Как уже отмечалось, содержанием притонов занимались в основном женщины. Среди осужденных в 1925 г. в Ленинграде по соответствующим статьям Уголовного кодекса (УК) РСФСР притоносодержателей они составляли 68,5%, по РСФСР в целом — 65%. Основная масса хозяек сама нередко участвовала в «обслуживании» гостей.

Среди сводников преобладали лица среднего и старшего возраста: особенности их профессии требовали известного жизненного опыта. По данным за 1925 г., более половины сводников пребывали в возрасте от 30 до 39 лет, треть — старше 40 лет. Лишь 14% являлись неженатыми и холостыми, 37% — разведенными и вдовыми, около половины состояли в браке. Большинство сводников имели детей, иногда даже по трое-четверо. Примерно каждый десятый принимал наркотики, и каждый второй страдал от алкоголизма. По национальной принадлежности три четверти составляли русские, затем шли латыши, эстонцы, евреи, поляки.

Среди притоносодержателей преобладали чернорабочие и лица без определенных занятий. Тайный промысел приносил основной их части свыше 25 руб. в месяц, но дифференциация в доходах существовала, и большая. 43% проживали в квартирах из трех и более комнат. Четвертая часть притоносодержателей были неграмотными, остальные имели начальное и домашнее образование[122].

Однако практическая сметка и организаторские способности восполняли недостаток теоретических знаний. В исследованиях 20-х гг. отмечалось, что среди притоносодержателей можно встретить «… людей с весьма солидным умственным багажом, людей с сильно развитой коммерческой жилкой, для которых достижение раз назначенной цели оправдывает все средства»[123].

В Ленинграде борьба с притонами особенно активно развертывалась во второй половине 20-х гг. По соответствующим статьям РСФСР только в 1925 г. были осуждены 49 человек; в первой половине 1926 г. ленинградская милиция возбудила еще 73 дела по фактам вовлечения в проституцию, а в 1927 г. в одном лишь Центральном городском районе выявили 46 притонов и привлек к суду 63 человек.

Уголовное преследование лиц, пытавшихся возродить организованные формы проституции, возымело свое действие: число притон в Ленинграде постепенно сокращалось. И все же в милицейских материалах содержатся данные о своеобразных домах свиданий, функционировавших даже в конце 30-х гг. Так, в 1936 г. работниками уголовного розыска было ликвидировано 97 притонов и более 100 человек привлечено к условной ответственности. Среди них попадались весьма любопытные по характеру и клиентуре заведения. Одно из них функционировало на улице Дзержинского, 47. Здесь постоянно «работали» семь женщин. Клиентуру вербовала санитарка туберкулёзного института, чья профессия являлась как бы своеобразной гарантией здоровья проституток. Сеанс в советском борделе стоил 5 руб.[124]

В целом притоносодержательство 20—30-х гг. не достигло дореволюционного уровня. Оно превратилось в подсобный заработок для наименее обеспеченной части городского населения. Советские бордели этого периода не представляли собой даже жалкой тени прежних домов терпимости — солидных заведений с постоянной клиентурой и частой сменой «живого товара». Измельчали и сами хозяйки, превратившиеся из равноправных членов общества в уголовных преступниц.

Материалы судов и органов НКВД дают также представление о детской проституции. Основной причиной вступления несовершеннолетних на путь порока в начале 20-х гг. явилось массовое сиротство в России после двух кровопролитных войн. По оценке Центрального совета по борьбе с проституцией, в 1923 г. более половины девочек торговавших собой, были беспризорницами. В беседах инспекторов с подопечными детских домов выяснялась обычная история, когда сравнительно благополучная жизнь в семье прерывалась смертью родителей. Многие девочки оказывались жертвами насилия, причем нередко — в домах «добрых людей», предлагавших приют. Типична в этом отношении история жизни 17-летней проститутки С., описанная в журнале «Право и революция» за 1928 г. Потеряв родителей, девушка нищенствовала и воровала. В 14 лег она начала половую жизнь, отдавалась за еду и ночлег, но потом, по ее собственной оценке, «поумнела» и стала заниматься проституцией. За вечер обслуживала 5-6 человек, «без разбора, кто попадется»[125]. Не менее показательна судьба несовершеннолетней Б. В мае 1923 г. она попала в приемник для беспризорных, будучи уже «проституткой со стажем», приобретенным в питерской чайной «Наша деревня». Часть доходов Б. отдавала хозяйке квартиры, предоставившей ей жилье. Безграмотный текст записки, составленный инспектором милиции, дает представление о жизни девушки: «По словам ее… ходит к ней свой «доктор», который осматривает и сам остается. Кокаинизируется, почему потеряла свой голос. Заявляет, что про проституцию знает все от подруг…»[126]

Детская проституция в 20-е гг. была тесно связана с криминальной средой. Многие беспризорные девочки-проститутки имели своего сверстника — любовника, который жил на их содержание, исполняя обязанности сутенера, «кота». Часто бездомные дети объединялись в своеобразные «коммуны» явно криминального характера. Мальчики свой вклад в «общий котел» добывали воровством, а девочки — проституцией. Обстановка в этих «коммунах» отражена в показаниях 15-летнего подростка, попавшего в 1926 г. в ленинградский детский дом после нескольких лет скитаний: «На вырученные от краж деньги устраивают оргии — самогон, полтура, вино («и коньяк пили»), кокаин дурманят головы детей, и они предаются «свальному греху» с девочками-проститутками («шмарами»)»[127]. Еще одним свидетельством образа жизни малолеток, вынужденных торговать собой, является распространенная в те годы песня. Повествование в ней велось от лица девушки-проститутки:

Как и в дореволюционном Петербурге, в 20-е гг. нередко сами родители отправляли дочерей на улицу. По многочисленным данным губернского суда, матери, привлеченные за содеянное к уголовной ответственности, ссылались на крайнюю нужду, отсутствие кормильца, безработицу. Путь на панель часто начинался с насилия которому девочка подвергалась со стороны отчима или других родственников. Психика таких детей, как правило, была серьезно нарушена. Вот краткая история одной такой пациентки больницы имени Мечникова. 13-летнюю В. принудил к вступлению в половую связь отчим. После года такой жизни, как свидетельствовали медики, девочка «проявила себя бесстыдной, развратной, гонялась за санитарами… вела знакомство с проститутками…»[129].

Нередко несовершеннолетние вступали на путь порока, повторяя пример матерей. В июле 1925 г. в одну из венерологической больницы Ленинграда поступила больная гонореей 8-летняя девочка. Мать ее занималась проституцией, принимая мужчин у себя на дому. Ребенок часто наблюдал, как, по его собственным словам, «мать спит с мужиками». В конце концов девочку растлили. Ее часто видели на улице в компании подростков, с которыми она вступала в половые отношения за вознаграждение. Грубая распущенная девочка потрясала своим лексиконом весь медицинский персонал больницы.