Гидеон улыбнулся.

— Твоя увертливость мне известна. И ей-богу, я думаю, что сейчас ты делаешь то же самое! Не морочь мне голову всякими туманными словами о приключениях! Тебя гонят из дому более серьезные причины. Какой басней ты одурачил своих верных слуг?

Герцог виновато посмотрел на него.

— Сказать тебе правду — никакой, — ответил он. — Нельзя ускользнуть незамеченным, если предупредить людей!

— Господи, Джилли! Ты хочешь сказать, что ушел, не сказав им ни слова?

Герцог кивнул. Мгновение Гидеон удивленно смотрел на него. Потом рассмеялся.

— Ну, это — самая сумасбродная штука, о которой мне случалось слышать, и странно подумать, что именно ты, а не кто-нибудь, мог такое выкинуть. Адольф, я больше не считаю тебя безнадежным! Ты, конечно, сможешь поставить на уши весь ваш дом, от моего отца до последнего лакея, и это принесет им большую пользу. Не возвращайся слишком скоро! Пускай это будет для всех уроком, пусть они перепугаются и не скоро забудут об этом. Потом ты некоторое время сможешь наслаждаться покоем. Налей себе, и выпьем за твое освобождение — пей до дна!

Герцог повиновался и подвинул бутылку кузену.

— Нет, за приключения мистера Дэша! — сказал он.

— Как угодно, — улыбнулся кузен и лихо выпил.

Герцог последовал его примеру. Когда он ставил бокал, его взгляд упал на кольцо на руке. Он снял его и передал Гидеону.

— Сбереги для меня! Сейчас оно может нарушить мой маскарад.

Герцог не очень хорошо провел ночь в «Голове сарацина». Перина, на которой он вертелся, казалось, состояла из комков; и вдобавок, видимо, кроме него никто не собирался спать. Шум из распивочной доносился далеко за полночь, хлопали двери, стучали чьи-то башмаки в коридорах, о чем-то болтали посудомойки, отдыхавшие от своих трудов. К тому же, было очень жарко из-за нескольких одеял и грелки-сковороды. Герцог допоздна засиделся у кузена, и очень устал, когда пришел в гостиницу. Если бы он набрался мужества сказать себе правду (а он не хотел себе ее говорить), то, пожалуй, его бы не огорчило появление Нитлбеда, который распаковал бы его чемодан, снял бы с него сапоги и полил теплой водой на руки, давая ему умыться. В маленькой и душной спальне, освещенной единственной свечой на туалетном столике, он почувствовал себя странно одиноко. Будь с ним Нитлбед, все необходимое было бы уже разложено перед ним, на постели лежали бы его собственные простыни, и… Но будь с ним Нитлбед, они не остановились бы в гостинице такого класса, а приехали бы на станцию, обслуживающую только аристократов и дворян. Герцог прогнал мысли о Нитлбеде и лег. Он не знал, можно ли попросить разбудить его утром, но, по счастью, коридорный сам спросил его, в какое время ему принести воды для бритья. Оказалось, что он отвел себе слишком мало времени, необходимого на бритье, одевание и сборы, и поэтому прибежал в кофейню запыхавшись и позавтракал наскоро. Так как он не оставил свои сапоги за дверью, их не почистили, и они казались ему пыльными и тусклыми. Но, войдя во двор, он обнаружил чистильщика, и поставил перед ним ногу.

Пока тот работал, герцог наблюдал происходящее вокруг.

Его экипаж уже въехал во двор и теперь загружался всевозможным багажом. Все самые тяжелые ящики и сундуки размещались наверху, и герцог широко открытыми глазами смотрел, как их там громоздили, закрепляя веревками груз за грузом, так что, под конец казалось, что дилижанс должен был перевернуться на первом повороте. Тем временем несколько человек помогали охраннику устанавливать более мелкий багаж, включая и чемодан герцога, в багажный ящик под козлами. Когда он был наполнен, то остальные предметы — корзина с рыбой, сумки, пакеты — привязывались у оси заднего колеса или у фонарей.

Между тем возница, дюжий джентльмен в многочисленных одежках и с большим букетом в петлице, стоя в одной из дверей, кокетничал с горничной, не обращая внимания на экипаж, который ему предстояло везти, пока конюхи не вывели из конюшни несколько рыжих лошадей, которых он критически осмотрел г стал давать разные советы и инструкции, в частности по технике безопасности.

Пассажиры в основном спорили с охранником и отмахивались от лондонских уличных торговцев, которые, по непонятной герцогу причине, собрались здесь, чтобы предложить проезжим всякую всячину, от голландских носок до пряников. Сам он успел отказаться от апельсинов, крысоловки и булавок. Некоторые пассажиры — особенно один тощий, в пальто, шарфе и пледе, — были явно настроены агрессивно, а две пожилые дамы все время препирались с охранником из-за правильного размещения корзин и чемоданов. Кто-то из джентльменов, собиравшихся в дорогу, не успел побриться, а еще один ругался с извозчиком, который привез его в гостиницу.

Лошадей, наконец, запрягли, кучер с сожалением распрощался с горничной, подошел к экипажу и небрежно просмотрел путевой лист. Герцог бросил чистильщику серебряную монету и полез на свое место на крыше. Тощий заставил кучера заверить, что лошадь у колеса не будет лягаться, две пожилые дамы продолжали что-то доказывать, а охранник предупредил всех, что дилижанс сейчас отправится и ждать никого не будет.

Кучер внимательно поглядел на лошадей, предупредил конюха в полосатых штанах и грязно-серой куртке, чтобы тот не трогал молодую лошадь, пока он ему этого не разрешит, запихнул лист в карман и, взобравшись на свое неудобное сиденье, тронул вожжи. Он явно презирал пассажиров, так как, взяв в руки кнут, дал команду конюхам отпустить лошадей, не удосужившись оглянуться назад. Единственной его инструкцией пассажирам было краткое указание самим побеспокоиться о себе; охранник предупредил их, чтобы они берегли головы при выезде под аркой на узкую улицу.

Утро было пасмурное и сырое. Герцог пожалел, что не запасся пледом, но кучер заверил его, что к тому времени, когда они достигнут Ислингтон Грин, распогодится, и получил за это полугинею. Правда, пока ехали по улицам Лондона, кучер больше молчал, озабоченный тем, чтобы не столкнуться со встречными экипажами и повозками со скотом, но на выезде из Метрополиса разговорился и на постоянные нервозные вопросы и замечания тощего, сидевшего позади герцога, ответил с юмором, что водит экипаж ухе тридцать лет и ни разу не перевернул его. Тощий хмуро сказал, что при всех случаях обгона на дороге следовало бы сообщать об этом владельцу, и добавил, что обыкновенно путешествует в почтовых экипажах, где отличное обслуживание и вооруженные охранники, а возчики строго соблюдают правила. Кучер дружелюбно подмигнул герцогу и начал рассказывать всякие жуткие истории об ужасных происшествиях с почтовыми каретами, которые, по его словам, постоянно налетали друг на друга, а кучера не обращали никакого внимания на безопасность пассажиров. Что до охраны почтовых карет, то он мог бы рассказать тощему, что было время, когда ни один уважающий себя разбойник не терпел неудачи, нападая на них.

Первой станцией должен был быть Барнет, где пассажиры, которые еще не позавтракали, могли перекусить за четверть часа. Но за заставой Ислингтона, когда показались высокие вязы, кучер вдруг остановил лошадей. Судя по количеству карет, стоявших у гостиницы «Павлин», остановка эта бала обычной. Конюх выкрикнул наименование кареты, и из гостиницы, торопясь и застегивая плащ на ходу, вышел мужчина с саквояжем. Какая-то женщина в шали вступила в переговоры с охранником, нельзя ли доставить двух уток в какой-то из следующих пунктов. Тощий подозрительно заявил, что мужчины с саквояжем нет в путевом листе, но его сосед, человек более терпимый, возразил, что не будет ничего страшного, если немного потесниться. На это кучер ответил едким трактатом о доносчиках, которые-де на каждом повороте только и шпионят за честными кучерами, отнимая у них кусок хлеба. Герцог ответил ему что-то одобрительное; дело с женщиной в шали было к этому времени улажено, и карета снова тронулась, мимо деревенского загона, где мычала одинокая корова, и магазина, продававшего, судя по вывеске, старые касторовые шляпы.