И вспыхнули Его глаза радостью. Подтянул к себе бережно, обнял крепко и ласково, крылья расправил и укрыл ими, словно в кокон обернул.

Звон по церкви пошел тихий благостный. Так кедры шумят на зорьке, когда еще туман на траве лежит, росой ту наделяет.

Хорошо Варе стало легко и словно сон все, что было, а правда впереди только, и жизнь бесконечная и светлая, как тот луч, что вверх под купол идет, ширится. А в него чуть звеня, черное прошлое и мысли глупые, словно хлопья сажи, кружа, устремляются. Секунда и сгинули — чистый свет, теплый, ласковый, что руки ее обнимающие.

Голова закружилась, и веки смежаться начали. Так и забылась она на Его руках, что в колыбели, отринув все тревоги, будто их не было.

Г Л А В А 4.

Незнакомый аромат щекотал ноздри и такой дивный, что не объяснить. Она пыталась понять, найти хоть что-нибудь близкое ему в памяти и не могла. Открыть глаза и увидеть его источник? Боязно. Так и лежала, боясь пошевелиться, и лишь прислушивалась к окружающим звукам и собственным ощущениям. Где-то вдали пели птицы на перебой и, словно соперничая в мастерстве и красоте голоса, слышался шорох листвы, шум бьющей о берег воды и хрустальный звон, очень тонкий, завораживающий.

Она почти не чувствовала тела — оно было, но…словно и не было. Легкость такая, что кажешься перышком и ветер качает тебя неся за облака бережно, что дитя родное.

Она было подумала, что умерла, но по руке скользнуло что-то пушистое лишая ее этой мысли. Варя приоткрыла глаза и увидела буквально в сантиметре от своего носа черную кнопочку чужого. Глаза сами широко распахнулись: на нее смотрела белка, внимательно, озабоченно и чуть сердито. 'Ты что здесь делаешь? - вопрошал ее взгляд. Когтистая лапка потянулась к лицу, желая удостовериться, что это странное создание имеет место быть.

Варя невольно рассмеялась — забавный зверек всегда был любопытен. У них тоже белка жила и все время в чайник норовила заглянуть, если за столом, что под елью стоял, никого не было. А сильней всего, она ватрушки бабушкины любила: та поставит их, полотенцем накроет для сохранности, а проказница прыг, как только та отойдет и ну из-под тряпицы лакомство вытаскивать, да ловко так — секунда и хороший ломоть в цепких лапках оказывается.

Белка покрутила головой, нос новой знакомой лапкой потрогала, обнюхала и, найдя его не съедобным, а потому, видимо, не интересным, не спеша огляделась и, протопав прямо по девушке, шмыгнула в траву.

Варя села, желая проследить за ней взглядом. Глаза невольно расширились от удивления и восхищения окружающим великолепием. Вокруг лес стеной наполненный птичьим гомоном и листва вроде бы светло-зеленая и в тоже время изумрудная, темно болотная и в тоже время ярко-салатная. Как же так?

А цветы? Их столько, что Варя в жизни не видела: от края и до края огромной поляны. И все удивительно ярких, ирреально-насыщенных цветов. Оранжевые, и в тоже время желтые, белые и фиолетовые бутоны астр на глазах превращаются в бутоны хризантем, потом георгин и еще каких-то неизвестных Варе. Гортензия с человеческий рост, пион и… неведомый ей цветок на лепестке, которого она лежит словно на постели. А цвета — от ярко-фиолетового, бледно-розового и сиреневого одновременно! Гладкий атлас лепестка и пух ворсинок переливаются и словно светятся изнутри, хоть совершенно прозрачны.

Может, солнце как-то по особенному светит, оттого так насыщены и фантастичны по колеру тона?

Ничуть не бывало. Солнца не было вообще. Светлая дымка облаков сплошной завесой над прозрачной яркой голубизной небес и лишь справа очень далеко виднелись яркие, четкие линии нескольких лучей, пронизывающих ее.

Все равно — очень светло. И все слишком яркое, чтоб быть реальностью, слишком, необъяснимое. Но глазами, наоборот, воспринимается естественным образом. Вот только слишком четко и все разом.

А может, она спит?

Два розовых фламинго насмешливо посмотрели на нее, повернув головы на бок.

А почему она решила — что насмешливо?

`У-ух-у'- рассмеялось неведомое ей животное с белыми полосами на спине, пробегая мимо. Не белка и не хорек…Оно остановилось, скосило на нее лукавые глаза, фыркнуло презрительно и скрылось под лепестком гигантской георгины.

Варя окончательно растерялась: она чувствует, видит, слышит, но словно спит. Ведь то, что вокруг не имеет места быть. Подобного нет в анналах ее памяти. Пусть скудной, пусть однобокой. Неестественно-яркие, неизвестные миру цвета, животные, способные понять больше, чем человек и откровенно выразить свои чувства, необъяснимо сытный и приятный аромат, от которого хочется петь и кружить по воздуху, и веришь что можешь! Необъяснимо. Не понятно. Но…не просто приятно, а волшебно чудесно. Воспринимать одновременно тысячу, а может и больше оттенков, слышать все, что делается вокруг и безошибочно определять источник звука, еще не видя его, понимать без слов и жестов.

Где она, что с ней произошло?

И услышала шелест и далекий, словно приглушенный звон хрусталя — Он. И ни страха, ни желания сбежать, спрятаться, лишь тихая радость, смешанная с нежностью и ожиданием, и отстраненное удивление самой себе и необъяснимая легкость, сродная даже не восторгу — нирване.

Его огромные крылья не шумели и не хлопали, они звенели и словно пели. Нагое прекрасное тело не вызывало смущения, кудри блестели и не казались именно черными, глаза не горели — ласково светились любовью и нежностью такой необъятной и всепоглощающей, что мысли не возникало назвать его иначе чем — ангел.

— Я — Дариэль, — он ступил на цветы и в тоже время даже не прикоснулся к ним. Склонился к Варе и протянул раскрытые ладони, словно приносил в дар. На них, как в роге изобилия лежали всевозможные фрукты и ягоды: гроздь винограда, прогретая солнцем и источающая тепло, атласная вишня, пушистая малина и ежевика, сочащиеся соком, бархатный бок абрикоса и кисти иссиня черной, красной, белой смородины заманчивые, душистые.

— Мне? — спросила не смело. И знала ответ. И взяла, робея вишенку, смущаясь от желания провести пальцем по искрящейся коже, проверить материальность этих стальных мышц.

Он улыбнулся. Нет, лицо не дрогнуло, и губы не раздвинулись, но она знала — он улыбается. Глаза любовались и ласкали, вглядываясь в ее лицо, словно в шедевр, любили, словно единственный источник света.

Она проглотила вишню, которая оказалась без косточки и вдруг рассмеялась, опьянев:

— Ты ангел.

— Нет. Я простой страж.

Он не говорил — пел, и голос звучал везде — в траве, цветах деревьях, небе, ее голове. И губы не шевелились. Ветер ласково провел по волосам, она подумала — это Он. И услышала тихий счастливый смех, словно тысяча хрустальных колокольчиков зазвенели и рассыпались.

— Хочешь, я покажу тебе ангелов? Они будут рады с тобой познакомиться.

Она еще только подумала согласиться, как в тот же миг ягоды взлетели в воздух и исчезли. Сильные руки подхватили девушку и прижали к груди. Она доверчиво прижалась к нему в ответ и почувствовала, как сердце наполняет безмерная радость. Крылья раскрылись и они взмыли в небо. Варя видела бескрайнее полотно лесной зелени внизу, изгибы рек, разноцветные пятно цветочных полян и одновременно: его лицо, черные локоны, розовую и одновременно бронзовую мерцающую кожу, и небесную синеву.

— Ты ангел, — опять прошептала она, наслаждаясь силой рук, прекрасным ликом. Он опять рассмеялся в ответ, рассыпая по небу хрустальный звон.

Они приблизились к лучам пришли сквозь пушистую дымку завесы, как сквозь мыльную пену и Варя увидела хоровод маленьких существ в ниспадающих до пят просторных одеждах. У них не было пола, возраста — они были и мальчиками, и девочками, и юношами, и девушками, и женщинами, и мужчинами. Она знала, что любой из них может стать таковым в любую секунду, увеличить рост, сделать черты лица более четкими. У них были крылья и в тоже время их не было, на головах были короны и в тоже время — не было. Они источали ослепительно белый свет и все же не ослепляли. Дариэль опустил Варю на облако рядом с лучом, но не выпустил из объятий. Она чувствовала, как его крылья касаются ее спины, гладят ее, ступни словно тонут в невесомом пухе, ветер ласкает кожу.