Вечером миссис Пенимен сообщила Кэтрин (они сидели в малой гостиной) о своей беседе с Морисом Таунзендом; услышав эту новость, девушка вздрогнула, как от боли. Она даже рассердилась, — чуть ли не впервые в жизни. Кэтрин казалось, что тетка принимает непомерное участие в ее делах, и она с тревогой чувствовала, что от этого непременно произойдет какой-нибудь вред.

— Не понимаю, зачем вам понадобилось встречаться с ним, — сказала она. — По-моему, так нельзя.

— Мне стало жаль его; я подумала, кто-нибудь должен к нему пойти.

— Не кто-нибудь, а только я, — заявила Кэтрин, понимая, что никогда прежде не проявляла такого высокомерия, и в то же время чувствуя свое право на это.

— Но ты бы не пошла, милочка, — возразила тетушка, — и с ним могло бог знает что случиться.

— Я не встречаюсь с ним, потому что отец мне запретил, — простодушно ответила Кэтрин.

Такое простодушие раздосадовало миссис Пенимен.

— Если бы отец запретил тебе спать, ты бы, наверное, никогда не уснула, — заметила она.

— Я вас не понимаю, тетя, — сказала Кэтрин, поглядев на нее. — Вы какая-то странная.

— Ничего, дорогая, когда-нибудь ты меня поймешь!

И миссис Пенимен вернулась к вечерней газете, — она ежедневно прочитывала номер от первой строки до последней. Читала она молча и словно отгородившись от племянницы: она твердо решила дождаться, пока Кэтрин сама попросит ее рассказать о встрече с Морисом. Но Кэтрин молчала так долго, что терпение тетки истощилось: она уже открыла было рот, намереваясь обвинить племянницу в бессердечии, когда та наконец заговорила:

— Что он сказал?

— Что готов жениться хоть сейчас, несмотря ни на что.

Кэтрин никак не отозвалась на это, и миссис Пенимен снова начала терять терпение; а потеряв его, сообщила, что Морис был очень красив, но выглядел изможденным.

— И грустным? — спросила племянница.

— У него были круги под глазами, — сказала миссис Пенимен. — Когда я с ним познакомилась, он выглядел совсем иначе. Но, пожалуй, если бы я тогда увидела его таким, как сейчас, он поразил бы меня еще сильнее. В самой удрученности его есть что-то чарующее.

Это описание показалось Кэтрин необычайно ярким, и при всем своем недовольстве теткой Кэтрин почувствовала, что оно ее завораживает.

— Где вы с ним встретились? — спросила она наконец.

— Мы встретились… мы встретились на Бауэри, в кондитерской, — сказала миссис Пенимен, полагавшая, что в таких вещах нужна некоторая конспирация.

— А где эта кондитерская? — поинтересовалась Кэтрин, немного помолчав.

— Ты хочешь пойти туда, милочка? — спросила тетя.

— Да нет же! — и Кэтрин поднялась, подошла к камину и стала глядеть на тлеющие угли.

— До чего ж ты холодна, Кэтрин! — нарушила молчание миссис Пенимен.

— Я? Холодна?

— Холодна… и суха.

Девушка быстро обернулась.

— Это он так сказал?

Миссис Пенимен выдержала паузу.

— Я передам тебе, что он сказал. Его страшит, сказал он, лишь одно что ты побоишься.

— Побоюсь? Чего?

— Отца.

Кэтрин снова обернулась к камину и через некоторое время сказала:

— Я и вправду боюсь отца.

Миссис Пенимен тотчас встала и подошла к племяннице.

— И что же — ты готова отвергнуть Мориса?

Кэтрин надолго застыла, глядя на угли; наконец она подняла глаза и посмотрела на тетку.

— Зачем вы меня все время торопите? — спросила она.

— Все время тороплю? Да я прежде и не говорила с тобой об этом!

— А по-моему, говорили, и не раз.

— Так ведь это необходимо, Кэтрин, — сказала миссис Пенимен с необычайной торжественностью. — Боюсь, что ты сама не понимаешь, как важно… — Она сделала паузу; Кэтрин не сводила с нее глаз. — …как важно уберечь от разочарования эту прекрасную юную душу.

И миссис Пенимен вернулась в свое кресло у лампы и несколько резким жестом снова взяла в руки газету.

Кэтрин осталась стоять у камина, заложив руки за спину и глядя на тетку, которая подумала, что никогда прежде не видела племянницу такой угрюмой и сосредоточенной.

— Мне кажется, вы не понимаете… вы меня вовсе не знаете, — сказала девушка.

— И неудивительно — ты же мне совсем не доверяешь.

Кэтрин не стала защищаться от этого обвинения, и на какое-то время в комнате воцарилось молчание. Но воображение миссис Пенимен требовало пищи, и на сей раз вечерняя газета не могла его насытить.

— Если ты подчинишься отцу, побоявшись его гнева, — сказала она, — я просто не представляю, что с нами станет.

— Неужели он велел вам передать мне все это?

— Он просил меня употребить мое влияние.

— Не может быть, — сказала Кэтрин. — Я знаю, что он верит в меня.

— Как бы ему не пришлось в этом раскаяться! — миссис Пенимен прихлопнула ладонью свою газету. Она не понимала, что вдруг нашло на ее племянницу — та никогда не была такой строптивой и самоуверенной.

Между тем эти новые черты проявлялись в Кэтрин все яснее.

— Не надо вам больше встречаться с мистером Таунзендом, — сказала она. — По-моему, так нельзя.

Со всей величавостью, на какую она была способна, миссис Пенимен поднялась с места.

— Уж не ревнуешь ли ты ко мне, дитя мое? — спросила она.

— Ах, тетушка! — прошептала Кэтрин, краснея.

— Ну так не тебе учить меня, что можно и что нельзя.

Однако на сей раз Кэтрин проявила твердость.

— Обманывать нельзя, — заявила она.

— Кого-кого, а уж _тебя_ я не обманула!

— Но я дала слово отцу…

— Ну разумеется, ты дала слово отцу. А вот я ему никаких обещаний не давала.

На это Кэтрин нечего было возразить, и она промолчала.

— Я думаю, мистеру Таунзенду это тоже не нравится, — сказала она наконец.

— Не нравится встречаться со мной?

— Во всяком случае, тайно.

— Мы встретились не тайно — там полно людей.

— Но ведь место-то было тайное, где-то на Бауэри.

Миссис Пенимен скривилась.

— Мужчины это любят, — заметила она, помолчав. — Уж я-то знаю, что нравится мужчинам.

— Если бы отец узнал, ему бы это не понравилось.

— Ты, что же, собираешься рассказать ему? — поинтересовалась миссис Пенимен.

— Нет, тетушка, не собираюсь. Но прошу вас больше этого не делать.

— Другими словами, если я снова встречусь с ним, ты расскажешь отцу так прикажешь тебя понимать? Я не разделяю твоего страха перед моим братом. Я всегда умела за себя постоять. Но больше я, конечно, ничего для тебя делать не стану. Какая неблагодарность! Я знала, что тебе не свойственны душевные порывы, но считала тебя решительной натурой и объявила твоему отцу, что он в этом еще убедится. Я в тебе разочаровалась — но отец, конечно, останется доволен!

Сказав так, миссис Пенимен сдержанно кивнула племяннице и удалилась к себе.

Кэтрин сидела одна у камина в гостиной — видела уже больше часа, глубоко задумавшись. Поведение тети Лавинии представлялось ей неразумным и вызывающим, и, ясно понимая это, вынося миссис Пенимен этот суровый приговор, Кэтрин чувствовала себя взрослой и мудрой. Обвинение в нерешительности не обидело Кэтрин; оно ее даже не задело: девушка не знала за собой нерешительности и не расстроилась оттого, что тетя в ней разочаровалась. Отца она боготворила, и огорчить его — значило бы совершить преступление, почти как богохульствовать в храме. Однако намерения Кэтрин окрепли, и она верила, что своими молитвами очистила их от зла. Стемнело, лампа едва мерцала, но Кэтрин не замечала этого: внимание ее сосредоточилось на ее мучительном замысле. Она знала, что отец занимается в кабинете. Он провел там весь вечер, и время от времени Кэтрин прислушивалась — не выходит ли он. Она надеялась, что отец, по обыкновению, заглянет в гостиную. Наконец пробило одиннадцать, и дом погрузился в тишину. Слуги легли спать. Кэтрин встала, медленно подошла к дверям кабинета и замерла, выжидая. Затем постучала и снова замерла. Отец отозвался, но у нее не хватало мужества отворить дверь. Кэтрин сказала правду — она действительно боялась отца. А что она не знала за собой нерешительности — так это значило лишь, что себя самое она не боится. Она услышала, как отец поднялся; и вот он подошел и отворил дверь.