На другой день была очная ставка с мистером Гленом…

Меня ввели в просторную светлую комнату. Мистер Глен сидел на стуле возле стены. За письменным столом сидел пожилой человек в форме полковника. Мне показали на стул у противоположной стены.

Когда мы входили, полковник громко смеялся. Можно было подумать, что у него с мистером Гленом идет веселая, дружеская беседа.

— Значит, вы, Глен, утверждаете, что не знаете этого человека? — спросил полковник.

— Первый раз вижу, — ответил мистер Глен.

— Странно. Ведь у вас еще не тот возраст, когда можно ссылаться на склероз. Ну хорошо, запишем: Глен этого человека не знает… — Последняя фраза относилась к сидевшему за маленьким столиком офицеру, который, очевидно, вел протокол. — Ну, а вы, — обратился ко мне полковник, — знаете этого человека?

— Да.

— Как его зовут?

— Мистер Глен.

— Повторяю — я вижу этого человека первый раз в жизни, — четко произнес мистер Глен.

— Ну нет, по крайней мере, второй, — сказал полковник и, взяв со стола несколько фотографий, протянул их мне.

На всех снимках было одно и то же: мистер Глен, улыбаясь, пожимал мне руку.

— Вот это на снимке вы? — спросил у меня полковник.

— Я.

— Прекрасно. Посмотрите, Глен, фотографии. Это вы?

— Я.

— А здесь?

— Я.

— А здесь?

— Я.

— Прекрасно. А это кто?

— Не знаю.

— Вот тебе и раз. Хватаете на улице за руку человека, улыбаетесь ему, как родному брату, и потом уверяете, что человека этого не знаете. Не глупо ли это?

Мистер Глен смотрел на фотографии и молчал.

— Знаете что, Глен… — сказал полковник, — не усугубляйте свое положение глупым запирательством. В американской разведке вы не мальчик на посылках, и мы это отлично знаем. Ведите себя серьезно. Перед вами Юрий Коробцов. Тот самый, которого вы получили из католического коллежа и из которого вы делали разведчика. Не вспомнили?

— Извещено ли американское посольство в Москве о моем аресте? — спросил мистер Глен.

— Увы, нет еще, — ответил полковник. — Мы же не знаем, как сообщить, кого мы задержали: корреспондента, туриста или работника разведки?

— Вы прекрасно знаете, что на территории вашей страны я не совершил ничего предосудительного, а это значит, что для вас не играет никакой роли, кто я по профессии.

— Вот такой разговор мне уже нравится, — сказал полковник. — Действительно, вы еще не успели совершить что-либо предосудительное, тем более было бы лучше для вас — не лгать следствию и узнать Коробцова.

— Знаю я его или не знаю, не имеет существенного значения, — сказал мистер Глен.

— Так и запишем? — спросил полковник.

— Пишите, как хотите, — пробормотал мистер Глен и, повысив голос, сказал: — Я настаиваю, чтобы обо мне срочно известили американское посольство.

— Почему вы думаете, что американское посольство так озабочено вашей судьбой? Вы же рядовой турист, проводящий отпуск в путешествии.

— Америка одинаково заботлива ко всем своим людям! — с пафосом заявил мистер Глен.

— Но тогда мы должны сообщить в посольство и о Коробцове?

— А при чем здесь он? — спросил невозмутимо мистер Глен.

— Джон Глен присутствовал в кабинете Дитса, когда вы принимали присягу? — обратился ко мне полковник.

— Да, присутствовал.

— Ну, вот… Коробцов присягал Америке, а вы спрашиваете, при чем здесь он.

— Коробцов — подданный вашего государства, — сказал мистер Глен.

— Присягу он давал Америке, а не нам. И мы к этому гражданскому акту относимся с большим уважением.

— О вручении ему советского паспорта торжественно объявили в печати, — сказал мистер Глен.

— Так! Значит, вы все же знаете, кто такой Юрий Коробцов?

После большой паузы мистер Глен едва слышно сказал:

— Это не имеет значения.

— Допустим. Мы только зафиксируем факт: вы его знаете, хотя не придаете этому значения. Так? Да и меня, если говорить откровенно, больше интересует не история с Коробцовым, а ваши дела в Берлине сразу после войны, когда вы были не Гленом, а Стафордом. Вот этим мы займемся. Коробцов свободен, — сказал полковник.

Мне остается только рассказать о разговоре с полковником. Он состоялся спустя неделю после очной ставки. Эти дни я в управление не ездил. Ждал суда… И вдруг вечером в общежитие приехал капитан Рачков и отвез меня к полковнику. Мы разговаривали с ним с глазу на глаз.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил полковник.

— Хорошо, — ответил я.

— Не можешь ты хорошо себя чувствовать, раз тебе предстоит сидеть на скамье подсудимых рядом с мистером Гленом. Не можешь!

— Я рад, что все уже позади.

— Что — все? — сердито спросил полковник.

— Ну… моя ложь… Чем дальше, тем тяжелее было.

— И все же сам ты не пришел к нам, — сказал полковник. — Может быть, ты хотел освободиться от лжи, но не пришел. Я хочу, Юрий, чтобы ты до конца разобрался во всем, что с тобой произошло. И по праву старшего хочу тебе помочь.

Тебя учили: что ни произошло — все от бога. Бог дал, бог взял. От бога, значит, и то, что однажды директор католического коллежа попросту продал тебя американской разведке. От бога и то, что в Берлине тебе пришлось работать вместе с гитлеровскими бандитами. А Роман Петрович Улезов — твой земляк, которому ты вручил деньги за донос на тебя же? Он тоже от бога? А страшный случай, когда ты обнаружил, что тебя учат отравлять детей? Тоже от бога? И ты не сумел сам разобраться, кто же он, этот страшный бог, и чего он хочет людям. Подумай как следует обо всем этом теперь…

Скажу тебе откровенно — мы много о тебе думали и спорили. Когда ты прибыл в Ростов, некоторые наши товарищи предлагали тебя немедленно арестовать, как агента вражеской разведки. Но решили повременить, посмотреть, как ты себя поведешь. Мы считали, что чувство родины и правды в тебе окончательно умереть не могло. Это ведь как подземный ключ — завали его камнями, скалой целой придави, а он все равно пробьется и превратится сперва в ручеек, а потом в ручей, в реку… И твое поведение в Ростове полностью это подтвердило.

Твои американские душеприказчики этого не понимали, они считали, что сфабриковали из тебя безотказного робота. И когда они прочитали в газете о вручении тебе советского паспорта, решили, что все идет по их плану, а твои сигнальные открытки до них попросту не дошли. Что из этого получилось — ты знаешь. Теперь Глен клянет тебя последними словами, говорит, что ты, как все русские, начинен достоевщиной, что ты просто трус и вообще его самая непростительная ошибка. Но в одном, Юра, он прав — ты действительно трус. Не возражай. Хорошо, что сегодня тебя это уже обижает. Но если бы ты был смелым, волевым человеком, ты бы пришел ко мне сам.

Я не знаю, что решит суд. Но что бы ни было, помни — ты дома. И тебе останется одно — честно жить, работать, учиться — это единственный для тебя способ вернуть, вернее, воскресить любовь к тебе родины и получить право называться полноправным родным ее сыном.

Это все, что я узнал от Юрия Коробцова. Предупреждая вопросы читателей, могу сообщить только то, что к моменту моей встречи с Юрием Коробцовым он был уже руководителем молодежной бригады токарей. Алексей, закончив институт, работал инженером.

Юрий женился. На Соне. У них уже был тогда годовалый сын. Они дали ему имя Юриного отца — Павел. И этот годовалый Павел Коробцов порядком мешал нашим беседам с его отцом…

Сканирование, распознавание, вычитка — Глюк Файнридера