Нет достаточной ясности мысли, чтобы продолжать. Теперь 12-й час.

Вчера ответил неважные письма. Ездил с М[ихаилом] С[ергеевичем] и с Сашей в Телятинки. Дама с проэктом о воспитании. Во время обеда приехали Боткины — скучно. Говорил с Голд[енвейзером] и Микол[аевым] о Ед[ином] Нал[оге]. Сегодня проснулся рано. Оч[ень], оч[ень] слаб. Начал читать Photer о Китае. Хорошие, добрые письма, к[отор]ых не стою. Ничего не хочется писать. И слава Богу. Записал пустое:

Было пшеничное зерно, оно лежало тысячи лет в египетских гробницах, и оно ничего не знало про себя. Для него самого — для зерна — было всё равно, что его не было. Ученые раскапывали гробницы, и найдя в них зерца пшеничные, чтобы испытать их, взяли несколько и покрыли землей и стали поливать водой. И вот зерно, к[отор]ое было, но ничего не знало про себя, вдруг узнало про себя, что оно есть, и есть в одно и то же,время и зерно, и росток.

Не могу продолжать, оч[ень] слаб.

Может быть, и выйдет. Иду к рабоче[му] и завтракать.

Рабочий милый, но просил денег. Ездил верхом. Оч[ень] слаб б[ыл] до вечера. Вечером лучше. Сегодня встал свежее. Душан принес письмо Польке. Немного поправил. Гулял хорошо. На душе хорошо, но слаб, и мысль не работает. E sempre bene [Всё хорошо.]. Как бы хорошо не писать. Думал о зерне дальше, но писать не могу. С пользой и наслаждением читал Круги Чтеy[ия). Как для того, чтобы зерно получило жизнь, нужно закрыть его землей, так и для того, чтобы душа жила, нужно, чтобы она б[ыла] закрыта телом. Теперь 12-й час. Ничего не делаю и не буду делать. Слабость, слабость, слабость. Стал замечать за собой поступки и мысли, вызываемые славой людской. Прежде не замечал их.

Вечером Андр[ей] с женой, Голд[енвейзер] милый, Николаев. Хороший с ними разговор. Ночь спал мало, но мысль начала работать. Гулял по заказу, чудное утро. Как облачко с неопределенными очертаниями с одной стороны, месяц высоко в ярко голубом, над зеленым морем леса, небе. Оч[ень] хорошо. Думал много и хорошо, но не хочу записывать. Одно записал ночью:

1) Что ни представляй себе в пространстве и во времени, всё a/?, т. е. ничто. Так что есть, действительно есть только то, что вне пространства и времени — мое духовное сознание — единое с сознанием всех людей, единое нераздельное, познаваемое мною в вневременном и внепространственном моменте настоящего.

2) Записано так: Жизнь есть перенесение сознания из пространственного и временного в внепространственное и вневременное. Так записано, но это неверно: перенесение уже есть нечто временное. Лучше сказать:... есть освобождение от временного и пространственного.

Вчера б[ыл] рабочий просвещенный, но к несчастью нужны деньги. Сейчас Саша пришла сказать то же о рабоч[ем]. Просит денег. Займусь письмом к Польке.

Не могу не радоваться: всё чаще и чаще замечаю за собой [заботу] о славе людской, и положительно, даже вчера, в дурном духе, жалею Стол[ыпин]ых, Н[икола]ев 2-х, Андрея (меньше). Нынче же без труда жалею и почти люблю. Ничего не работаю. Читал о Китае и записал кое-что о Лаотзе.

Ездил верхом с Голденв[ейзером] оч[ень] приятно. Вечером приехал Сергеенко. Тяжело слышать хвалу. Особенно не грешил.

Ходил приятно далеко. Думал о том, что в жизни истинно есть. Записал в книжечке. Опять ничего не писал. Читал Евангелие, оч[ень] хорошо. (Зачеркнуто: и Гоголя.) О Гоголе тоже хорошее чувство. Особенно понравилось, как готов обнять человечество, но не человека. Пришел Гусаров с Димочкой. С Гус[аровым] хорошо поговорили. В газетах о Штокг[ольме] и Гусеве и о чтении в Берлине. Щекочет, но держусь. Ездил с Митичк[ой] верхом. Видел Гусарова жену — как хорошо, ч[то] она оч[ень] некрасивая. Записать надо кое-что, но некогда. Иду отдыхать.

Обед, как обыкновенно. Вечером читал Конфуция и говорил много и хорошо с Ив[аном] И(вановичем] об изданиях и книг о религиях и копеечных изданиях На кажд[ый] День.

Встал довольно бодро, вышел — и первый блин комом: мужик Новосильский просит помощи, и я спешил итти и недобро поговорил с ним. И сейчас же стало стыдно. И так радостно б[ыло], когда он догнал меня, и я поговорил с ним по-братски, попросил у него прощения. Сел на дороге кое-что записать и вижу — идет человек с девочкой. Этого я уж принял без ошибки и хорошо поговорил с ним. Он с дороги увидал меня и хотел повидать. Он читал кое-что, но церковным дорожит, говорит, ч[то] нужна торжественность. Потом встретил юношу учителя. Тоже поговорил недурно. Он приехал за советом. Дома составлял первую книжечку: Для души. Надо 12 книг. 1) Для Души. 2) Весь закон в любви. 3) Бог в тебе. 4) Бойся греха. 5) Бойся соблаз[на]. 6) Бойся ложной веры.

7) Один закон для всех.

8) Истинная наука.

9) Истинная свобода.

10) Жизнь в том, чтобы приближаться к Богу.

11) Нет смерти.

12) Всё благо.

Такие заглавия или вроде этого. Письма маловажные. Спор с Машенькой о том, что бывают святые, поборовшие всё человеческое. — Я отстал, но спорил. И то плохо. Плохо и то, что прочел статью Меньшик[ова] и почувствовал неприятное.

Записать:

1) Как вредно иметь планы. Как только препятствие исполнению, так и раздраженье.

2) Оч[ень] важное. Хотя это и оч[ень] нескромно, но не могу не записать того, что оч[ень] прошу моих друзей, собирающих мои записки, письма, записывающих мои слова, не приписывать никакого значения тому, что (Далее в оригинале написано слово: я, которое следует считать незачеркнутым по ошибке) мною сознательно не отдано в печать. Читаю Конфуция, Лаотзи, Будду (то же можно сказать и об Еванг[елии]) и вижу рядом с глубокими, связными в одно учение мыслями самые странные изречения, или случайно сказанные, или перевранные. А эти-то, именно такие странные, иногда противуречивые мысли и изречения — и нужны тем, кого обличает учение. Нельзя достаточно настаивать на этом. Всякий человек бывает слаб и высказывает прямо глупости, а их запишут и потом носятся с ними, как с самым важным авторитетом.

3) К Лаотзе, вписать о пустоте.

4) Я есмь нечто, сознающее свою отделенность от Всего. Всё и себя вместе со всем я не могу понимать иначе, как веществом в движении. А между тем, если бы я б[ыл] только вещество в движении и весь мир б[ыл] бы тоже только вещество в движении, то, будучи двигающимся веществом вместе со всеми двигающимися веществами всего мира, я не мог бы сознавать себя отделенным. И потому я, сознающее себя отделенным, должно быть нечто невещественное и неподвижное. Если оно, это я, вместе со Всем кажется мне веществом и движущимся, то только п[отому], ч[то] всё, кроме его, этого я, есть движущееся вещество.

То, что мы называем жизнью, есть освобождение невещественного, недвижущегося я от этого заблуждения.

5) Сейчас думал про это, и вдруг стало тяжело, сомнительно, — Старался справиться, но не помогали никакие рассуждения; не мог сознавать Бога — и стало одиноко, бессмысленно, страшно. Вспомнил молитву: Знаю, ч[то] если я в любви, то я в Тебе и Ты во мне... и тотчас же всё облегчилось, почувствовал возможность любви, и тотчас же, встретив дворника Алексея, почувствовал к нему любовь, и всё прошло. Да, только одно, одно — любовь.

6) Что у Лаотзе — путь, у Иоанна — любовь. И Лаотзе смешивает путь с Началом всего, с Тао. То же делает и Иоанн, называя любовь Богом.

Ездил в Овсянникове, проезд царя.

Вечер прошел за чтением Eugen'a Schmitt и за составлением письма ему.

Встал как обыкновенно и также гулял одиноко. Получил прекрасные письма от Шкарвана, Засосова и Черткова. Особенно письмо Ч[ерткова] с изложением моего отношения к жизни истинной — внепространственной и вневременной. Занимался тем, чтобы составить другие полные книжечки Н[а] Каждый] д[ень]. Начинаю всё больше и больше подумывать о художественной работе трех поколений. Оч[ень] бы хорошо. Тяжело то, что всегда тяжело. Ездил с Душаном. Проезд царя. Уже не пропускают. — Хочется тоже в письме к Польке высказаться о грубости, очевидности насилия и обмана. — Записать: