— Евгений Семенович, злословите, — сказала Магда. — К Сене надо относиться снисходительнее.

— Будем, если привезет торт.

Он неожиданно поднялся и взял в руки фотоаппарат.

— Чего доброго, усну, как в прошлый раз, а так можно и впрямь испортить мою идеальную фигуру. Давайте-ка лучше снимем детектив! Я — режиссер, Александр — автор сценария, Магда — потерпевшая, Валерия — загадочная дама в черных очках, Владислав — наблюдатель, Ирина и Алеша — гангстеры. Александр, вы уже закончили сценарий, я его утверждаю, потому что автоматически становлюсь соавтором. Гангстеры нападают на Магду, передают награбленное загадочной даме в черных очках, Владислав наблюдает, но не желает вмешиваться в происходящее. Я щелкаю серию кадров и до наступления осени присылаю фотографии всем участникам фильма.

— Я готов к роли наблюдателя, — надвигая на глаза панаму, сказал Владислав. — В отличие от других, сидевших в тени у стога, он лежал на самом солнцепеке, надеясь вышибить подступавшую хворь. — Буду наблюдать и греться. У нас на заводе любую болезнь лечат теплом. Простудился — к печке. Закаляйся! Этот лозунг у нас, термистов, и теперь в моде. А сталь наша закаленная! сквозь плотные слои атмосферы проходит, и хоть бы ей что!

— Завидую вам! — сказал Леонидов. — И говорю это не ради красивых слов. Делать реальные вещи, нужные людям!..

— Вот и воспойте нас, чтоб работали лучше, а мы с удовольствием почитаем или посмотрим в кино, — пошутил Владислав.

— А что нас воспевать? — возразила Валерия. — Вкалываем, и все дела.

— Дела делам — рознь, — перебил Владислав. — Есть у нас один мастер. И дела не делает, и дела у него лучше всех идут.

— Это интересно, — оживился Леонидов. — Расскажите.

— Что тут рассказывать? — как всегда скороговоркой и с полной уверенностью в своей правоте сказала Валерия. — Есть деловые люди — в плохом смысле. Так я понимаю. А есть трудяги. Деловые крутят, вертят и шарики вкручивают, а трудяги ни шарики вкручивать, ни мосты наводить не умеют. Да и не хотят. Им просто не нужно это. Вкалывают, — повторила она. — Мастер, о котором говорит Слава, — деловой человек, а сам Слава — трудяга. Вот и вся арифметика.

— Не будем конкретизировать, — сказал Владислав, однако по его глазам видно было, что он сам хочет кое-что уточнить в разговоре, который начал. И он вновь обратился к Леонидову: — Вот я говорил, мы с удовольствием прочтем то, что вы напишете. А какого читателя, между прочим, вы имеете в виду, когда сидите за рукописью? Конкретного человека, который вам хорошо знаком, или шире?

— Честно говоря, всегда хочется, чтобы твои творения читали или смотрели все. Все без исключения. Но, к сожалению, это невозможно.

— А Пушкин? — напомнила Магда.

— В таких случаях обычно говорят: Пушкин есть Пушкин! Но я не уверен, что и Пушкина читают все так, как его надо читать. Хотя, конечно, гений всем известен. А мы?.. Частицы литературного процесса.

Магда почувствовала, что напрасно вспомнила о Пушкине. Ведь труд Леонидова, так же, как Александра, она очень ценила. Каждый делает свое дело, доступное ему. Лишь бы делал в меру своих сил, честно. Очевидно, она гордилась Александром потому, что сама занята совершенно противоположным делом. Александр не мог себе, представить, как Магда свободно и обыденно обращается со сложностями математики и физики. Ей вроде проще: произведения искусства доступны всем. Возьми и читай книгу, смотри фильм или спектакль. Каждый может с легкостью высказывать свои суждения о прочитанном и увиденном, называя одно произведение шедевром, другое — ремесленной поделкой. Но одно дело читать или смотреть эти творения, и совсем другое — создавать их. Ну как можно сесть и написать роман, даже плохонький? Или составить из обыкновенных, казалось бы, фраз заметку для газеты, сочинить радиорепортаж? Каждому — свое. Вот и у Валерии с Владиславом своя жизнь, по-настоящему понятная только им. Попробуй разберись в ней. Иногда кажется, что завод им заменяет все. Порой до ночи работают, а то и без выходных. Они гордятся заводом, как, наверное, гордится своими пьесами Леонидов. Но обычно не говорят об этом. Владислав вообще немногословен. Вот только сегодня разговорился благодаря Леонидову.

Магда опустила руки с вязанием на колени и внимательно посмотрела на брата. Его коричневое от загара лицо было спокойным, и никаких признаков болезни не улавливалось на нем.

— Я, конечно, не литератор, — говорил он, — но, чтобы ваши пьесы смотрели все, берите за самое живое. Надо, чтобы каждому было интересно их смотреть. Вот приехали бы на наш завод. Сколько там людей, сколько судеб! И проблем — тоже. Вот, скажем, дотянуть всех до высокой сознательности мы не всегда можем. Делай у нас сейчас каждый свое дело как положено, всего было бы в достатке. Вы здесь этого не чувствуете. Вам вынь да положь мясцо и маслице, потому что привыкли. А у нас за ними еще побегать надо. Всем так всем! Тогда бы и работалось веселее.

— И писалось — тоже, — вставил Леонидов.

— Об этом судить не берусь. У меня свое дело. А вот помочь нам надо, чтобы пьяниц меньше было, прогульщиков. Жизнь-то сложна, неувязок полно. Некоторые в пьянку ударяются, а то и к богу тянутся…

— Между прочим, — сказала Магда, — я знаю одного довольно ответственного товарища, который верит в бога. Он сам признался нам с Людой Стаховой как-то в театре. Вас это не удивляет? — Она посмотрела на Леонидова. — Евгений Семенович?..

— Может быть, он пошутил?

— Скорее всего, но почему это вас не удивляет? Ведь наверняка редчайший случай?

— Милая Магда, если откровенно, меня удивляет не то, что он верит. Удивляет то, что он в этом признался.

— Он очень прямой человек.

— Таким, наверное, и подобает быть ответственному товарищу.

— Но ведь, по-моему, религиозные убеждения и наши идеи несовместимы?

— Конечно! А он вам говорил, что верит конкретно в Христа или в Магомета?

— Нет, этого он не утверждал.

— Ну, так, может быть, речь просто о совести? У всех у нас есть совесть. Высшая совесть, по которой мы выверяем свои поступки. Если хотите, это и есть наш бог и судья. Совесть — тайник души, в нем отзывается одобрение и осуждение каждого нашего действия.

— Я человек маленький и рядовой, вам виднее. Понятие о совести у меня свое.

— И оно наверняка не расходится с высшим пониманием совести.

Леонидов приставил к глазам фотоаппарат и стал наблюдать за борьбой, которую затеяли ребята. Магда взглянула на него и вернулась к вязанию.

— Магда! — позвал Леонидов. — Хватит грезить и вязать, видит бог — пора снимать!

— Уж я-то не верю ни в какого бога, — отозвалась она.

— Я тоже, но, должен вам признаться, какие-то чудеса в жизни все-таки существуют.

— Это — непознанное.

— Но я далеко не убежден в том, что при нашей с вами быстротекущей жизни все будет познано.

— Ну вас с вашей философией! — взвилась молчавшая все это время Валерия. Она вскочила, стряхнула с пледа сухие травинки, указательным пальцем водворила на место сползшие на нос темные очки. Ее живые глаза таились в тени стекол, но какие-то озорные огоньки все же поблескивали там. — Идемте лучше купнемся, не то помрем от жары!

— А фильм! — возразил Леонидов. — Прошу всех войти в роли! — И он щелкнул спуском.

Заливаясь смехом, Ирина начала теснить Алешку и, наконец, села на него верхом.

Снова щелкнул аппарат.

— Теперь оба нападайте на Магду! — приказал Леонидов.

— Ну, папа! Мы уже устали. — И вдруг Ирина бросилась в сторону коттеджей. — Приехал! — кричала она. — Приехал дядя Сеня. Он привез торт!

Следом за Ириной во всю прыть мчал Алешка. Навстречу им шел, как всегда, элегантный, в ладно сидевшем на нем костюме Семен Каташинский.

— Ну, что я вам говорил? — торжествующе вопросил Леонидов. — Семеон становится джентльменом. Честно говоря, я и сам не ожидал от него такого подвига.

Тем временем Семен, эскортируемый Ириной и Алешей, приблизился к Магде, галантно опустился на колено и вручил ей коробку с тортом.