Ничего больше не сказал ему Владимир Иванович — пускай сам улаживает свой конфликт с Гончаренко.

Казалось бы, пустяк: немного занесло человека в сторону. С кем не бывает? Но не окажись рядом Дроздова, пойди новый главный агроном дальше тою же неверной дорогой — и уже вскоре может повториться известная история: не на кого будет ему опереться в работе, во все придется вмешиваться самому. И не будет хватать такому главному агроному времени даже на то, чтобы нормально, как все люди, позавтракать…

— Ну, до этого, надо думать, не дойдет, — улыбнулся Владимир Иванович.

О том, что было каких-нибудь три года назад, он говорил теперь как о далеком, невозвратно ушедшем прошлом.

БОГАТЫЙ ОВИН

Вот уж чего не любит Нифантий Афанасьевич Баталов, так это когда к нему подъезжают издалека. Сам он привык говорить напрямую: хоть просить, хоть отказывать. Без лишних слов и экивоков.

Однако Пашка, только пришел сегодня из мастерской, начал обхаживать отца: что делал, да как здоровье, да дом у нас, мол, ничего, просторный, жить не тесный… Спрашивается, зачем хитрить, отец сына сызмальства видел насквозь и сейчас, хоть тот и бригадир тракторной бригады, зовется по имени-отчеству, для Нифантия Афанасьевича его дальний подход все равно понятен: хочет во время уборки оставить свою должность на отца, а сам поработать на комбайне.

— Так ведь?

Так, кивает. А то — «дом просторный…»

Другие планы были у отца на этот август. Дело в том, что задумал Нифантий Афанасьевич новый дом себе поставить. Этот-то хорош, слов нет, хотя срублен был еще до войны молодым Нифантием, и сейчас стоит картинкой, но живут они в нем вместе с сыном, а тот тоже мужик с семьей, своим жильем пора обзаводиться. В жизни ведь как — у каждого должен быть свой очаг… Отец с помощью сына срубил небольшой домик, и уж немного осталось до полного завершения.

— Сам знаешь, некогда мне нынче, — начал было Нифантий Афанасьевич.

Но Пашка, видя неуверенность отца, только разгорелся:

— Да что ты, после страды возьмемся, мигом с домом закончим, я и мужиков в помочь позову.

Знает сынок, чем брать отца. После страды… Да, конечно, страда — святая для крестьянина пора. Сейчас Нифантий Афанасьевич па пенсии, времени свободного у него хоть отбавляй, но вот со здоровьишком хуже. Особенно в последний год: в ногах появилась не ведомая раньше слабость — верный спутник старости. Потому-то и хотел Нифантий Афанасьевич нынче уйти от страды, провести август не в поле, а в новом доме — потихоньку полы настелить, рамы вставить, да мало ли что по мелочам, где большого здоровья не требуется.

Хотя против задумки сына Нифантий Афанасьевич ничего не имеет, однако соглашаться на его предложение не спешит. Да, комбайнеров у них, в совхозе «Криулинский», не хватает, и, конечно, умелые руки Пашки ой как пригодятся хозяйству. Но ведь и отец — не может он быть всегда палочкой-выручалочкой. Нифантий Афанасьевич и в прошлом году оставался за сына, и в позапрошлом… семь лет подряд с тех пор, как ушел на пенсию. Сейчас отцу уже под семьдесят, не те это годы, чтобы успевать доглядывать за бригадой.

— Нет, нынче я тебе не помощник, — сказал Нифантий Афанасьевич сыну. — Укатали сивку крутые горки.

— Ну уж, батя, ты скажешь…

— Скажу. Вы там о чем все время думаете — людей не хватает! — оборвав его, уже рассердился старик. — Чё чесать затылок, когда хлеб поспеет? На будущий год опять страда будет, опять к бате пойдешь с тем же? Да и не выручит вас один человек.

«Зря серчает отец, — подумал Павел. — Механизаторов у нас нынче, может, и хватит, но опытных не так уж много, больше молодежь после курсов. А хлеб уродился добрым, надежных рук ждет».

Он встал из-за стола и, бросив: «Дело хозяйское, отец, не хочешь — не надо», — вышел в другую комнату.

Вот именно, дело хозяйское, — все еще продолжая сердиться, думал Нифантий Афанасьевич. — Вчера вон внук из соседнего поселка прибежал: «Дед, я опять на комбайн нынче, папка тоже, и дядя Павел, наверное, с нами».

«Наверное»-то и мешает. Дядя Павел привык: как уборка, так бригадирские обязанности на отца сваливает, а отец — старик, понимать бы уж надо: всю войну человек прошел, тридцать лет комбайнерил.

— Ложился бы, отец, — позвала жена. — Завтра опять ни свет ни заря поднимешься.

— А ты, мать, тоже все не спишь? — он взглянул на жену, уже успокоившись. Она сидела со спицами, и он подумал: вот и ты тоже постарела, Павлина моя свет Григорьевна. Сидишь, что-то вяжешь, как еще только глаза твои видят. И называешь меня все так же — отец, — как назвала впервые, когда я пришел с войны, плача и улыбаясь сквозь слезы.

— Успею, мать, высплюсь…

Сына Пашку трудно в чем-то переубедить. Он с детства был такой: что задумает — сделает, упорный. Это хорошо. Крестьянская жилка у Пашки: и бригадир он неплохой, мужики говорят, а что касается комбайнерства — вовсе весь в отца — днюет и ночует в поле в страдное время…

Только Нифантия Афанасьевича Павел напрасно уговаривает, понять отца надо. В прошлом году старик, когда сдавал бригаду сыну, ног под собой не чувствовал, так умаялся за какой-то месяц. Вот она, Павлина Григорьевна, сейчас молчит, а ведь хорошо помнит: пришел муж вечером домой, сел на крылечко и долго не заходил в избу, смолил папироски, щурясь на солнышко, яркое в те последние дни бабьего лета.

Он сидел на крылечке и вспоминал страду. Ах, хорошо вспоминать страду, когда она только закончена, когда в закрома засыпан добрый хлеб и мужики готовятся к своему любимому празднику — «богатому овину». «Богатый овин» — это когда дело сделано, душа спокойна, а совесть чиста не только потому, что план государственный выполнили, главное — перед самим собой совесть чиста: все, что мог сделать земледелец, сделал, какой мог урожай вырастить — вырастил. И веселятся мужики на своем празднике, честь им и хвала за их крестьянское мастерство.

Нифантий Афанасьевич сейчас думает: как быстра за этими ежегодными заботами о хлебе проходит жизнь человека. Вот и не успел заметить — выросли дети, своими семьями обзавелись…

— А давно ли, мать, наш Пашка был пацаном, — обратился Нифантий Афанасьевич к жене.

— Я помню, — встрепенулась та. — Еще в школу ходил, дак сумку супонью подвязывал, пока ты добрую лямку не пришил.

— Да? — Нифантий Афанасьевич задумался. — А я этого не помню. Вот как Пашка с соседским Толькой чуть не подрались из-за того, кому первому прокатиться на комбайне, — это помню.

Всего действительно не упомнишь. Жизнь вроде бы и большая, а пролетела, словно миг. Что вот ты, Нифантий Афанасьевич, успел сделать за свою большую жизнь?

Как тут сказать — что успел? Жизнь — не бункер с зерном, килограммами не измеришь. Все годы трудился, вырастил детей настоящими хлеборобами…

В детстве, конечно, мечталось о многом, да заботы были другие: поскорей вырасти, чтобы помогать родителям, нелегко жилось после гражданской войны. Вырос, стал механизатором — не по мечте, а по судьбе, испокон веков в родительской семье крестьянствовали. Потому и он, когда сел за трактор, не помышлял ни о чем ином. Война началась — время лихое для всех — о себе не думалось. Исполнил свой долг честно, и сейчас на избе Нифантия Афанасьевича две звездочки пионеры прикрепили в память о войне. Одна звездочка — Нифантий Афанасьевич ушел отсюда на фронт, вторая — его брат Егор Афанасьевич. Брат не вернулся…

Сколько таких звездочек по всему их Красноуфимскому району, сколько по всему Уралу!

После войны жизнь снова пошла своим чередом — хлеборобские заботы, хлеборобские радости. Вся жизнь прошла в труде. Хорошо прошла. «Если бы перед уходом на пенсию ветераны собирались на свой «богатый овин», я бы, пожалуй, был на этом празднике не последним», — подумал Нифантий Афанасьевич.