Случилось это в конце июня. Корпус был срочно переброшен с Кавказа на Южный фронт и получил приказ: остановить наступление Врангеля. Кавалерии ставилась задача - прорваться в тыл врага, отрезать ему пути отступления в Крым, а затем взять Мелитополь, где находилась ставка Врангеля.

Семь тысяч красных конников с артиллерией, множеством пулеметов на тачанках, с обозами, за которыми шли два броневика, прорвали оборону врангелевцев и двинулись по его тылам. В бою под Черниговкой они с ходу разбили два офицерских полка, захватив до пятисот пленных. Первый успех окрылил бойцов и командиров. Но это был единственный успех.

Силы были рассчитаны плохо. Вслед за успехом начались неудачи. Они нарастали подобно лавине - неотвратимо и грозно.

Белая кавалерия вдвое превосходила конницу Жлобы. А отборные пехотные дивизии наполовину состояли из офицеров - мастеров боя.

Враги поняли: в руки шла крупная добыча. Врангель примчался из Крыма в Мелитополь, чтобы лично руководить окружением красной конницы.

Отовсюду стягивались в единый кулак бронепоезда, занимала выгодные позиции артиллерия, скакали в обход казачьи дивизии, усиленные броневыми автомобилями. Аэропланы вели непрерывную разведку с воздуха.

Первый удар нанесли броневики: они ворвались неожиданно в колонию Лихтенфельд, где стояли штабы красных, и обстреляли их из пулеметов. Всей массой жлобинцы бросились на восток, но там были встречены ураганным огнем с дроздовских пулеметных тачанок. Красная кавалерия повернула назад, но и здесь наткнулась на отборные дивизии врангелевской конницы. Оказавшись зажатыми со всех сторон, жлобинцы заметались, отыскивая выход, вконец заморили лошадей, но прорваться не могли. С севера путь был закрыт корниловской дивизией с тремя бронепоездами, которые в упор расстреливали картечью красных конников. Казачьи полки и эскадроны, как пчелы мед, облепили жлобинцев, отсекали обозы от боевых частей, захватывали артиллерию.

Жлоба потерял связь с войсками, и большое сражение распалось на отдельные очаги. Непрерывно жужжали над головами вражеские аэропланы. Английские летчики осыпали обессиленную конницу тучами железных стрел, сбрасывали бомбы. Измученные, раненые лошади падали. Всадникам ничего не оставалось, как бросать коней и спасаться бегством. Но по степи кружили кавалерийские отряды врангелевцев и всех, кто прорывался через сады и огороды, ловили, рубили на месте, забирали в плен.

Самому Жлобе с тысячью конников из дивизии имени Блинова удалось прорваться и уйти.

Ленька был потрясен. А ведь он еще не знал того, как торжествовали белогвардейцы по случаю победы. Как в Мелитополе генерал Врангель лично принимал парад войск, как гарцевала мимо него кавалерия и казаки подкидывали кверху фуражки, кричали «ура». Каждый всадник вел за собой по две, а то и по три захваченные лошади. Кони, точно люди, брели печальные, уронив головы. Они будто понимали, что очутились в неволе. Пленных красноармейцев Врангель отдал на расправу Кутепову. Это был деникинский генерал, люто ненавидевший революцию, настоящий палач. Кутепов приказал выстроить пленных в шеренгу, ходил вдоль строя и указывал конвою, кого расстрелять. Из четырех тысяч красноармейцев он оставил в живых едва ли половину...

Раструбили буржуи по всему миру об этой победе Врангеля, хвалили его, радовались поражению Советов, а самого барона сравнивали с Наполеоном.

Ничего этого Ленька не знал, а знал бы - еще больше закипело сердце от ненависти к врагам. Хотелось чем-то помочь товарищам. Ведь поражение не позор, а горе. Кто виноват - это другой вопрос.

Военный совет между тем продолжался, страсти разгорались. Ленька подошел к двери и заглянул в щелку. Ока Иванович сидел за столом и тетрадкой разгонял табачный дым. Выступал жлобинский командир в лохматой папахе. Он с болью говорил о том, как во время рейда в тыл врага не высылалось боевое охранение, не велась разведка. Жлоба резко перебил выступающего, обвинил во всем высшее начальство.

- Какие там головы думали в штабе, - возмущался он, - если во время рейда не было связи! Под Волновахой стояло тридцать наших аэропланов. Я спрашиваю: зачем находились там эти летающие гробы, если позволили врангелевцам осыпать мою кавалерию стрелами и рвать нас бомбами?

- Фронт растянулся дугой на триста километров, - объяснил Городовиков. - Может быть, аэропланы были заняты общей разведкой?

- Разведкой? - гремел Жлоба. - А может, за пивом для штабников летали?

- Зачем сваливать вину на аэропланы, Дмитрий Петрович? - заметил Городовиков. - Просто нам надо учиться воевать у врагов.

- Еще чего не хватало! Нехай они учатся. А моим конникам не занимать смелости. Мы академий не кончали, а белых генералов рубали и еще будем рубать!

- Тебя никто не обвиняет в трусости. - Ока Иванович начинал сердиться. - Нам всем недостает знаний, вот почему покамест не мы бьем Врангеля, а он нас. Я знаю, например, что он ввел у себя жесточайшую дисциплину. Говорят, генерал Кутепов повесил своего офицера только за то, что тот не приветствовал его на улице.

- Может, у нас заведем такие старорежимные порядки?

- Ты, Жлоба, словами не играй. Дисциплина - основа всякой победы. И я думаю, что причиной поражения твоего корпуса была слабая дисциплина. Один умный человек сказал: разбитые армии бывают разбиты до сражения.

- Посмотрим, как сам будешь воевать, - угрюмо произнес Жлоба.

- Одно знаю, Дмитрий Петрович: зазнаваться не будем, - ответил Городовиков.

Первый раз в жизни Ленька стал свидетелем того, как проходит военный совет, и набрался ума по самую макушку. Он и не знал, что командиры разговаривают между собой так сердито: того и гляди, за сабли схватятся. А он-то думал: махай шашкой, пали из винтовки - и все дело в этом! А выходит, что командирам труднее жить: сам воюй, да еще других веди за собой, за всех отвечай, а проиграешь сражение - позор, и первого к ответу. Правильно говорили на военном совете - не зазнаваться, и тогда никакой враг не застанет врасплох.

2

После военного совета Ока Иванович решил прощупать настроение бойцов-жлобинцев.

Части разбитого корпуса были расквартированы по окрестным селам, хуторам и в самой Волновахе. Бойцы большей частью жили во дворах под открытым небом. Здесь не так было жарко, сады наливались плодами, давно поспели вишни, абрикосы, зацвели подсолнухи: из-за плетней выглядывали их золотые лики.

Ока Иванович шел по сельской улице. Возле низенькой, крытой соломой хаты собралась группа кавалеристов. Бойцы от нечего делать упражнялись двухпудовой гирей. Неподалеку высоченный детина держал под уздцы жеребца, дергал и кулаком бил его по морде. Жеребец упирался. Городовиков быстрыми шагами направился туда.

- А ну стой! Почему коня бьешь?

Боец не отвечал.

- Чего молчишь, Прошка? - вступил в разговор рыжебородый боец и объяснил за товарища: - Под ним коня убили, а теперь в ездовые переводят.

- Кавалерист... - с укором проговорил Городовиков, глядя на смущенного Прошку. - Тебе только на верблюде ездить: сидеть между двумя горбами и дремать с винтовкой... Ты сначала накорми коня, а потом показывай силу. Ишь, Илья Муромец... Наверно, мешки пятипудовые, как игрушки, перебрасываешь с места на место?

- Могу... - вдруг с каким-то вызовом, хотя и негромко, проговорил Прошка. - И вот так тоже могу. - Он поднял тяжелый двух пудовик правой рукой, не спеша перекрестился гирей, поцеловал в донышко и аккуратно поставил на землю.

Бойцы засмеялись. Не удержался и Городовиков, сказал:

- Значит, правильно тебя в ездовые перевели: где лошади не возьмут, сам потянешь.

Великан-боец молча ковырял песчаную дорожку носком сапога. И почему-то было жалко его; может быть, потому, что слишком был молод: еще усики не пробились на пухловатом юном лице.

- И обмотка, гляди, размоталась, - продолжал Городовиков. - Почему не подвяжешь? Наверно, с тех пор и болтается, как от Врангеля улепетывал? - Ока Иванович намеренно коснулся больного вопроса, чтобы вызвать бойцов на разговор.