Покидая императора, Александр оставил при нем своего министра иностранных дел, графа Румянцева – государственного человека, который, после Сперанского наиболее пользовался его доверием и наиболее был близок ему по мыслям. Румянцев должен был на некоторое время поселиться в Париже, дабы отсюда, совместно с нашим министром иностранных дел Шампаньи, следить за мирными переговорами с Англией, начать которые предложили Англии Франция и Россия. Он приехал в Париж раньше нового русского посланника, князя Куракина, назначенного заместителем графа Толстого, который вернулся к своему призванию, военному делу. До прибытия Куракина Румянцев был представителем царя в Париже, исполняя в то же время и свои министерские обязанности.

Наполеон видел в нем не столько посредника в переговорах с англичанами, сколько соединительное звено с Россией. Он спрашивает себя: если бы ему удалось обольстить Румянцева и завладеть его думами, мог бы он с его помощью управлять союзом и придать ему жизнь и силу? Он приказывает сделать все, чтобы пребывание временно поселившегося в Париже министра было полно удовольствий, чтобы ему ни в чем не было отказа, чтобы льстили всем его склонностям. Наполеону известно, что Румянцев увлекается искусствами и литературой, что он человек ученый и любитель редкостей. Поэтому предписывается, чтобы наши музеи, наши коллекции, наши ученые учреждения настежь открыли пред ним свои двери; чтобы подробно посвятили его во все, что есть наилучшего в наших ученых и художественных учреждениях, и познакомили с их устройствам, чтобы всякий предмет, на который он обратил внимание, был ему любезно предложен. У Румянцева страсть к книгам; пусть составят ему библиотеку из редких сочинений. Император желает, чтобы ему понравилось в Париже, чтобы он чувствовал себя совсем, как дома и добровольно продлил свою миссию. Он сам заботится о том, чтобы устроить его, поручает его своим министрам, приказывает заботиться о нем. Затем, бросив быстрый взгляд на внутреннее состояние империи, спешит принять за Пиренеями начальство над своими армиями и ввести их в дело.

В Испании он остается победителем всюду, где встречает неприятеля и может его атаковать; каждая остановка – выигранное сражение. Против ста тысяч регулярных войск, выставленных против него восставшими, он повторяет в больших размерах аустерлицкий маневр. Предоставив неприятелю надвигаться на наши фланги и ослаблять себя, растягивая свою операционную линию, он нападает на его центр и опрокидывает его в Бургос; затем обрушивается на левое крыло, приказывает маршалу Ланну изрубить его при Тудела, тогда как Сульт ударяет на правое крыло и рассеивает его в битве при Эспиноза. Вскоре после того стремительная кавалерийская атака при Сомо-Сиерра открывает ему дорогу в Мадрид. 4 декабря император делается хозяином столицы Испании, но не удостаивает войти в нее и ограничивается тем, что восстанавливает власть своего брата. Война была бы окончена, если бы имели дело только с правительством и если бы народ не продолжал борьбы во всех провинциях. Регулярные испанские войска были разбиты и рассеянны, но из их остатков нарождаются новые армии, и сопротивление идет своим порядком, захватывая все новые районы. Наполеон надеется употребить время, которое ему остается пр[4]обыть на полуострове, для нанесения жестокого удара английской армии, вышедшей из Португалии и дерзнувшей проникнуть в Кастилию. Искусно сочетанными концентрическими обходами он готовится окружить ее и захватить в плен. К несчастью, судьба, теперь менее, чем обыкновенно, благосклонная к нему, не доставляет ему случая для решительных успехов, и, что особенно важно, не позволяет ему доводить до конца его побед. Быстро отступив, армия генерала Мура ускользает из его сетей и спасается от разгрома. Наполеон тотчас же бросается по ее следам, преследует ее по пятам в горах Галиции, захватывает ее отсталых, обоз, магазины и яростно теснит ее к берегу, где надеется уничтожить ее, прежде чем английские корабли успеют подобрать ее остатки. Но разве может он долго блуждать в этой отдаленной части полуострова, лишенной правильных сообщений с Францией, отсутствуя, так сказать, из Европы? Однажды вечером, во время стоянки, его нагнали проскользнувшие через тысячи опасностей курьеры. При свете бивачных огней он читает присланные ему депеши, и тотчас же на лице его отражается сильная озабоченность.[5] Важные известия призывают его обратно. В различных частях Европы события пошли вперед: Англия, Восток, в особенности Австрия, наконец, Россия– требуют его внимания и могут потребовать от него неотложных решений. Тогда он обрывает преследование англичан, возлагает на Сульта заботу довершить их поражение и возвращается в Беневент, а затем в Вальядолид. В этом городе, где он “может получать эстафеты из Парижа через пять дней”, он останавливается, устраивается на жительство, и, отвернувшись от Испании, обращается лицом к Европе.

Известия, которые он получил в дороге, и те, которые дошли до него уже в Вальядолиде, заключались в том, что англичане для открытия переговоров ставили такие условия, которые не отвечали его честолюбивым замыслам и оскорбляли его гордость. Они требовали, чтобы восставшая Испания – в лице ее совета – была допущена к переговорам на правах самостоятельного государства.[6] Что же касается Австрии, то она, по-видимому, все сильнее склонялась к тому, чтобы объявить себя на стороне англичан; со всех сторон получались известия о ее возбужденном состоянии и о передвижениях ее войск.

Так, наш посланник в Вене, генерал Андреосси, главным образом, обращал наше внимание на упорное недоброжелательство Австрии и на ее военные приготовления. Между тем, как кабинет по-прежнему уклоняется от признания короля Жозефа и не желает дать нам этого доказательства добрых отношений, резервы и войска, созванные под предлогом учений и маневров, не распускаются, и все силы монархии остаются под ружьем. Андреосси пока еще не говорит, что характер этих мероприятий наступательный, но утверждает, что усиление и распространение в обществе враждебных течений – факт бесспорный, что повсюду раздаются злобные голоса, которые делаются все смелее, и что салоны объявили ему войну. Он говорит, что они всегда относились к нему подозрительно, теперь же обращаются с ним, как с врагом. Министры избегают его, что касается императора, то он обращается к нему только с короткими и сухими фразами, постоянно одними и теми же, на которые посланник отвечает в таком же тоне. Так, от 13 декабря Андреосси пишет: “Его Величество, по своему обыкновению, спросил меня: “Что поделывает ваш Император?” – Ответ: “Я имею о нем сведения только из газет, но я думаю, что он по пятам преследует неприятеля”. Далее этого разговор не шел”.[7]

Правда, венский двор только что вернул в Париж своего посланника, графа Меттерниха, уехавшего оттуда еще летом. Шампаньи пишет, что, как и прежде, Меттерних льстит и говорит туманно, что он по-прежнему рассыпается в миролюбивых уверениях, но, что, как только ставится вопрос ребром, как только высказывается желание, чтобы он представил доказательство своих слов, так сейчас же он попадает в затруднительное положение. Чтобы позондировать его, Шампаньи спросил, привез ли он акты о признании новых королей: “Меттерних молчит. Но он чувствовал, что нужно же приступить к единственному делу, которое только и существует теперь между обоими правительствами, и, после минутного размышления, он, с крайне смущенным видом, начал фразу и не кончил. Он пытался начать другую, но также не кончил, затем третью, четвертую, и, после целого ряда слов без всякого смысла, он еле пробормотал мне: Но… но… генерал Андреосси объявил, что эта форма неприемлема. Я понял, что он хотел оправдать отказ или запоздание признания… Я должен сказать Вашему Величеству, что мне никогда не случалось видеть, чтобы Меттерних, у которого обыкновенно такой непринужденный и уверенный тон, так сконфузился и так путался в словах”.[8]