— Это твое единственное задание на день, Анна. Брось все остальное и займись только идентификацией.

— Шеф… — как-то неуверенно произнесла девушка, словно не зная, что сказать дальше.

— Что, Анна?

— Это было страшно. Я имею в виду прошлый вечер. Я после этого не могла спать.

Фабель безрадостно улыбнулся, жестом пригласил Анну присесть и сказал:

— В этом ты не одинока. Может, хочешь заняться чем-то другим?

— Нет! — не пытаясь скрыть эмоций, воскликнула Анна. — Нет, шеф, я хочу заниматься этим делом. Я желаю узнать, кто эта девушка, и хочу участвовать в поисках подлинной Паулы Элерс. Мне было очень тяжело видеть страдания семьи, боль родителей. И… возможно, я сошла с ума, но я… почти чувствовала… нет, не присутствие Паулы, а скорее ее отсутствие в доме.

Фабель промолчал. Анна пыталась сформулировать мысль, и детектив хотел выслушать ее до конца.

— Когда я была маленькой, в нашей школе училась девочка… Хельга Кирш. Такая маленькая серая мышка, на год младше меня. Ее лицо было невозможно запомнить, но, увидев его, вы сразу бы узнали… нет, не Хельгу… а какого-то человека, которого вы где-то видели. Так произошло, если бы вы увидели ее в городе или в парке… Понимаете?

Фабель утвердительно кивнул.

— Как бы то ни было, — продолжала Анна, — но однажды нас собрали в актовом зале школы и сказали, что Хельга пропала… отправилась кататься на велосипеде и не вернулась. И тогда я заметила ее отсутствие. Хотя мы с ней даже ни разу не говорили, она, оказывается, занимала в моем мире какое-то пространство. Через неделю нашли велосипед и ее тело.

— Помню, — сказал Фабель, который на заре карьеры принимал участие в этом расследовании.

Участие юного комиссара было весьма условным, но имя жертвы он запомнил хорошо. Хельга Кирш тринадцати лет была изнасилована и убита. Ее тело обнаружили в высокой траве рядом с велосипедной дорожкой. Для того чтобы схватить убийцу, потребовались год и расследование убийства еще одной девочки.

— Со времени исчезновения и до момента обнаружения тела в школе царила какая-то странная, жутковатая атмосфера. Нам казалось, что кто-то похитил какую-то крошечную часть здания. Мы не могли установить, какую именно, но ее отсутствие ощущали. После того как Хельгу нашли, осталась печаль. И чувство вины. Лежа ночью в кровати, я пыталась вспомнить, говорила ли я с ней когда-нибудь, улыбалась ли ей и общалась ли вообще. Всего этого не было, но эти чувства печали и вины вынести было легче, чем ощущение чьего-то отсутствия. — Анна отвернулась и посмотрела через окно на покрытое свинцовыми облаками небо. — Я помню, что говорила об этом с бабушкой. Бабушка вспомнила о временах Гитлера, когда была еще девочкой. Она рассказала, что они чувствовали, зная, что кого-то из их знакомых должны в эту ночь арестовать нацисты… иногда это были целые семьи, занимавшие в мире свою нишу. Образовывалась пустота, которую нельзя было заполнить даже известием о смерти.

— Представляю, — сказал Фабель, хотя представить это на самом деле не мог.

Национальность Анны (девушка была еврейкой) не играла для Фабеля никакой роли при приглашении ее в свою команду. Национальность коллег просто не регистрировалась радаром Фабеля. Но иногда, как, например, в этот момент, он, сидя напротив нее за письменным столом, вдруг начинал видеть в себе немца-полицейского, а в ней — девушку-еврейку, и груз истории невыносимо тяжким бременем опускался на его плечи.

— Простите, — повернувшись к нему лицом, сказала Анна. — Не знаю, что на меня вдруг нашло. Я идентифицирую девушку, шеф. Идентифицирую обязательно.

Когда Анна вышла, Фабель достал из ящика письменного стола альбом для эскизов, положил его на стол и открыл. Некоторое время он молча смотрел на белый лист плотной бумаги. Совершенно чистый. Очередной символ только начинающегося дела. Фабель использовал эскизные альбомы вот уже более десятка лет. На этих предназначенных для творческой деятельности блестящих, плотных листах Фабель суммировал записи из блокнота, расшифровывал имена и фамилии, фиксировал события и места, соединяя все эти сведения прямыми линиями. Это были его личные этюды. Его наброски общей картины убийства, которую он потом детализирует и оживит игрой света и тени.

Первым делом он обозначил места действия — берег Эльбы в Бланкенезе и дом Паулы Элерс в Нордерштедте. Затем он записал все имена, которые за последние двадцать четыре часа упоминались в связи с делом. Он перечислил четырех членов семьи Элерс и, делая это, оформил графически слова Анны о пустоте. Кроме трех членов семьи — отца, матери и брата, о которых после беседы с ними можно сформировать живое представление, существовал и четвертый. Дочь. Для Фабеля она все еще оставалась общей идеей, ирреальным собранием воспоминаний и впечатлений других людей и выхваченным фотообъективом образом, задувающим тринадцать свечей праздничного торта.

Если Паула оставалась не имеющей формы абстракцией, то обнаруженная на берегу Эльбы девушка являлась лишь конкретной формой, лишенной какого-либо содержания. Неопознанным трупом. В самом центре листа Фабель вывел слова «голубые глаза». Конечно, у дела имелся номер, который можно было бы использовать, но за неимением имени словосочетание «голубые глаза» казалось ему наиболее уместным. Оно гораздо больше говорило о личности, чем присвоенный делу безликий номер. Фабель соединил «голубые глаза» и «Паула» прямой линией, оставив разрыв посередине, и поместил в этом разрыве двойной вопросительный знак. Он не сомневался, что тут появится имя убийцы девушки и возможного похитителя Паулы Элерс. Не исключено, конечно, что это могут быть разные люди, но даже если это и так, то они каким-то образом связаны друг с другом. Тот, кто убил «голубые глаза» — будь то один человек, дуэт или даже трио, — похитил и Паулу Элерс.

В этот момент зазвонил телефон.

18.30, четверг 18 марта. Норддейч, Восточная Фризия

Это было место, которое Фабель называл домом и которое, как он всегда считал, сформировало его личность. Но сейчас, находясь в точке, откуда во все стороны вплоть до самого горизонта открывались бесконечные дали, он осознал, что принадлежит всему миру. Ведь на самом деле местом, определяющим сущность личности Йена Фабеля, являлся Гамбург. Кем он был сейчас? Кем он стал? Разрыв Фабеля с родными местами проходил в два этапа. Первый начался, когда он, покинув дом, отправился в глубь страны в Ольденбург, чтобы изучать английский в недавно основанном Университете имени Карла фон Осецки. Окончив это учебное заведение, он поступил в Университет Гамбурга, чтобы прослушать курс истории Европы и начать новую жизнь.

Фабель припарковал «БМВ» позади дома. Выйдя из машины, он распахнул заднюю дверцу и взял с сиденья торопливо упакованную дорожную сумку. Выпрямившись, он немного постоял, впитывая в себя звуки и картины детства: непрерывный шорох невидимого за окружающими дом деревьями и тянущимися вдоль побережья дюнами моря; строгую геометрию крытого красной черепицей родительского дома; светло-зеленую, похожую под свежим фризским ветром на морские волны траву и тяжелое небо над ровным, как стол, ландшафтом. На смену панике, охватившей его после утреннего звонка в Полицайпрезидиум, пришла боль. Фабель ощущал эту боль все три часа, пока катил по дороге 28-А, и боль стала невыносимой, когда он увидел мать в больничной кровати. Мама, не изменив себе, заявила сыну, чтобы тот перестал волноваться по пустякам и передал брату Лексу ее наказ «не поднимать шума».

Но сейчас, когда его охватили воспоминания детства, Фабелем снова овладела паника. Он нащупал в кармане ключи от дома, повесил на плечо сумку и открыл тяжелую деревянную дверь кухни. На многослойном лаке двери, в самом ее низу все еще виднелись темные царапины — нагруженные учебниками Йен и Лекс, возвращаясь из школы, естественно, распахивали дверь ударом ноги. И даже сейчас, когда он с кожаной сумкой на плече и с дорогим пальто от Джагера на сгибе руки поворачивал ручку, ему лишь с трудом удалось преодолеть инстинктивное желание пнуть дверь ногой.