Но едва девицы вместе с дуэньей забрались внутрь, а горничная, нагруженная покупками, стала на подножку, – я толкнула девчонку под зад так, что она растянулась на полу, вскочила следом и захлопнула дверцу. В двух руках у меня было по пистолету. Снаружи послышался дядин голос: "Гони!", и я знала, что в ребра кучеру кольнуло острие ножа. Карета рванулась так, что я упала на подушку сиденья. Девицы завизжали – я дала обеим хорошего тумака рукояткой пистолета и устроилась поудобнее.

Карета оказалась принадлежащей самому губернатору! Девицы были его дочки, а дама – гувернанткой-француженкой. На такое мы даже не рассчитывали – но тем лучше.

Никем не останавливаемая, карета проехала город, выкатилась на дорогу и добралась до того места, где ждали Пипо и Каники.

Карету спрятали, лошадей отпрягли. Всем захваченным завязали глаза, связали руки и водрузили на конские спины. Наверняка кто-нибудь из них падал по дороге, но меня это не касалось. Кавалькаду вели Каники и Идах. Мы с Пипо оставались делать другую половину дела.

"Сеньор капитан!

Думаю, вам известно уже, что сеньориты Бланка и Перфекта, дочери почтенного сеньора губернатора, вместе с их слугами и гувернанткой с нынешнего утра находятся в моих руках и в настоящий момент пребывают в безопасном месте. Они будут возвращены целыми и невредимыми при условии, что Факундо Лопес, схваченный вашими жандармами позавчера утром, целым и невредимым вернется в ему известную пещеру. Если Факундо умрет, сеньоритам тоже не поздоровится. Вы можете при желании устроить поиски, но уверяю, что это пустая трата времени и терпения господина губернатора и его супруги. Дайте Грому лошадь и отпустите желательно сегодня же вечером. Ему потребуются сутки, чтобы добраться до условленного места.

Еще через сутки девушки будут дома. Повторяю, если Факундо будет отпущен – в чем я не сомневаюсь – с ними ничего плохого не произойдет. Разве что побудут некоторое время в компании, которая мало подходит таким благовоспитанным молодым особам.

С уважением Кассандра Митчелл де Лопес".

Вот такое письмо. Теперь следовало его доставить. Конечно, мы с Пипо убрались подальше от того места, где оставили карету. Мне в город идти было нельзя.

Переполоха не было еще заметно на большой дороге, но в городе он поднялся уже.

На обратной стороне листка я приписала:

"Податель этого письма также должен быть отпущен восвояси, иначе наш договор не будет считаться действительным".

Идти должен был Пипо. У него тоже была в кармане фальшивая записка. Но я была уверена, что она не потребуется. Тем более во время всеобщей тревоги вряд ли обратят внимание на чернокожего чертенка в одних холщовых штанах и босого (ему шел восьмой год, но он казался старше: крупный рос парень, по родительской породе). А в случае чего приписка в письме обеспечивала его безопасность.

Еще у него в кармане бренчало с пяток серебряных монет, – на всякий случай.

Что он заблудится – этого я боялась меньше всего. Чувство направления у него было природное, как и у его отца, а географические подробности ложились в курчавую головенку, словно на бумагу. Мне самой потребовались годы скитаний, чтобы научиться безошибочно определять румбы, – и то по точности с ним сравниться я не могла.

Я вывела его к боковой дороге там, где дома ближе всего подходили к зарослям, переходившим в придорожные кусты, и, спрятавшись, смотрела, как он мчится вприпрыжку, взбивая накаленную солнцем пыль. Потом стала ждать.

Не знаю ничего труднее ожидания. Говорят: ждать и догонять – хуже не бывать.

Врут бессовестно. Догонять куда легче. А вот ждать, сидеть смирно и не двигаться – кто не пробовал, тот не знает, сколько всего лезет в голову, когда сидишь вот так на пригорке, непролазно заросшем дурниной, – кошехвостник пополам с ядовитой крапивой, и смотришь неотрывно на первые развалюхи-домишки, что лепятся на окраине: не мелькнет ли там маленькая черная фигурка. Парнишка никогда не был в городе, не видел домов, многолюдья, такого количества белых. Не растерялся ли он, не закружилась ли голова, не сцапал ли его какой-нибудь альгвасил? Альгвасил – это еще ничего; отведет его к начальству, а если какой-нибудь прохвост, которому плевать на губернаторских дочек и на жандармерию… Я гнала от себя эти мысли. Я знала, что если дрожать и сомневаться, можно сделать хуже для того, кого ты ждешь. Надо думать по-другому. Во-первых, все ему было рассказано, и он толком все понял: по этой улице, узкой, пыльной и немощеной, пройти до тех пор, пока ее не пересечет другая, пошире, вымощенная булыжником. Свернуть по ней налево и пройти тысячу шагов. Там площадь, и по левую же руку – двухэтажное красное здание с коновязью и большим каретным двором. Отдать письмо любому встречному черному слуге и дуть что есть силы обратно.

И это было не так-то просто для лесного мальчишки. Но меня, так же как и Идаха, наверняка приметили еще утром, – у приказчиков лавок хороший глаз, их давно уже расспросили обо всем. Как ни крути – идти больше некому. А мой парнишка не из тех, что теряют голову. Он может попасть куда-нибудь, если испугается. Но он не испугается. В это я верила настолько, что даже успокоилась на какие-то минуты, но потом снова, в который раз, стала перебирать все, что с ним могло бы случиться, и все ли я ему объяснила, и… Хвала Йемоо! Вон, вон он, несется во всю прыть, спокойно, мальчик мой, ты не должен так торопиться, это подозрительно, особенно на пустой дороге, а нет ли за ним погони? Нет, никого следом, ни одной шавки, ни человека, и вот он уже шмыгнул в кусты, зашуршал, проползая под сплетением ветвей, и вот свалился мне на руки, горячий, потный, встрепанный, с горящими глазами, бешено колотящимся сердцем. Плечи и бока в волдырях от крапивы, на спине длинная царапина сочится кровью, весь перемазан в пыли и дресве. Он не сразу отдышался, как рыбешка, хватая воздух раскрытым ртом. Я не торопила – было уже ни к чему.

Сын без особого труда нашел нужное здание. Около него – пусто. Ни лошадей у коновязи, ни синемундирников. Один негр сгребал метлой в кучу конские яблоки.

– Эй, приятель, – спросил его сын, – сеньор капитан Суарес здесь?

– А на что он тебе, чертенок? – осведомился дворник.

– У меня к нему дело, – отвечал парень. – Письмо для него.

– Ишь ты! От кого, интересно?

– Так, одна сеньора просила передать. Видишь, – он достал из кармана монетку и покрутил ею, – что мне за это дали!

– Ну, так готовься отдать деньги назад. Никого нет в конторе. Все ищут губернаторских дочек.

– Как это? – сделал изумленный вид маленький хитрец и, глазом не моргнув, выслушал рассказ о том, что "ихняя карета как сквозь землю провалилась, и видели двух чужих негров, которые садились в нее". А потом, помня о своем деле, предложил негру два реала из своих пяти, чтобы письмо положили на стол сеньору капитану, – "я, мол, так и скажу сеньоре – отдал надежному человеку!" И, отдав письмо, подрал что есть духу обратно – как я велела и еще прытче.

И еще что заметил мой глазастый сынок:

– Никого из стражи на улицах! Как провалились все.

– Сынок, они ищут нас.

– Пусть ищут, – небрежно бросил тот, – Эва!

Это он, конечно, зря. Нам еще предстояло идти пешком пятнадцать миль до финки Марты – неблизкий и небезопасный путь. За Каники и пленных я не волновалась. У них было время и возможность прятать следы.

Уже в темноте, порядком покружив, добрались до места. Толстуха облегченно вздохнула, впустив нас ночевать в конюшню. Негритянка принесла поесть – кусок не лез в горло. Опять я была в проклятом ожидании. Сын тоже – не меньше моего.

Но крепился и лишь один раз спросил:

– Скажи, точно Гром оттуда выберется?

– Я надеюсь, сынок. По крайней мере, мы сделали все, что могли – все мы.

Помолчал еще немного и спросил опять:

– А может, он уже едет в пещеру?

– Может быть. Может, даже и едет.

Он еще не ехал. Он как раз в это время разговаривал с Федерико Суаресом.