– Эй, – задушенно крикнул он, надеясь, что его робкий призыв достигнет ушей старшей дочери профессора Муромцева.

Девушка окаменела.

– Это я, Бричкин, – громко прошипел он. Девушка всматривалась в тьму за окном, пытаясь выявить источник звука.

– Я на дереве, – продолжил Бричкин. – Сейчас брошу вам веревку.

Брунгильда нерешительно спустилась на пол и встала сбоку от окна. Бричкин извлек из своего бездонного кармана моток веревки с привязанной к ней тяжелой гайкой и швырнул к окну. Меткость ему не отказала. Брунгильда скинула плед и, оставшись в платье, являвшим весьма жалкий вид, схватила веревку и лихорадочно поискала глазами, к чему ее привязать. Она метнулась к платяному шкафу, закрепила веревку за массивную ножку. Пошла было к окну, но передумала. Открыв шкаф, схватила какую-то одежду и вместе с ней направилась к окну. Перед тем, как приступить к опасному спуску, она вышвырнула тряпки из окна.

Бричкин осторожно сполз по сосновому стволу вниз и расположился под окном, чтобы подхватить девушку. С замиранием сердца он следил, как Брунгильда спускается по веревке, упираясь ступнями в стену дома. «Отважная девушка!» – в восхищении подумал Бричкин, старшая сестра его хозяйки всегда казалась ему хрупкой фарфоровой куколкой.

И тут Брунгильда свалилась в его объятия.

– Бежим! – зашептал Бричкин. – Скорее, нас могут заметить.

Девушка, твердо стоя на ногах, отстранилась.

– Спокойно, – возразила Брунгильда. – С меня хватит.

Она подняла с земли выброшенные тряпки и велела Бричкину облачиться в протянутую ему одежду – широкий длинный плащ с капюшоном, накинула на себя такой же. Бричкин повиновался, и Брунгильда скомандовала:

– А теперь не трусьте, идите за мной.

Бричкин опешил – он засомневался, в целости ли рассудок Брунгильды, но, накинув на лоб капюшон и опустив голову к груди, на которой красовалась белая восьмиконечная звезда, покорно пошел за девушкой.

К своему ужасу и изумлению он понял, что та ведет его к парадному крыльцу – прямо в руки хозяев. Происходящее казалось ему страшным сном – в каких-то средневековых плащах с капюшонами, посреди ночи, рядом с выходящей из берегов и грозящей затопить все живое Невой он лезет в опасное логово.

Однако Брунгильда Николаевна решительно свернула в парадную аллею и, уверенно ступая по лужам, направилась к воротам. В сторожке огня не было – видимо, привратник, не ожидающий более гостей, решил часик вздремнуть.

Брунгильда заколотила кулачком в деревянную дверь.

Через минуту на пороге возник заспанный сторож.

– Отпирай, да побыстрее, – с железными нотками в голосе приказала Брунгильда.

Сторож поспешил к воротам, и беглецы благополучно покинули пределы усадьбы графа.

– У вас есть оружие? – торжествующе обернулась к Бричкину девушка.

Софрон Ильич замялся – сказать, что нет, значит навлечь на себя гнев и насмешки Брунгильды Николаевны. Сказать, что есть – девушка может потребовать его и натворить непоправимого.

– Мы не должны им даться живыми, – заявила Брунгильда и повлекла своего изнуренного спутника вперед, подальше от опасного особняка, – если будет погоня, отстреливайтесь.

Бричкин почти бежал за профессорской дочерью – теперь он уже не помнил ни о какой горничной Настасье и ее сообщниках и думал лишь, как бы доставить домой Брунгильду.

На его счастье за поворотом стояла знакомая подвода, на ней мирно дремал, дожидаясь странного седока, ломовик.

– Эй, – хрипло окликнул его Бричкин, – узнаешь меня?

Извозчик разлепил глаза и воззрился на фигуры в странных одеяниях.

Брунгильда откинула капюшон.

– Вот оно что, – потянул извозчик, – так бы сразу и говорили, что дело сердечное. Извольте червонец.

– Изволю, изволю, – бурчал Бричкин, помогая спутнице забраться на подводу. – Гони! На Четвертую линию!

Долга, слишком долга ноябрьская ночь! Сколько событий – а до рассвета еще далеко! Тьма висит над миром, ветер не ослабевает и гонит на город толщу морской воды. Блестят затопленные мостовые, и плывут по ним фантастические предметы. В свете фонарей серые плиты залитых водой тротуаров кажутся громадными спинами всплывающих рыб, а косые срезы брусчатки – разбитыми клавишами фортепьяно.

Чем ближе к родному дому, тем чаще выкатывались из прекрасных глаз Брунгильды Николаевны крупные слезы. Бричкин косился на свою спутницу и великодушно не замечал их… Не знал он, что прекрасная девушка вспоминала всех своих погибших поклонников. И видела мысленным взором последнюю жертву своей красоты – гениального композитора Скрябина, нашедшего свой конец в разъяренной пучине невских вод…

Сколько ни перечитывал следователь Вирхов модную книжонку Конан Дойла, никак не мог понять, в чем загвоздка. Почему эта дурацкая история так заинтересовала Фрейберга? На что он намекал? Как это книжка – в разорванном виде – оказалась на груди покойного издателя Сайкина? Для чего ее использовал преступник?

Уже засыпая после умопомрачительных треволнений минувшего дня, под довольное урчание кота Минхерца, уютно устроившегося на животе хозяина, Карл Иванович твердо знал, что все те детали, на которые он обращал так много внимания, – котелок, флакон, книга, – имеют второстепенное значение. Котелок принадлежал самому Сайкину, в нем теряющий мужскую силу куртизан тайком от всех готовил возбуждающее средство с неизвестными медицине примесями. Книга была выставлена преступником напоказ специально для того, чтобы ввести следствие в заблуждение! И все снова сходилось! Кроме флакона…

Толчком к новой версии послужил заключительный эпизод минувшей ночи. Когда их честная компания добралась наконец от Астраханкиных до дома Муромцевых, Вирхов стал свидетелем удивительной сцены. Одновременно с ними к профессорскому дому подъехал ломовой извозчик, с подводы сошли господин Бричкин и Брунгильда Николаевна Муромцева. И оба – в маскарадных костюмах! В третьем часу ночи!

Изумлению Вирхова не было предела – в такое время, в такую пору, когда город сражается со стихией, предаваться светским увеселениям! Развлекаться полночи танцами и шампанским! Не думать о беспокойстве родителей! Никак не ожидал он такого от старшей дочери Николая Николаевича!

Впрочем, дар речи потеряли все – и Мура, и доктор Коровкин, и Николай Николаевич, – они стояли с открытыми ртами, не в силах произнести ни слова от душившего их возмущения.

С трудом преодолев столбняк, Вирхов ткнул локтем в бок помощника Тернова и ретировался, благоразумно отказавшись от чая и согревающих напитков в гостеприимном доме Муромцевых. Впрочем, его беспутный помощник готов был до утра любоваться Брунгильдой! «Падок, падок до женской красоты!» – бурчал Вирхов, пока юный юрист восторгался девушкой. «Мадонна», «Мона Лиза» – каких только глупостей не слетало с губ претендента на судебные должности. Ясно, как Божий день, что голова его забита мечтами, а мечтать ему все равно о ком, о синьорине Чимбалиони или о Брунгильде!

Высадив Вирхова у его дома, извозчик повез помощника в его обитель – отсыпаться и грезить во сне обо всех красавицах мира.

Когда Вирхов проснулся, в окна спальни заглядывало солнце. По дороге на Литейный он отмечал разрушительные следы наводнения. Вода пошла на убыль, но повсюду, где она побывала, всплыла, как обычно, торцовая мостовая. У дома графа Строганова, на Невском, образовался глубокий провал, из-за этого приостановили движение конки. Ветер продолжал дуть с необычайной силой, но направление его изменилось. Поразительный вид имело небо: над Петербургом раскинулся вдруг синий, совершенно южный купол.

Добравшись до своей следственной камеры, Вирхов погрузился в изучение материалов дела по Сайкину – наконец-то у него появилась возможность сосредоточиться. Он искал подтверждения версии, где главной движущей силой преступления стала бы синьорина Чимбалиони. Разговор с Малаховской убедил его, что мотивом убийства могла быть месть отвергнутого воздыхателя. Экзотические костюмы Бричкина и старшей барышни Муромцевой подсказали идею: преступник запросто мог обрядиться в чужое платье. Тогда и показания свидетеля-старичка о бродящей по ночам монашке вполне объяснимы. Настоящая монашка не станет бродить по ночам да убивать издателей!