— Мне бы хотелось познакомиться с вашим мужем. Если это возможно.

— Я узнаю у него и скажу вам.

В следующее свое дежурство Вера Кондратьевна сказала Райнеру, что муж согласен повидаться с ним. Договорились, что Эньшин приедет в гостиницу. Он явился в тот же день и намеревался побеседовать с иностранцем здесь же, но Райнер предложил прогуляться по улице. Они вышли на Кутузовский проспект.

— Семен Михайлович, я человек дела и вокруг да около ходить не имею времени. Я хочу посмотреть ваши картины и тогда кое-что, возможно, предложу вам.

— Как вы хорошо говорите по-русски. Вы что же, в России жили?

— Приходилось бывать, но очень давно. Имею особые способности к языкам. Стараюсь тренироваться в разговоре, чтобы не забыть. Когда бываю здесь, встречаюсь с русскими. Вроде язык помню хорошо.

— А я знаю немецкий...

— Вот как? Я вижу, вы человек образованный. А почему ваша жена работает? У вас что, маленькая зарплата?

— Не в этом дело. Я зарабатываю прилично. Она работает для пенсии.

— И прислуга у вас есть?

— Что вы! С этим у нас очень сложно. Даже за хорошую плату трудно найти домработницу. Никто не идет на эту работу. Правда, одна женщина согласилась помогать, бывает у нас раз в неделю.

— Это плохо. Значит, Вере Кондратьевне приходится и самой работать по дому. А у нас всю домашнюю работу делает прислуга.

— У вас условия жизни другие...

— Это верно... Я имею такие сведения, что у вас трудно живется художникам. Вы согласны с этим?

— Вынужден с вами согласиться.

— Скажите, если не секрет, вы имеете какой-нибудь капитал?

— Что вы? Какие капиталы? Хотя по сравнению с другими я более обеспечен.

— Что же вы имеете, простите за любопытство?

— Квартира, дача, машина и та довольно старая — вот и все.

— Ну-у, это немного...

— А что сделаешь? Приходится себя ограничивать... Это у вас деловой образованный человек имеет широкие возможности...

— Вы бывали в нашей стране?

— Не бывал, но знаю по рассказам...

— Не хотите приехать к нам, ну, предположим, в гости?

— Это очень заманчиво...

— Если у нас продолжатся дружеские отношения, я могу послать вам вызов.

— Благодарю. Но мы так мало знакомы... Какие же дела у вас здесь, в Москве?

— Поездить, посмотреть... Я скажу вам больше, если вы пригласите меня к себе.

— Когда угодно. Буду очень рад.

Через несколько дней Райнер приехал к Эньшиным. После обеда Вера Кондратьевна оставила мужчин одних. Гость рассматривал картины.

— Сколько вы заплатили этому художнику? — Он указал на пейзаж.

— Я много делал доброго для этого художника, поэтому он продал мне их дешевле настоящей цены, за шестьсот рублей.

Эньшин лгал — он получил этюды Анохина, не заплатив ни копейки.

Райнер в раздумье рассматривал другие картины Анохина.

— Он человек состоятельный, этот художник?

— В деньгах нуждается. Если бы не моя помощь, ему бы плохо пришлось.

— Вы что же, значит, руководитель?

— В некотором роде — да. Со мной считается начальство, признают мой опыт, знания. У нас так же, как и везде, уважают сильных людей.

— Но материально держат в рамках...

— Да. Это неудобная сторона нашей жизни. Сводит значение личности на нет.

— Я хотел бы познакомиться с этим художником. Как его, Анохин?

— Он сейчас в отъезде, вернется не скоро.

Анохин находился в Москве, но Эньшин ни в коем случае не мог знакомить Райнера с ним, даже если бы Райнер и решил купить у него анохинские картины, — это не в его, Эньшина, интересах.

— Сожалею. Но надеюсь, что вы нас познакомите в следующий мой приезд.

— А вы еще собираетесь в Москву?

— Надеюсь, что придется иногда бывать...

Посещение Райнером четы Эньшиных завершилось сделкой: один из пейзажей Анохина Райнер купил, и Эньшин неплохо на этом заработал. Он с большим удовольствием взял в качестве платы валюту, Это было «дружеское начало», как сказал Райнер.

Теперь для Эньшина наступил новый этап в его жизни. Получив валюту, он утратил покой. Мечта накопить капитал и уехать на Запад овладела всеми его помыслами.

И когда через год Райнер снова приехал в Москву, он предложил Эньшину стать посредником в передаче некоторых вещиц от «верного человека», а также оказывать другие услуги, о которых он попросит через «своих людей». «Верным человеком» Райнера был Лисовский.

Райнер был неплохим психологом. Он сразу понял, что ради наживы Эньшин готов на все и потому, бесспорно, примет его предложение и будет служить ему.

Эньшин понимал, что это более рискованно, чем шантажировать Дутько и Дальнева, но вложенные в его руки иностранные купюры обладали такой магической властью и были так притягательны, что он и не думал сопротивляться.

В дальнейшем Райнер иногда присылал для Эньшина письма, в которых сообщал о разных забавных событиях из жизни своей семьи и прочий подобный вздор. Все деловые сообщения Эньшину передавали на словах. Правда, в письмах было и приятное — Райнер обещал устроить чете Эньшиных вызов.

Теперь Эньшин окончательно обрел желанную цель, и все его действия были направлены на ее осуществление.

После сообщения, услышанного от Тихонова — о предполагаемых раскопках в Старицком, — Эньшин решил, что надо действовать. Он готов был немедленно ехать в Старицкое: он больше всего боялся утратить сокровища, которые так неожиданно сами дались ему в руки, те самые, что прятал Лисовский под полом часовни, и теперь, естественно, он считал их своими, хотя и знал, что настоящим хозяином этих вещей был Райнер. Был... до тех тор, пока ими не завладел он, счастливчик Эньшин. В этом деле его тревожило то, что он вынужден был все найденное, а точнее, украденное, спрятать там же, в Старицком, — везти ценности в Москву, а тем более к себе домой, он не решался. И все тянул с поездкой. А вот теперь ехать необходимо... могут нагрянуть археологи... Нельзя больше ждать...

Райнер не давал никаких указаний о пересылке ему вещей от Лисовского. Все это Эньшин обмозговал сам, рассудив так: «Нужно выведать, где эта сивая борода прячет сокровища Райнера. И мне не быть дураком — ухватить их. Такая редчайшая возможность!.. Бояться Райнера мне нечего, ведь хранитель-то Лисовский... Пусть они и считаются... А к месту «Иона» я все равно проберусь. Трудно, но я там буду, буду непременно...»

Вот и послал тогда Эньшин Засекина к Лисовскому для реставрации икон, а сам, опередив посланца, приехал в Старицкое.

В узком глубоком овраге, выходившем к реке, три дня подряд Эньшин искал вход в подземелье, ведущее к часовне.

После нескольких попыток он готов был отказаться от поиска, но на другой день, как только начало светать, он прихватил фонарь и опять пошел к оврагу. Неожиданно мимо него, словно тень, прошмыгнула тощая собака. Она подбежала к груде камней в густых зарослях бурьяна и... словно провалилась сквозь землю. Эньшин пошел следом. Он тщательно осмотрел камни и наконец за одним из них увидел между переплетенных корней деревьев небольшое, едва различимое отверстие. Он посветил в узкую щель фонарем — там торчал край деревянного бруса. Эньшина прошиб пот: «Неужели нашел?!»

Он достал заранее спрятанную им в кустах саперную лопату, разгреб землю и нащупал конец второго деревянного бруса. Потянул за него, нажал снизу, сверху, пытаясь вытянуть наружу. Брус зацепился за что-то, подался, и вдруг большой камень сдвинулся в сторону, открыв вход в темную яму. Эньшин задохнулся, его охватил страх, он готов был закричать и броситься бежать. Все это было так неправдоподобно и неожиданно: открывшаяся черная дыра и белый туман в овраге, превращавший все предметы в нечто нереальное...

Эньшин сидел у темной дыры, его бил озноб. Он очнулся от негромкого и трусливого рычания собаки. Он пошарил в кармане, нащупал недоеденный бутерброд, отдал ей. Собака схватила его и полезла в щель — по-видимому, у нее там были щенята.