Разговаривая, отец всегда как-то страшновато нависал над собеседником, не отрывая от него глаз с крохотными дулами зрачков.

- Сатанинский взгляд, - как-то сказал он о нем Валентин.

Ксения долго не спрашивала его, как он познакомился с Георгием Семеновичем. Но однажды поинтересовалась.

- Нас награждали, - отозвался Валентин. - Вручали премии. В большом ЦеКа. И был твой отец. Потом подошел ко мне, пожал руку, признался, что любит все мои роли... Так, слово за слово... Я пригласил его в Дом актера, он приехал...

Работал отец по-сталински. В тех еще, старых, былых традициях. Неутомимо. С огоньком. Ни в чем никогда не сомневался и не обманывался. Да и зачем? Когда все и так разжевано. Во времена его молодости даже самый тупой первокурсник обращался с заумной "проработочной" статьей, как с капустным кочаном, быстро добираясь до кочерыжки, до основы.

То поколение казалось Ксене удивительным. Оптимисты, жизнелюбы. Прошли войну. Отстояли свою землю. А тревога за страну обессмысливает, обесценивает страдания отдельной личности, обычного человека. Они растили детей. Верили в светлое будущее. В коммунизм, в мировую революцию. Только Богу там, увы, не нашлось места. Решили обойтись без Него.

Иногда отец мурлыкал себе под нос, Ксения слышала:

- Ты себе на носу заруби,

Нельзя продаваться за доллары,

Но можно - за рубли!

И еще:

- Вдруг сделалось светло.

Вдруг легче задышалося,

Вдруг радостней запелося,

Вдруг пуще захотелося

Работать во весь дух,

Работать по-хорошему,

По-русски, по-стахановски...

По-ленински, по-сталински

Без устали, с огнем...

Отец прошел Великую Отечественную от звонка до звонка. В разведке. Уцелел по счастливой случайности. Так выпало на долю.

Как-то Ксеня спросила его:

- А вы пленных немцев на допросах били, пытали? Или, правда, по-благородному обходились, несмотря на то, что фрицы наших истязали?

Отец усмехнулся.

- Отвечу тебе честно. Мы, русские, действительно не агрессивны по природе. Но, конечно, меры мы принимали, что лукавить... Вот что мы делали. Дадим пленному немцу хорошо поесть: от пуза хлеба и - селедочки соленой. Ешь сколько хочешь, немчура! А потом - вот тебе питьевая вода и запей соленую селедочку опять же, сколько хочешь! И тут мы его на допрос вызываем. До окончания которого в туалет выходить не положено. И будь спокойна: все немцы, как миленькие, благополучно раскалывались, проблем с показаниями не было. Но никакого битья, никаких пыток. Так что и по закону мы оказывались чисты.

У сестер была пластинка со сказкой про Буратино. К которой присобачили другой конец, чем в оригинале, где герои нашли свой театр. На той пластинке из Ксениного детства весь сюжет сказки сохранили, кроме концовки. Герои нашли якобы не театр, а дирижабль. И он понесет их в необыкновенную страну, где старики счастливы, как дети. Эта страна называется СССР.

Первая дочка родилась у Ледневых очень поздно, когда они, наверное, совсем отказались от всяких надежд иметь ребенка. То ли матери не рожалось, то ли отец сначала хотел добиться высокого положения и почестей... Правды Ксеня так никогда и не узнала.

Хотя мать была намного моложе отца, да и поженились они, когда он уже занимал видный пост.

В одиннадцатом классе Оля неожиданно пожаловалась Ксене:

- Знаешь, у меня есть своего рода фобия или комплекс, как уж лучше назвать... Когда звонит телефон, а трубку берет мама и слушает долго-долго, не говоря ни слова, у меня начинает проваливаться сердце. Потому что так бывало много раз. И каждый раз по телефону наша классная докладывала маме, что я учинила: нахватала двоек, поругалась с литераторшей или физичкой, прогуляла, опоздала на первые уроки... Вот и сохранились эти страхи - а вдруг опять на меня жалуются, и я снова что-то сделала не так...

Ксеня вздохнула.

Как трудно жить на Земле... А кто тебе обещал, что будет легко?..

- Фобия... У меня тоже завелась некоторая. И тоже с детства. Я боюсь провернуть дома какую-нибудь инициативу, если там кто-то болтается, кроме меня. Даже Варька. Например, хочу снять занавески и поменять их местами в комнатах, или передвинуть кресла, или переставить книги - и жутко боюсь... Я всегда была чересчур инициативной, а это, как известно, наказуемо, и при всех моих затеях мама меня всегда резко одергивала: "Ты что делаешь?! Тебе кто разрешил?!" И хотя сейчас я вроде выросла, и теперь мама мне так говорит очень редко, все равно я невольно стараюсь провернуть свои новшества в одиночку. Придут - увидят... Это ладно, ничего, - она задумалась. - А у тебя... Ты просто исходи из реальности - мы взрослые, и даже если ты что-то натворишь, и тебе будут звонить, то теперь к телефону будут просить сразу тебя, и говорить на эту тему будут только с тобой, а уж никак не с твоей мамой. Без вариантов.

Ольгу совет выручил. Она потом благодарила за него подругу, а вот Ксения... Что могло ей пригодиться в жизни?..

4

Почему-то Ксеня особенно четко и ярко запоминала знакомства. Видно, новые люди оставляли в ее памяти отметины на всю жизнь. Ставили свое собственное клеймо.

Она тогда сидела на подоконнике, свесив ноги во двор - в их полудохлый заморенный псевдосадик - и грустно курила. Думала о своей несчастной жизни. Мечтала, чтобы именно в ее несчастную жизнь ворвалась первая артистическая слава. Чтобы грела, нежила, убаюкивала. Чтобы постоянно натыкаться взглядом на улицах на свое лицо и читать-перечитывать: "В главной роли - Ксения Леднева"... Чтобы увивались вокруг актеришки, льстили режиссеры и операторы, писали поклонники... И жизнь больше не оставалась несчастной и одинокой.

Они шли через темный двор, часто напоминающий Ксене провал, но куда? - отец и незнакомый Ксении высокий, какой-то размашистый человек. И дружно подняли головы вверх на жалко вспыхивающий, подрагивающий на весеннем ветру сигаретный огонек.

Неизвестный громко ахнул. Ксеня не пошевелилась.

- Она всегда так сидит, - объяснил отец. - Когда мается дурью. А ею она мается почти всегда.

Незнакомец смотрел на Ксеню, задрав голову. Долго стоял и смотрел. Отец недоуменно топтался рядом. И вдруг длинный тип пришел в себя, гаркнул: "Ё-моё!" и метнулся к подъезду. Отец поспешил за ним. Ксения не шевелилась. Сигарета нервно помаргивала.

Отец восхищался Валентином. Говорил:

- Он читает стихи так артистично и выразительно, что они в любом случае нас впечатляют, независимо от содержания!

Ксеня хмыкала.

- То есть, по-твоему, он может прочитать даже "бу-бу-бу, бу-бу-бу", но - с такой интонацией - что все от этих стихов впадут в восторг и замрут под огромным впечатлением?..

Когда-то Ксения не знала, не представляла себе, что такое дом. Потом ей стало казаться, что это просто большая мама. Потом она начала слышать-видеть-ненавидеть: ненавидела она насильные кормежки и поздние возвращения отца. Потом Ксениным домом стали книги. Но читать - значит думать чужой головой вместо своей собственной. Привет Шопенгауэру! И какое-то время книги думали за нее, а потом ей это надоело.

В последних классах и на первых курсах ВГИКа все опять стало не так - Ксене казалось, что она живет на улице. Ксеня возвращалась домой и словно ничего не узнавала. `Дома не было нигде - кругом одни до`ма, здания, а все они - на одно лицо, и не угадаешь, который среди них для тебя настоящий.

С Валентином дом стал - Валентин.

Какой счастливой она была тогда... Потому что открыла для себя, что такое любовь.

Жили они весело и бурно. Гонорары всегда радостно прогуливали, просаживали в ресторанах.

Но современный человек любит делить и делиться. Это свидетельствует о широте его натуры. И вот мы делим. Сначала постель, дом, деньги, обеды, заботы, обязанности, радости, печали... А потом вдруг все кончается - кончается все и всегда неожиданно, ждут с нетерпением одного лишь начала - и начинается совсем другая дележка. Пока что мирная.