Мы вышли на солнце; про себя я добавил: «Из-под земли». И я посадил Лизу в машину. Сердце мое отчаянно билось. Превозмогая в себе поражение, я спросил Лизу спокойно и сдержанно, могу ли я ей позвонить? Она медлила с ответом. Бездна разверзалась передо мной. Подросток ликовал и уже начинал сам над собой издеваться. И наконец она ответила с какой-то грустной, как мне показалось, усмешкой: «А в самом деле, почему бы и нет?» Она сказала это как-то очень серьезно. Я стал поспешно искать по карманам шариковый карандаш. Лиза уже сидела в машине. Шофер торопился, он уже включил передачу и хотел, как я догадался по звуку, отжать сцепление, мне осталось только захлопнуть дверь, но я никак не мог найти свой карандаш. Ручки не оказалось и у Лизы. «Ну, скоро вы там?» – недовольно сказал было шофер, но я посмотрел на него так, словно в кармане у меня лежал пистолет, и он отдернул рычаг передачи на нейтралку. «Может быть, помадой?» – сказал я. «Но я же не проститутка», – тихо ответила Лиза. Неловкая пауза словно ударила меня по щеке и заставила осознать, какой я болван и что все, наверное, теперь кончено. «Я думаю, вы запомните», – спокойно сказала Лиза и назвала номер своего телефона. Я повторил, она кивнула, мотор взревел и машина исчезла.

Я поехал в «Лимонку», подписав свою статью Икс Игрек Й. Я долго не мог придумать себе псевдоним, а выступать под своим собственным именем не решался. В статье моей было много задорного мата и Лимонов, внешне как один к одному оказавшийся похожим на моего родного дядьку, брата отца, пробежав глазами по строчкам, как-то воровато и удрученно посмотрел в сторону, сказав, что у них все же политическое издание, а не художественное, и такую «лингвистическую» статью он к сожалению взять не может, и предложил показать им что-нибудь еще, но более конкретное и, если есть возможность, документальное. Не знаю, почему, скорее всего под впечатлением от встречи с Лизой, но мне почему-то вдруг захотелось его поцеловать, разумеется как похожего на моего родного дядьку, а не как мужчину. Откуда-то из коридора выплыл Дугин, так неудачно, неприятно получающийся на фотографиях. Однако в реальности (или скорее в нереальности) он показался мне похожим на облако. Его чистые светлые голубые глаза, казалось, были обращены куда-то внутрь себя, зрачков словно бы и не было. Он был светел, Дугин, как женщины на картинах Модильяни, и мне было странно услышать над своим ухом чью-то фразу, что «вот этот человек и есть твой ад». Я оглянулся: какие-то пацаны в черных майках откровенно надо мной ухмылялись, очевидно шепнул кто-то из них, быстро приблизившись и отскочив обратно. Я поболтался еще немного в этом бункере, иногда мысленно возвращаясь к Лизе, словно бы и она была здесь, купил Эрнста Юнгера и поехал обратно. «Приходи», – сказал мне напоследок Лимонов, когда я столкнулся с ним в дверях, выходя на улицу.

Через два дня я решил наконец ей позвонить. Я выжидал намеренно, так когда-то учил меня, подвыпивши, отец. Охотник не должен торопиться, давая своей жертве немного побеспокоиться. И даже, если она поначалу и не увлечена, то все же захочет захотеть, как всегда бывает со всеми страстными созданиями, беспокоющимися об упущенных возможностях, потому что для них удача и счастье кочует всегда где-то там, на границе, куда они по странному совпадению обстоятельств не добрались или, устав, не захотели добираться, и потом они гложут самих же себя. Увы, мы не квантовые волны, это только наше сознание может быть везде, да и то лишь посредством воображения или памяти, «еще одна иллюзия, в который раз удваивающая этот и так довольно часто удваивающийся мир», – как было написано в его книжечке мудрых мыслей. Если бы я знал, с чем играю, начиная с этой маленькой охотничьей хитрости.

Я терпел ровно два дня, предаваясь фантазмам. То развешивая в своих мнимостях райские сады, то вдруг с каким-то сладострастием вглядываясь в разверзающиеся бездны, которые я должен преодолеть как возвышенно-низменный герой, чтобы иметь право быть названным победителем. Ведь мелкие удачи не имеют смысла, миф не прорастает их посредством и герой остается лишь кухонным победителем (в конце концов один на один с телевизионным шоу), но есть, я знал это, как знает в глубине души каждый, есть же и что-то другое, касаясь чего ощущаешь, что ты есть и что мир есть, и что даже если все потом и исчезнет, одного этого чувства достаточно. Я ничего не ел в эти два дня, словно бы назначая себе какую-то символическую жертву, какой-то свой священный пост. «У каждого мага свой ритуал», – как было выписано в отцовской книжечке из Кафки. Ночью (на второй день) я пошел в лес. В полной темноте, звезд не было, а Луна еще не взошла, я почти наощупь нашел небольшое возвышение над ручьем. Днем здесь было очень красиво, на том берегу росло два дерева, с одним из которых я почему-то бессознательно себя отождествлял. Оно вначале поднималось вверх, потом, как-то резко изгибаясь, опускалось и, уходя в сторону, снова криво, но неуклонно шло вверх, неожиданно разбрасывая пышную ветвистую крону. Второе же дерево, поднимаясь спокойно и неторопливо, почему-то не достигало и половины первого. В книжечке были выписки и из Кастанеды – о местах силы, и эту возвышенность у ручья я назначил своим. В полной темноте я разрыхлил землю ножом, разделся до гола и пал, прижимаясь к мягкой и душистой траве, вонзая в разрыхленную почву свой фаллос. Вдруг мне почудилось, что кто-то на меня смотрит. Я замер и оглянулся, какие-то черные зловещие тени окружили меня, синевато заблестела трава. Огромная луна сладострастно и кроваво поднималась из-за деревьев, освещая своего Пана, своего Диониса – мое бледное тело, снова упавшее на траву и уже бьющееся в пронзительных и сладких конвульсиях. В последний (в предпоследний) миг, почти теряя сознание от какой-то охватившей меня вдруг пронизанности, словно бы кто-то открывал во мне потоки света, ослепительность которых легко могла свести меня с ума, испепелить, хотя, как я словно бы увидел, как я словно бы догадался, то была лишь какая-то малая, миллиардная часть, мне давалось лишь только то, что я мог выдержать, в последний миг я все же успел попросить землю, чтобы она отдала мне Лизу.

На следующее утро я ей позвонил. Мужской голос в трубке ответил мне, что это ошибка и что никакой Лизы здесь нет и никогда и не было. Я был поражен. Я не мог перепутать номер, это было невозможно. Лишь только машина отъехала, я сразу бросился к киоску и купил там шариковый карандаш и записную книжку. Кроме того мне, как каждому компьютерщику, никогда не составляло труда запомнить комбинацию из семи цифр, в моей голове было много чего уложено – названия и номера материнских плат, скорости модемов, емкости «винтов» и все такое в этом роде. Мне можно было и не повторять и не записывать ее номер. Я и так запомнил его сразу и навсегда. Но тогда что же это такое? Я набрал номер еще раз и тот же мужской голос, уже раздраженно, подтвердил, что никакой Лизы здесь нет и никогда не было, и посоветовал мне лучше сесть за уроки. Голос у меня и правда был до сих пор ломающийся – то басок, а то тенор, вдруг выдающий себя какими-то тирольскими напевами.