— Как вы считаете, Анохин — интересный художник?

— По-моему, он талантливый. Но невезучий. Не умеет устраиваться в жизни. Он искренний, но резкий, и это часто ему вредит. Помните, вы спрашивали меня о картинах, снятых на цветную пленку? Вас интересовало, чьи они. Так вот, я признаюсь. Это фотографии с картин Анохина. Но я не сказала вам сразу, хотела узнать у него, как эта пленка попала к вам.

— Ну и что, выяснили?

— Я узнала, что Анохин не фотографировал свои картины, у него и фотоаппарата нет. Фотографировал его знакомый художник Пожидаев. Вы помните эти снимки?

— Припоминаю. Но по снимкам все же довольно трудно судить о картинах. Вот бы посмотреть их... А вам-то они нравятся?

— Неплохие работы.

— Сейчас Анохин в Москве?

— Да. Хотите побывать у него в мастерской?

— Охотно. А удобно это будет?

— Мы не скажем, кто вы. Просто искусствовед, который заинтересовался его работами. Ему это будет приятно.

— Ну, допустим, искусствовед Тихонов... конспирация, значит, мы с вами заговорщики... Только вы случайно не проговоритесь?

— Нет. Это не в моих интересах. И потом слово даю...

В назначенный день Нина и Бурмин пришли в мастерскую к Анохину.

Мастерская, расположенная под самой крышей дома, была небольшая, окно обращено на север. Посреди комнаты громоздкий мольберт, на нем холст, завешенный куском ткани. Напротив, на видном месте, уже знакомый Бурмину портрет Ясина. Теперь он видел оригинал и понял — это явная удача художника. Обстановка мастерской скромна, даже несколько убога. Кресло обтрепанное, старая неудобная тахта, грубо сработанный стол, несколько табуреток, занятых палитрами и книгами, — что и говорить, это не салон-мастерская, рассчитанная на то, чтобы производить впечатление, а настоящее рабочее помещение.

Знакомясь с Анохиным, Бурмин подумал: вот с кого портрет интересно писать. Умное нервное лицо, очень темные, с горячим блеском глаза, иссиня-черные волосы.

Держался Анохин спокойно, без суетливости. Он подошел к Бурмину.

— Вы, должно быть, редко бываете в МОСХе, я вас там не встречал.

— С МОСХом почти не связан. Я работаю в издательстве.

— Понятно. Нина! Как вы с Владимиром Михайловичем считаете, может быть, сначала для знакомства небольшое застолье устроим? Я все быстро соберу.

— Подожди, Павел. Пока не стоит. Сначала посмотрим твои работы.

— Ну, вам виднее.

Анохин снял со стеллажа несколько этюдов, расставил их:

— Это подмосковные.

Бурмин подумал, что с удовольствием приобрел бы некоторые пейзажи.

— Скажите, Павел Корнеевич, вам приходится продавать свои любимые этюды?

— А как же. Жить на что-то надо. На художественную лотерею отдал немало работ.

— Жаль, наверное, расставаться?

— Бывает и жаль, но что же, разве для себя пишешь? Хочется, чтобы люди видели. Ведь на выставки редко берут. Вот эти два этюда были на весенней выставке. А вот эту, «Пьют пиво», не взяли. Вроде бы и понравилось, но сказали, что тема не та. Иногда трудно объяснить, почему хочется какую-то сценку написать. Тут и цветовые моменты могут привлечь, и психологические тоже.

— Мне кажется, вам эта вещь удалась.

— Видимо, потому, что надуманности, искусственности в ней нет. Я понимаю, писать подобные темы с точки зрения морали, может быть, и не следует. Я это для себя написал и показывать на Совет не хотел. Нина одобрила, я и послушался...

Анохин показывал Бурмину свои работы, поясняя, где и по какому поводу они написаны.

После просмотра этюдов и рисунков Нина и Павел накрыли на стол, освободив его от красок и книг. Бурмин время от времени поглядывал на них. «Приятная пара. Он-то, видно, характер цельный. Гордый человек. Но жить таким, как он, нелегко. Особенно художнику... Озерцева тоже с характером. При первом взгляде вроде бы она сама мягкость, женственность, но при определенных обстоятельствах такие люди могут поступать очень даже круто».

После ужина завязалась беседа.

— Скажите, Павел Корнеевич, вы в работе пользуетесь фотографиями?

— Вот уж никогда. Принципиально. Зато у меня один знакомый этим увлекается. Сфотографирует пейзаж на цветную пленку, потом пишет по снимку. Наловчился.

— Пожидаев, что ли? — спросила Нина.

— Ну да.

— Нина Ивановна говорила, что вы в реставрации человек понимающий, — сказал Бурмин.

— По правде говоря, никогда серьезно к этому не относился. Хотя тоже увлекательное дело. Так, подхалтуриваю изредка. Я познакомился с одним парнем, вот это мастер! Все умеет. А иконы реставрирует —заглядишься.

— Может быть, и я его знаю?

— Евгений Засекин, не слыхали?

— Вроде фамилия знакомая...

— Он по договорам работает. Сейчас куда-то уехал.

— Интересно бы с ним познакомиться. Значит, он заслуживает внимания, если так вам понравился. — В глазах Бурмина при этом появилась лукавинка.

Анохин как-то особенно тепло отозвался:

— Понимаете, Засекин сразу располагает к себе. Удивительно открытый и душевный парень...

С того дня, когда в выставочном зале Николай Васильевич Кузнецов увидел «продавца», он потерял покой. Жена только диву давалась — он ходил на все выставки по нескольку раз, ездил к разным коллекционерам и вообще часто и подолгу где-то пропадал. И уж совсем удивил ее, сообщив, что был в кафе возле художественного комбината и в ресторане «Якорь» — излюбленных местах встреч художников.

Кузнецов решил во что бы то ни стало разыскать «продавца». Дни шли, но все походы Кузнецова были напрасны.

Однажды он собрался навестить приятеля, жившего на Масловке, в Доме художников, и заодно решил приобрести в тамошнем ларьке кое-какие художественные материалы. Ларек помещался в подвале. Кузнецов зашел в подъезд и там увидел человека, которого так долго и безуспешно искал. «Продавец» направился к ларьку, а Кузнецов со всей скоростью, на какую был способен, подбежал к будке телефона-автомата. Набрал номер Бурмина, и ему показалось, что прошла целая вечность, пока ответили.

— Это говорит Кузнецов, художник. Передайте срочно Бурмину, что «продавец» здесь, на Масловке, но он может скоро уйти.

— Задержите его как-нибудь, мы сейчас приедем.

Кузнецов выскочил из автомата и спустился в подвал. Он зашел в ларек со служебного хода и, приоткрыв дверь, чтобы покупатели не видели, жестом поманил знакомую продавщицу. Она подошла, и он зашептал:

— Александра Георгиевна, голубушка, тут одно очень важное дело... Поверьте, очень важное... Тут один человек у вашего киоска, нельзя, чтобы он ушел. Постарайтесь как-нибудь задержать покупателей, придумайте что-нибудь. Я потом вам все объясню...

Продавщица кивнула и, вернувшись к прилавку, сказала ожидающим ее:

— Товарищи, подождите минутку, товар новый поступил: кисти импортные и бумага. Сейчас только приму и буду отпускать.

Она зашла в свою конторку, где ждал ее взволнованный Кузнецов, и подумала: «И что же это у него, дело какое-то секретное?.. Такой уважаемый, солидный человек, и тайны вдруг какие-то... Небось без женщины не обошлось... Ну до чего же странный народ, эти художники...»

Кузнецов выбежал на улицу и остановился за углом дома, озираясь по сторонам. Потом увидел, как «продавец» со спутником вышли из ларька и стали укладывать покупки в голубую «Волгу». Сейчас они уедут. Кузнецов пришел в отчаяние. «Эх! Не успели приехать. Прозевали». Вот высокий сел за руль, «продавец» устроился сзади. Машина тронулась. И тотчас же возле Кузнецова остановилась другая машина, и его знаком пригласили в нее.

Следом за голубой «Волгой» доехали до дома Эньшина — там она остановилась. Сухарев с Кузнецовым вышли, взяли такси и поехали в управление. Оперативная машина с двумя сотрудниками осталась.

В комнату, куда Сухарев привел Кузнецова, вошел средних лет мужчина. Николай почтительно встал, а мужчина протянул Кузнецову руку: