долго, останавливался каждый шестой час, ел и пил, глядя на Великую Твердыню. И, укрепившись сердцем, продолжал путь. Впрочем, я всегда был осторожен и старался спрятаться среди невысоких зарослей мохового куста; иногда приходилось припадать к каменистой земле, курившейся тонкими струйками серных дымков, раздражавших мои ноздри. Продвигаясь вперед, я всегда смотрел направо и налево, оборачивался назад, и постоянно следил за Великим Стражем, чтобы не подойти слишком близко к нему. Часто мне приходилось нагибаться и ползти; руки мои покрылись ссадинами, и, заметив это, я надел большие перчатки, дополнявшие серый панцирь.