Старик икнул, за горло схватился, попятился, затрясся. Варя к нему — подхватила и давай к крыльцу тянуть. А он отяжелел, еле ноги передвигает, глаза таращит, губами трясет и все крестик нательный выставить пытается, словно спасет он его, только пальцы не слушаются: дрожат и роняют. Варя помогла, своей рукой накрыла стариковскую, выставила серебряное распятие, грозно посмотрев на демона — вот тебе!

Тот только голову на бок склонил, словно так ему крестик разглядывать сподручнее и опять застыл. И те двое, как стояли у Него за спиной, так и стоят, даже бровью не ведут.

Варя до крыльца старика довела и усадила на ступени, ворот рубахи расстегнула, чтоб дышать лучше было. Тот без сил к перилам прислонился, взгляд потухший под ноги, а самого так и бьет от страха, не переставая. Тимофея Андреивича позвать бы, а еще лучше `скорую' вызвать да как старика в таком состоянии одного оставишь?

Варя и сама задрожала, не от страха, от гнева на лютость демона. Уставилась на него из-подлобья, зашептала истово:

— Изыди! Изыди! Твое время еще не пришло — солнце еще не зашло!

Да кого она просит?

Пару минут друг на друга смотрели, будто боролись и Он начал медленно таять. Исчез, и Варя в сторожку метнулась — старик-то синеть начал.

— Инфаркт, — констатировал врач и Георгия Константиновича сгрузили на носилки. Он все пытался что-то сказать, пока его несли до машины, но дед Тимофей не давал:

— Потом Георгий, потом, выздоравливай сперва. Потом обскажешь. За работу не беспокойся, я за тебя отдежурю. Твоим сообщат — я телефон Прасковьи доктору дал, позвонят. Все, все. Не беспокойся.

Варя смотрела вслед отъезжающей машины скорой помощи и чувствовала себя самой низкой, черной душонкой. Как она могла вмешать в эту опасную историю двух стариков? И сколько еще по глупости ее людей сгинет? Демон? По ее душу он бродит, а пока та рядится да на что-то надеется невинных забирает. Добрую жатву Варя ему устроила.

Она не села, упала на ступени, голову до самых колен виною согнуло, завыть хотелось от горя и отчаянья, закричать в голос, как коровенке, отправленной на бойню.

— Ничего, Варенька, ничего, — дед Тимофей, рядом сел, похлопал по руке, подбадривая, и валидолину под язык себе сунул.

`Куда уж 'ничего'? — подумалось Варе — один в больнице и другой чует сердце, следом туда же попадет. И дай бог что так, а то и до больницы дело не дойдет: солнце-то село. Стемнело совсем, только свет от фонарей церковный двор освещает.

— Ничего, ничего, — упрямо повторял старик, — сейчас немного голову обдует, и пойдем в сторожку, чайку попьем. Как-нибудь до утра, а там батюшка придет, да служки явятся. Да и чего бояться-то? Чтоб вокруг не бродило, сюда и шагу не ступит. Гера не готов просто был, не поверил мне. Зря, зря. Конечно, понять можно, небылица такая. Но сам бы подумал, когда ж я брехал-то? Хоть раз бы упомнил, тогда б и сомневался. Чего сунулся? Чего испугался-то так? Сильно Он страшный, Варя?

Та пожала плечами, глянула виновато:

— По мне так, не шибко. Привыкла я. А другим, понятно, боязно. Высокий, мощный мужчина, черные кудри, взгляд, горящий зеленью, лицо — камень, и все это над землей парит, смотрит и молчит. А бывает, крылья расправляет: огромные настолько, что и сравнить с чем не знаю. Каждое перышко рассмотреть можно, размах у них…ну, может, чуть меньше, чем двор этот.

— Н-да-а, любого в дрожь кинет, а уж не подготовленного… — протянул дед задумчиво и кивнул, сам себя уверяя. — Ничего, не из таких передряг выбирались.

И крякнул, сообразив, на девушку покосился:

— В смысле…некоторые люди пострашней, хоть без крыльев и глаза не горят.

— Эх, дедушка, от людей неправедных заслониться можно, а от этого, где заступу сыщешь?

— А вот и заступа! — хлопнул дед ладонью по колену с нарочитым оптимизмом. — Двор церковный крылья-то ему подпалит и копыта подточит! Пусть сунется — в святой воде искупаем! Живо пыл свой потеряет. Да не ступит он сюда Варя, помяни слово, хитер — да, но не глуп.

— А если ступит, деда? — прошептала девушка, всматриваясь в темень. И всхлипнула: явился, теперь не прогонишь, не перехитришь. Стоит вон, смотрит недовольно — солнце село, а ты все тянешь с обещанным. Не хорошо обманывать.

Тимофей Андреевич заметил как девушка сжалась да в одну точку уставилась, за взглядом ее проследил и невольно отпрянул и заблажил, то ли горлом, то ли всей душой закричав от ужаса. Редкие седые волосы дыбом встали.

`Вот и подготовила к встрече', - качнулась Варя к нему, не зная как спасать. `Скорую' бы вызвать, да выйди за ворота и сгинешь…

Все равно пошла бы. Дед не пустил, вцепился в нее, сжал запястья до боли и прохрипел:

— Не смей!

Варя его от демона заслонила, давая время в себя прийти, валидол достать помогла. И стыдно было до слез, что только-то и сделать может.

Долго Тимофей Андреевич в себя приходил: дышал тяжко, сипел и смотрел больше себе под ноги. Наконец выдохнул с легким укором:

— Не правду ты мне сказала или истинного не видела — не тот он, что тебе кажется. Чудище мерзкое. Таким поди, и в аду не радостно, вот бродит. Дурочек таких искушает…'Ладный мужчина'.

Варя нахмурилась: что такое говорит? Уж не помешался ли? Обернулась, желая в его словах удостовериться, а Он в паре метрах от них. Как всегда молчит, смотрит. Товарищи его через ограду, словно ладонь сквозь воду, прошли и застыли у ворот.

— Не чудище Он, дедушка.

— А я говорю: ужас, как отвратен! Это он тебе пригожим блазнится, знает, небось, где у баб слабина. Все вам красавцев писаных подавай! — заявил старик грубо — не до сантиментов.

Варя грустно посмотрела на деда: ее Проша и слепой красавцем бы не показался, нос, только, чего стоит. Бабушка смеялась: `На двоих рос — одному достался'. Росточком Проша мал был, неказист, лицо в канапушках, зато душа, правда, краше не бывает — что ангел. Нрав жалостливый, мягкий. Вот и сидела бы с ним на завалинке, он — с одного конца, она — с другого — тишину б слушали…

Опять в Его сторону покосилась — а он уж у лестниц. Сердце у девушки зашлось:

— Деда…близко Он совсем, — сказала тихо. Тимофей брови вскинул и резво вскочив потащил девушку к входу в храм, связку ключей перебрал, пытаясь открыть замок, а руки-то дрожат, торопятся и взгляд то и дело в сторону лестницы и ворот скользит.

Варя ключи отобрала и на старика просительно посмотрела:

— Уходили б вы, Тимофей Андреевич…

— Цить! — фальцетом прикрикнул оскорбленный старик и ногой топнул, ключи отобрал. — Я от фашисткой нечести не бегал и товарищей не бросал! И сейчас не побегу!

Ключ, наконец, попал в замочную скважину, дверь открылась.

— Сгинете, вам-то за что? — Варя заплакать была готова от сожаления и безысходности — Он уже на две ступени поднялся.

— Цить, сказал! — Тимофей толкнул девушку внутрь, свет включил, дверь захлопнул, на засов закрыл, подергал для верности.

— Не старайся, дедушка. Ему, что стены, что засовы, что воздух, что земля. Все едино, пройдет, не заметит, — предупредила отстраненно и опять попросила. — Уходите.

— Свечи лучше зажги да лампадки. И не гони!… Я, Варя, жизнь не стыдную прожил и за смерть стыдиться не хочу. Кукиш та нечисть получит, а не душу божью!

Варя грустно посмотрела на старика: хорохорится дед, страх гонит. Только не заметил он, что демон и во двор церковный проник и на ступени поднялся. И ни чуть не изменился: не испепелило его, и не изжарило, и гнев Божий не обрушился. Значит, и сюда спокойно войдет, хоть жги свечи, хоть не жги, хоть пудовый замок вешай, хоть иконой прикрывайся.

Так и получилось: лики святые вокруг, свечи горят, а Он почти в центр проплыл, застыл перед Варей с протянутой рукой. Дед за сердце схватился, а Варвара вдруг со всей ясностью осознала, что кончилась ее дорога и не то обидно было, а что с собой ни в чем не повинных утягивает. Глянула она в Его глаза, желая хоть напоследок все, что думает высказать, да не смогла. Взгляд у Него, словно предает его самый близкий и противиться тому невозможно, и ответить по достоинству — совестно. Ни злости в том взгляде, ни обиды серьезной, ни укора тяжкого — боль и непонимание. Постояла Варя, помолилась, покаялась да простилась мысленно, с кем зналась и свою ладонь в его вложила.