Так дело тянулось до мая, когда унылая морось сменилась грозами и наступило тепло. Тогда-то здоровье мужа быстро пошло на поправку, но затянувшееся ненастье заставило воспалиться одну из прошлогодних ран сына. Оказалась повреждена и загноилась ключичная кость.

Осматривал рану все тот же молчаливый доктор.

– Сколько лет юному джентльмену? Четырнадцать? М-да! Ростом, конечно, вы удались… раздевайтесь до пояса, юноша.

Сын снял рубаху, и глаза у доктора полезли на лоб.

– Парень, в какую чертову переделку ты попал?

Парень шмыгнул носом и ответил:

– Это была очень хорошая драка, сэр, просто замечательная!

– Я вижу, дружок, – ответил доктор, раскладывая инструменты, – Отделали тебя тоже замечательно.

Предстояло очищать воспалившуюся рану.

– Миссис, налейте вашему мальчику полный стакан виски, – распорядился доктор.

– В два приема, и запивать водой.

– Зачем? – удивился сын.

– Для храбрости, юноша.

– Я и так не трус.

– В этом никто не сомневается, судя по боевым ранам. Пей-ка, давай.

Филомено хлебнул глоток, другой, сморщился и выплеснул остаток прямо на угли камина.

– Лучше терпеть, чем глотать эту дрянь. Начинайте!

И молча сидел все время, пока врач выскребал рану и накладывал шов.

– Сэр, скоро я могу стрелять из лука?

Врач, однако, уложил его в постель. Я провожала доктора до ворот, и он-таки полюбопытствовал: где мальчугана угораздило попасть в такую драку? "Если, конечно, не секрет". Это не был секрет, и я не упустила случая похвастать своим парнем.

– М-да, сказал Гисли, – боевой юноша. – Но из Англии вам все-таки лучше уехать: этот климат не для вас.

Через полтора или два месяца после этого разговора "Смутьян" нес нас к берегам Ямайки.

На "Смутьяне" служил боцман Скелк – вот радости-то было увидеться! Он шумно приветствовал нашу компанию – мой брат с семейством тоже ехал с нами. Отдельную каюту отвели для миссис Джексон. Ее внучки обзавелись уже беличьими шубками и платьями из тафты, но на приданое не хватало. А я боялась, что на Ямайке не смогу найти учителя для моих детей.

С нами же отправился Санди – разобраться с делами, запутанными предыдущим управляющим, помочь нам устроиться на новом месте, а главное – отдохнуть от мамаши и тетки и всей лондонской докуки под благовидным предлогом.

Всю дорогу, как шесть лет назад, Филомено таскался за Санди хвостом. Едва постигнув азы арифметики, он попытался освоить морскую науку, она ему чем-то понравилась.

В Порт-Рояле компания имела на бойкой припортовой улице большой дом со складами и конторой. Там нас и водворили – каменный пол, высокие потолки, уличный шум пробивается сквозь кедровые ставни, тихий патио с садом с внутренней стороны, ветер с моря разгоняет зной.

Мы обосновывались на острове в качестве свободных подданных британской короны с подлинными документами.

В шестидесяти милях к северу – кубинское побережье.

Первая наша покупка, совершенная на второй день по приезде – лодка. Узкая, длинная, остродонная, с косым парусом – из тех, на каких рыбаки пускаются в погоню за крупной добычей и пропадают в море иной раз на неделю.

С тех пор Пипо в доме мы не видели. Он пропадал на воде и часто сманивал с собой Санди. Десять лет разницы в возрасте по-прежнему почти не сказывались.

Мы только и делали, первую неделю, что покупали всякую утварь для обустройства, но одна покупка была уж очень неожиданна… Судите сами.

Прямоугольный, неряшливо крытый навес невольничьего рынка тянул меня как магнитом. Не было дня, чтобы я – обычно взяв с собой миссис Джексон и делая вид, что сопровождаю ее, – не прогуливалась по каменным плитам того места, где нас с братом однажды продали. В то время на Ямайке из рук в руки переходило ежегодно больше ста тысяч человеческих душ, и я без особой надежды оглядывала шеренги: не мелькнет ли знакомое лицо?

Но вот меня однажды окликнули из глубины рядов. Сначала я подумала было, что ослышалась. Нет, не ослышалась: передо мной стоял собственной персоной Пепе-конга, старик Пепе, и минувшие годы не прибавили ему сил.

Шесть лет назад он спускался на африканский берег пожилым, но еще крепким мужчиной. Он вернулся в родное селение, где не осталось ни дома, ни семьи, ни памяти. Какое-то время жил тихо и одиноко, возделывая свое поле. Но однажды его схватили и продали по приказу деревенского царька, которому потребовались бусы для выкупа за очередную жену. Старик стоял на истертых плитах с опущенной головой и разбитым сердцем: его предала милая родина.

Миссис Джексон заплатила за старика от своего имени мои деньги, и Пепе водворился в доме. Вечером они с Факундо дымили табачком и расспрашивали друг друга о былом.

Один из первых вопросов был:

– А что-то сейчас Каники?

– Ладно болтать, негры, – сказала я. – Давайте-ка соберемся и съездим на старые места. По морю рукой подать.

Мы остались легки на подъем. На следующий вечер в маленькую каюту уложили припасы, воду, подняли парус.

Ехали вчетвером: Санди вызвался с нами.

– Филомено не справится один: он моряк пока неопытный.

– Санди, – сказала я, – ты можешь влипнуть с нами в историю. Мы сильно напроказили на том берегу.

– Если вы выйдете в море без меня, – сказал он, – вы влипнете в историю, едва подует норд-вест.

Он был прав, и мы отправились в путь, оставив дом и малышку на попечение брата и старой гувернантки.

Всегда на сердце тревожно и грустно, когда ступаешь на старые следы… Мы высадились в манграх неподалеку от Касильды. в том же самом провале, куда в памятную ночь врезалась барка, ведомая Каники.

Маленькая усадьба у ручья со сладкой водой казалась необитаемой: ни света, ни движения. Окна двухэтажного дома плотно закрыты ставнями. Ставни не открылись и утром, хотя во дворе хлопотали негры. Судя по всему, хозяйки дома нет… Подошла потихоньку к одному из работников, отошедших в сторонку, – я вспомнила его лицо и имя, и он меня тоже признал. Я спросила у него, где нинья.

Старик этот прикрыл рот рукой.

– Ты упала с луны? Ты что, не знаешь, что ее похоронили?

– Как похоронили? – остолбенела я. – Что случилось?

Старый мулат качал головой.

– Ты, унгана, видно, издалека… Я не буду ничего говорить. Ступайте в город, там Ма Ирене. Она сама расскажет.

Факундо привел нас в дом с колоннами на улице Ангелов. Ему приходилось там бывать, а если он где бывал, то дорогу запоминал крепко. Нам открыла расторопная, опрятная негритянка и позвала Ма Ирене.

Старуха появилась откуда-то сбоку, – не изменившаяся ни капли. Что значили для ее седин и морщин еще шесть лет?

– Пришли, бродяги, – сказала она. – Подойдите, я вас обниму. Я знала, что вы придете, да только вот опоздали немного. Их похоронили без вас. Ее – на кладбище, а его – у моря, на том месте, где застрелили. Ай, что с вами, негры, разве вы не знали, что так оно и будет?

Мы стояли как громом пораженные и плакали бы, если бы могли. …На ожерелье, что Каники преподнес возлюбленной, она выменяла у какой-то вдовы, испанки, собиравшейся домой, небольшой кафеталь, расположенный в горах в очень укромном месте, далеко от Тринидада. Она переехала туда до того, как ее беременность стала явной, и прожила там затворницей, пока не родила дочурку.

Флор де Оро – было подходящее имя для золотого цветочка, маленькой китаяночки, что появилась на свет. Она не была похожа ни на одного из своих родителей и на обоих сразу. Скорей всего, удалась в неведомого деда. Мягких очертаний скуластое личико, маленький вздернутый носик, нежно-розовые пухлые губы и огромные, черные, слегка раскосые миндалевидные глаза. Кожа цвета золотистой пшеничной корочки и пушистые, пышные, слегка волнистые иссиня-черные волосы, крошечные, узенькие кисти и ступни. Золотой цветочек с бесконечным испугом в глазах, лепившийся под костлявой рукой прабабки – единственной защиты и опоры.

Представляю, как на нее смотрел Каники, никогда не думавший оставить по себе потомство… Он даже на некоторое время оставил свои шалости, так что капитан Суарес, не слыша о нем ничего, подумал было, что смутьян с нами вместе подался в Африку. Но прошло немногим больше года, и опять то тут, то там стали появляться следы неугомонного китаезы – жестокие, хорошо продуманные убийства и избиения в тех местах, где уж очень прижимали рабов. От него досталось по плешивой макушке городскому судье, сеньору Вальверде, вымогавшему взятку с какого-то свободного цветного торговца за дело, которое и так должно было решиться в пользу бедолаги – и после этого снова замельтешили на всех углах и заборах листки и рисунком раскосой физиономии и изрядным числом нулей.