Он удался очень похожим на отца – так же темнокож и с этакой прирожденной вальяжностью и чувством собственного достоинства. Он очень рано потребовал признать его на равных и не давал поблажки себе, принимая участие во всех делах – в охоте, стряпне, в стирке, и потому-то так яростно он требовал права на участие в бою.

Он обожал крестного, который первый взял с ним, малышом, дружеский тон. Каники принес с собой войну, а на войне взрослеют быстро. Дети, заквашенные на войне, ничего не боятся, и таким был Пипо. Он был готов к войне, на нее толкала вся наша жизнь. Потому-то я полагалась на судьбу и не возразила, когда Каники предложил его взять во вторую экспедицию в Вильяверде. Потому-то, наверное, не возражал и отец. Вел себя Пипо образцово. А где было безопаснее – вопрос этот оставался без ответа… В конце концов мы решили, что лучше брать сына с собой, чем прятать под подол Долорес.

Каники не было долго, и мы скучали. Жизнь без этого сорвиголовы становилась однообразна.

Впрочем, один скандал все-таки случился. Но, по правде говоря, это было довольно кляузное дело.

Из-за чего началось? Шерше ля фам, как говорят французы. Если одна женщина приходится то ли на десять, то ли на пятнадцать мужчин – как тут не быть скандалам? Перебранки и мордобои из-за благосклонности Эвы или Долорес были привычны, и прекращали их обычно сами Эва или Долорес. Иногда доставалось им самим, и тогда требовалось вмешательство Пепе. Что поделаешь, природа требовала своего; по-моему, она не оставила этого и в наши дни, хотя люди прикрыли ту же голую натуральную нужду кисейными занавесочками. Но в том месте в то время кисеи не случилось, а случились испостившиеся поневоле мужчины каждый со своей блажью.

Хочу сказать наперед одну вещь, – ее могут счесть кощунством нынешние кисейные господа, романтики: симаррон – это совершенно необязательно благородный герой.

Иной раз попадалась такая дрянь, что господам романтикам не худо было б взглянуть. Но в основном это были люди – просто люди, со всем, что человеку свойственно.

Причиной для скандала оказалась Гриманеса.

Глазастый такой заморыш, не помнящий о себе ничего, кроме чудного имени, очень худенькая и слабенькая. Ей было, по приблизительным подсчетам, лет тринадцать или четырнадцать. Негритянки обычно скороспелы, в четырнадцать я сама имела все, что полагается, в смысле форм и прочего. А эта – кости да кожа, узкие бедра, пупырышки вместо груди, одно слово – заморыш. Ее считали за ребенка, каким она, по правде, и была. И, пока ее считали за ребенка, никто девочку не трогал. У африканцев такое не в обычае.

Но вот однажды этот чертов фула, Деметрио, от вечного нечего делать подглядел, как она стирает в ручье свою единственную рубаху, и заметил эти самые пупырышки размером не больше глазуньи. Много ли надо сухому пороху? Фулу не пускали на порог ни Эва, ни Долорес по причине того, что он у обеих что-то пытался стащить.

Подозреваю, что он и сбежал оттого, что его свои же колотили за воровство.

Говорят, что есть какая-то мудреная болезнь, что заставляет человека воровать.

Ну ладно, воровство еще полбеды, беда в том, что был он сам по себе редкий поганец. Ладно, ему пригорело, черт с ним. Всем пригорает, кто носит штаны и в штанах кое-что. Он мог бы ходить перед девчонкой павлином, распустив хвост. Мог бы украсть для нее вторую рубашку – на что-нибудь он был ловкий вор. Мог бы ее уговаривать – это никому не заказано. Но он, рассчитав, что заморыш не сможет сопротивляться, подстерег ее в лесу и попытался изнасиловать. Рассчитал он верно все, кроме одного: поблизости случайно оказались Пипо и Серый.

Пипо сразу оценил обстановку, и принялся колотить Деметрио первой попавшейся палкой. Потом Серый стерег преступника, пока Филомено галантно проводил девушку до поселка – фула ее ударил раза два, а много ли заморышу надо?

Суд да дело – целое разбирательство. Вина Деметрио была слишком явной, и его вздули. Над Пипо добродушно посмеивались, называли женихом и спасителем. Сын досадливо отмахивался: "Пойдите вы все"…

Пепе зашел вечерком покурить и сказал:

– Это дело еще не кончилось. Теперь ей жить не дадут спокойно, замучают. Боли, моя голова, придумай, что с ней делать.

Конечно, нельзя было оставить девчонку без присмотра, и конечно, Долорес не могла этого сделать. Она не оставила привычки рожать и едва управлялась со своей оравой. Я намек поняла. В тот же вечер Неса (так мы ее для краткости стали называть) ночевала в нашей хижине. Долорес вздохнула облегченно, спихнув с себя обузу. Я вздыхала по другой причине. Я бы плохо знала негров, если б не предвидела, что начнется после этого.

Обделенные женихи стали коситься и наскакивать на Факундо: у тебя есть жена, а ты еще и девчонку заграбастал. Объяснять что-нибудь было бесполезно, тот же Данда, например, – совсем не злой и не злой и не жестокий по натуре, не хотел взять в толк, что еще хотя бы год надо было дать бедняжке окрепнуть и подрасти.

Дело клонилось к драке, и пришлось принимать срочные меры.

Мужчины взялись за топоры; к нашей хижине добавили просторную пристройку, и Идах, который жил с остальными земляками, теперь переселился к нам.

Конечно, дядюшка тоже страдал от всеобщей болезни и сразу начал оказывать знаки внимания новой подопечной. Но если сказать, что я на это не рассчитывала, это будет неправда. И смешно-то и досадно было видеть, как он увивается около девочки в три раза с лишним моложе себя. Но, во-первых, в Африке в порядке вещей, если у мужчины младшая жена – ровесница старших детей. Во-вторых, я знала точно, что тут не будет никаких грубостей. А в-третьих, неожиданно обнаружилось, что самой юной особе нравится покровительство сильного мужчины, и эта маленькая каналья с природной женской ловкостью довольно долго вертела дядюшкой, как хотела, не давая ничего взамен. Все стало на свои места, оставалось только подождать. Забегая вперед, скажу, что через полгода замухрышка изрядно посвежела на изобилии дичи, а через год поправилась вовсе и уж совсем выглядела женщиной, – только никто не сомневался, чьей.

Мороки хватило с этой глупышкой на все время, пока отсутствовал Каники. Его не было два месяца, и мы его заждались. Филомено всегда, приходя в паленке, останавливался у нас, а теперь и вовсе все сорвиголовы собрались под одной крышей, и мне это было почему-то очень приятно. Даже заморыш Неса легко вошла в нашу компанию. Глупышка твердо следовала правилу: "Молчи, дурак, за умного сойдешь", и хлопотала себе у очага молчаливой уютной тенью. Мне кажется, она даже гордилась тем, что принадлежала к нашей семье – ведь мы были семья, а куманек Каники входил в нее на правах брата – любимого брата.

Он появился под вечер, в такую страшную грозу, что, казалось, над ухом стреляют пушки, а молнии по затейливости напоминали королевские фейерверки, и ливень гудел, сшибая листву и ломая мелкие ветви. Как всегда, вылетел куму под ноги Серый. При виде Каники мой приемыш терял всю свою суровость, становясь ласковым щенком.

– Анха, друзья! – приветствовал он нас с порога. – Хорошо стали жить, завели такие хоромы! Меня, может, пускать не захотите уже?

– Отсохни твой язык за такие слова, брат, – сказал Факундо, вставая ему навстречу, и по сверкнувшим глазам было заметно, до чего мой муж рад видеть куманька. Помог ему стащить с плеч котомку, снять одежду, с которой текло ручьем, а я приготовила одеяло и раздула огонь в очаге.

– Мы глаза проглядели, ожидая тебя – нет и нет. Видно, там, где ты был, тебя хорошо встретили!

– Не говори, дружище: так, что если плохо приветишь, подумаю, да и вернусь, – отвечал Филомено, обнимая всех по очереди, улыбаясь широко, сверкая глазами и зубами. Был он весь как-то по-особому напружинен и всегдашнюю задумчивость прятал в уголках приподнятых к вискам глаз.