— Фирменная «Прага», — сказал он как бы между прочим и еле улыбнулся уголками тонких, изящно очерченных губ. — На шесть рублей.

— Боже! — воскликнул Леонидов, всплеснув огромными руками. — Какой разор!

— И рубль автобус, я уж не говорю о такси до метро.

Теперь уже тонкие губы Семена свободно расплылись в улыбке. Взгляд его зеленых с карими крапинками глаз, еще сохранивших молодой задор, цепко задержался на Магде, затем впился в Валерию, не обошел Ирину и снова вернулся к Магде.

— Ради таких дам и большего не пожалеешь. Саша, не ревнуйте! — бросив притворно озорной взгляд на Александра, заметил Семен. — Отхватил такое сокровище и воображает себя феодалом!

— Ничего, — успокоил Леонидов, — в прошлые визиты в наш райский уголок вы сэкономили больше. Магда, откройте коробку. Может быть, там обыкновенный бисквит…

Магда развязала тесьму и приподняла крышку.

— Ну, Сеня! Вы выросли в моих глазах! Настоящая «Прага»!

— Закройте, Магда. Доказательства налицо. Семеон — рыцарь! Детки, не глотайте слюни. Торт будем есть за вечерним чаем, здесь, на лужайке, и при свечах.

— Как? — удивилась Магда, подняв восхищенные глаза. — Где же мы возьмем свечи?

— Свечи я привез из Москвы. А Шурочка выдаст нам скатерть, стаканы и самовар.

— Ну, товарищи! — закрывая коробку, воскликнула Магда. — Разве тут можно жаловаться на жизнь?!

Солнце с лужайки уходило рано. Его лучи погружались в густые ветви старых угрюмых елей. Торжественная праздничность этого уголка меркла.

К тому времени, когда Александр, Магда и Валерия пришли сюда, яркую зеленую лужайку прочертили густые тени. Из низины, где текла тихоструйная речка, потянуло прохладой. Магда накинула на плечи вязаную кофту, стянула ее на груди, поежилась.

— Что-то задерживаются наши мужчины, — сказала она и предположила: — Наверное, Евгений Семенович не может утихомирить детей.

Ирине и Алешке, по его мнению, быть на лужайке в ночное время совсем не обязательно. А возможно, подумала Магда, Леонидов готовит какую-нибудь новую затею, на выдумки он горазд. От детей наверняка откупился доброй половиной торта. Но что он сможет придумать для них, взрослых? Магду это занимало. Она сама порою чувствовала себя ребенком, как, впрочем, каждый человек остается открытым для тех неповторимых радостей, которые приносит добрый настоящий друг. Такие же чувства ^испытывал теперь и Александр. Они с Магдой были удивительно схожи в восприятии мира вообще и почти всегда одинаково относились к людям. Вот и Сеню, несмотря на его многочисленные недостатки, оба воспринимали по-доброму.

В Сене чувствовалась порода: в осанке, стройной фигуре, в четком вырезе сжатых губ и узких ноздрей, в прямом, с едва приметной горбинкой носе. Он умеет, как никто другой, красиво носить шляпу. И костюм на Сене, всегда единственный, сидит лучше, чем на любом демонстраторе мод, и накрахмаленный воротничок сияет белизной.

Сеня тем временем появился из-за деревьев вместе с хозяйкой ресторана Шурочкой. Приноравливаясь идти с нею в ногу, он оживленно разговаривал, жестикулировал.

Завидев Магду, Валерию и Александра, Семен пошел быстрее, молодцевато подтянувшись. Не знай Магда с Александром, что ему уже за пятьдесят, они бы приняли его не иначе как за увядающего юношу.

— Я не вижу моего торта, — подойдя ближе и оглядев наскоро сколоченный стол, объявил Сеня. — Наверняка Леонидов уже успел погрузить его в свой живот.

— Сеня! — укоризненно сказала Магда. — Не злословьте. До каких пор вы будете пикироваться с Евгением Семеновичем?

— Семеон! — донесся со стороны коттеджей баритон Леонидова. — Вы мужчина, в конце концов?..

— Как видите, — немедля отозвался Семен.

Через поляну шли Леонидов и Владислав, таща фанерные ящики. Магда была права: Леонидов опять придумал какую-то забаву. Вот он поставил на стол продолговатый ящик, положил на него руку и, переведя дух, сказал:

— Нет, Семеон — не мужчина.

— Как сказать! — запальчиво возразил Сеня. — Об этом не нам с вами судить.

— Ну да, конечно! Вы в своем репертуаре! А какую вы приносите пользу еще?

— Наивно! О какой пользе вы говорите?

— Эх, Семеон, Семеон… — вздохнул Леонидов. — Все стараются приносить пользу. Надобно действовать, а не ждать, а вы, по-моему, не торопитесь?

— Мой отец торопился всю жизнь, хотел все успеть. Зря спешил. Теперь ему, увы, торопиться некуда. Надо жить, а не торопиться, дорогой Евгений Семенович. Просто — жить. И желательно подольше. В удовольствие! Не для этого ли создан человек?

— Спасибо, что вас не слышат наши дети.

— Не беспокойтесь, ваши дети знают, что им делать. Они не будут, как вы, гонять по Москве из театра в театр, из кино в телецентр, оттуда в издательство, из издательства в Росконцерт, потом в командировку, в ночь-полночь строчить пьесы, рецензии, разучивать роли. Не понимаю, зачем вам все это надо?

— Это работа, Семеон, работа!

— Работа — не волк.

— Вот именно. Волк — это вы, голодный и одинокий.

— Меня это устраивает больше, чем ваша беготня. Интересно, куда вы деваете деньги?

— Не отвлекайтесь, мужчины! — сказала Валерия. — Пора накрывать на стол.

Владислав вынул из ящика поблескивающий маломерный самовар.

— Такой маленький! — удивилась Магда. — И, конечно, без воды?

— Это бутафория, — пояснил Леонидов. — Чай — в обычном чайнике. А может, для начала выпьем сухого вина? Владислав, вы согласны?

Владислав вяло ответил:

— Я к этому равнодушен.

— А надо быть неравнодушным, — возразил Семен. — Лично я не пью совсем. И вам не советую.

— Вы что, в самом деле не хотите выпить за наших дам?

— За них — всегда! Но предпочел бы чай!

— Бережете здоровье? — спросил Леонидов. — А вот я не думаю о здоровье, но, запомните, все равно проживу дольше вас.

— Слава богу, живите и приносите свою пользу, — откусывая от большого куска торта, пробурчал Семен.

— И все же вы хитрите, — сказал Леонидов. Он отошел от стола и скоро вернулся с пакетом свечей, положил их на стол. — Хитрость, она вездесуща. Кто место себе выгадывает, кто козни против другого строит, чтобы изловчиться и ухватить кусок поболе. Но, заметьте, самая мерзопакостная — это жадючая хитрость, когда, с позволения сказать, человек думает только о себе, существует только для себя. И, как вы изволили выразиться, живет в свое удовольствие. Вся жизнь его посвящена этому, до минутки. Мы работаем — он хитрит. Нас с его помощью оттеснили в тень, он — на солнышке. Потому что совести в нем — ни на грош, той самой совести, о которой мы с вами говорили. Не то чтобы он о ней не имел никакого понятия, она ему просто не нужна. С ней он не преуспеет.

— Пусть себе выгадывает кто хочет, — сказала Валерия. — Мне как-то все равно. Ну и лопнет он рано или поздно, как пузырь.

— А Сеня слушает да ест, — ухмыльнулся Леонидов.

— У него сегодня праздник, — сказал Александр. — Картина Сени попала на выставку.

— И вы молчали? — удивилась Магда.

— Одна за всю жизнь! — резюмировал Леонидов. — Ра-бо-тать надо, Семеон, работать!

На лужайку опустился ночной мрак, острее запахло скошенным сеном, из низины вместе с токами теплого воздуха доносился густой аромат болотных трав. На какую-то минуту стало так тихо, что сделалось отчетливо слышным кваканье лягушек. Из уснувшего леса долетел приглушенный крик потревоженной кем-то птицы.

— Совсем как в деревне, — сказала Валерия. — Траву-то надо бы поворошить да завтра еще стожок поставить. Пропадает сено, а кому-то корову кормить нечем.

— Касьян печалится об этом же, а вот в деревню возвращаться не хочет. Я с ним не единожды беседовал. Да вон он, — кивнул Леонидов, — обходит владенья свои.

На краю поляны и впрямь затемнела фигура человека. Она двигалась вдоль забора. Касьян шел, то и дело останавливаясь и, видимо, прислушиваясь к голосам.

— А мы ему сейчас посветим! — весело сказал Семен.