- На нашем месте любой побежал бы... - обидчиво отозвался Прошка, закрепляя конец обмотки.

- Неужто так страшно? - спросил Городовиков, и трудно было понять: в шутку он спрашивает или всерьез. - Ну, расскажи, я люблю страшные истории. - И Ока Иванович усадил бойца рядом с собой на бревно. - Начинай, выкладывай, как в церкви на исповеди.

- Что выкладывать... - Прошка переглянулся с товарищами, как бы спрашивая, можно ли откровенничать, не попадет ли от взводного.

- Не стесняйся, рассказывай, как случилось, что красные герои трусливо бежали от врага.

- Разведка никуда не годилась, - сказал Прошка и опять поглядел на товарищей.

- Не в том дело, - перебил рыжий боец, затыкавший пучком травы дыру в сапоге. - Чересчур враг силен. Не совладать нам с Врангелем...

- Как с ним совладаешь, если ему буржуи всего света помогают, - добавил небритый жлобинец с перебитой рукой на марлевой повязке. - Сказывают, что этот... как бишь его, который в Америке главный?..

- Вильсон, - подсказал. Прошка.

- Ну да... Будто бы приказал этот Мильсон: дайте, говорит, генералу Врангелю столько снарядов, чтобы на каждого красного армейца пришлось не меньше как по одному, а пуль по десятку на душу... Чтобы, говорит, ни одного в живых не осталось.

- А кони у Врангеля какие! - сказал Прошка.

- Что кони, - перебил рыжий. - Одних иропланов сколько! Поверите, товарищ командир, уся неба в иропланах: солнца не видать. Низко летают и головы пропеллером сносят. Ехал, к примеру, человек на коне, а тут ироплан - вжик, и головы нету!..

- Тимофей, ты про стрелы расскажи командиру, - напомнил раненный в руку жлобинец.

- А стрелы - это жуть! - охотно подхватил рыжий. - С ироплана кидают: сыпанет из мешка - и летят вниз тучей. Попадет и пронзит насквозь. Одного так пригвоздила к земле, что оторвать не могли.

Властью, данной командарму, Ока Иванович мог бы осадить паникеров, пристыдить их и даже наказать, но он изобразил на лице испуг и насмешливо сказал:

- Ну, братцы, надрожался я, пока слушал ваши рассказы. Прямо ноги подкашиваются от страха, штаны сваливаются... Не знаю, что делать. Спрятаться, что ли, пока не поздно?

Красноармейцы растерянно молчали: лучше бы изругал, чем такая издевка... А командарм вмиг посуровел и пошел прочь, убыстряя шаги. Рыжий покосился на Прошку, рассчитывая свалить на него всю вину.

- Исповедался? - спросил он у Прошки.

- Тебе самому только с тараканами на печи воевать, - сказал небритый боец и поднялся, отряхивая запыленные галифе.

- Взводный идет! - вдруг испуганно прошептал молодой боец в лаптях и хотел бежать, да не успел.

Командир взвода в лохматой папахе, и под которой ручьями катил пот, подбежал к бойцам.

- А ну, кто тут по-бабьи трепал языком? Чего командарму наговорили? Вста-ать! Всем по два наряда на конюшню. Шагом марш!..

Бойцы расходились с чувством невыразимого стыда. Прошка отвязал мерина и уважительно повел его под уздцы.

3

В полдень был назначен смотр войскам. Полки построились за поселком в открытом поле. Командиры выехали перед строем и сидели на конях в ожидании парада.

Отдельно, на фланге, стояла группа буденновцев, или, как их здесь называли, городовиковцев. Среди них находился Ленька верхом на Валетке.

К Городовикову подвели вороную тонконогую кобылу с белой звездочкой на лбу. Командарм легко вскочил в седло и, бросив лошадь в легкий галоп, помчался на дальний фланг, к отряду буденновцев. Поговорив о чем-то со своими, Городовиков поехал вдоль фронта. Потом он пустил лошадь полевым галопом туда, где перед корпусом танцевал на белом коне Жлоба. Конь командарма летел легко, чувствуя опытного всадника.

До Жлобы оставалось не более трехсот шагов, когда неожиданно командарм увидел впереди канаву с водой. Останавливать лошадь было поздно. В один миг собрал он коня и рывком послал его вперед. Птицей перемахнула вороная широкий ров и, не сбавляя хода, помчалась дальше. Промелькнул Жлоба на белом коне. Городовиков осадил разгоряченную лошадь и, выхватив саблю, приветствовал полки. В ответ послышался нестройный гул голосов. Командарм вложил саблю в ножны и подъехал поближе к строю кавалеристов.

Он видел перед собой усталые лица. Вооружены бойцы как попало: у одного пика, у другого шашка. Многие бойцы разуты. Кони без седел, среди них немало раненых. В передней шеренге на серой вислопузой лошадке сидел тот рыжий, у которого пучок травы торчал из сапога. Рядом с ним боец в ситцевой рубахе - как видно, не нашлось гимнастерки. «Цыганский табор», - с горечью подумал Городовиков. По количеству бойцов эта армия едва ли равнялась одной кавалерийской дивизии.

Оглядывая хмурые лица бойцов, Городовиков понял, что никакими словами не поднять упавший дух. Нужно придумать что-то из ряда вон выходящее, вернуть бойцам веру в свои силы. Показать бы им лихую буденновскую джигитовку, чтобы разжечь кавалерийскую удаль, пробудить чувство беззаветной отваги. Но не подумают ли, что новый командующий решил похвастаться? Впрочем, умный поймет, а на дураков равняться не стоит.

Жлобинцы не поняли, почему командарм посигналил кому-то обнаженной шашкой. И тотчас на дальнем фланге отделился от колонны всадник и, тоже выхватив шашку, помчался навстречу. Жлобинцы с любопытством смотрели на конников, скачущих друг на друга. Задние привстали на стременах, чтобы лучше видеть, что там должно произойти.

Ленька волновался больше всех. Он с замиранием смотрел, как Махметка мчится на его Валетке, а Ока Иванович едет ему навстречу с поднятой шашкой. Вот они съехались. Точно молнии вспыхнули сабли, скрестились, и раздались звонкие лязгающие удары металла о металл. Кони крутились, плясали на месте. Ленька и все его друзья с тревожным интересом следили за этой показательной рубкой. Только бы не споткнулся Валетка! Всадники то отскакивали друг от друга, то вновь сходились, точно шел между ними настоящий бой. Махметка ловчился так и этак, но ему не удавалось перехитрить Оку Ивановича. Тот лучше действовал саблей, расчетливо, играл с ним, как кошка с мышкой, а потом едва уловимым движением выбил саблю из рук Махметки; она кувыркнулась в воздухе и шлепнулась на землю.

Пришпорив коня, Махметка свесился с седла и подхватил с земли свою саблю. Но игра уже закончилась.

По лицам жлобинцев было видно, что показательная рубка раззадорила их. Первая искра вспыхнула, и надо было ее раздуть.

Махметка понял расчет командарма. Вихрем помчался он перед строем кавалеристов. На полном скаку спрыгивал с коня, пружинисто отталкивался ногами и опять был в седле. Потом бросил повод и вскочил Валетке на спину. Так он долю мчался вдоль фронта.

По рядам пронесся гул одобрения. Буденновцы кричали:

- Давай, Махметка, рви подметки на ходу!

- Этот докажет, как на вербе груши растут!

А Махметка уже выделывал фокусы с саблей: рубил на скаку справа, перебрасывал клинок в другую руку и рубил слева.

По молчаливому знаку Жлобы на поле выехал один из его наездников - лихой командир Цымбаленко, тот самый, что влепил бойцам по два наряда вне очереди. Папаха у него была сдвинута на ухо, и он выглядел истинным орлом. Выждав, когда Махметка вернется в строй, он начал джигитовку: делал «ножницы», стрелял на ходу, метко поражая мишень, бросал платок и подхватывал его с земли.

На смену Цымбаленко выезжали другие кавалеристы, выделывали такие приемы, что вызывали всеобщее восхищение.

Жлоба повеселел, в глазах заискрилась гордость: вот как умеют наши, не очень задавайтесь, товарищи буденновцы!

А Городовиков радовался: состязание разгорелось так, что удержу не было. Нет уж, если забилось сердце кавалериста отвагой и удалью, не устоять врагу!

Смотр войскам закончился строгой речью командарма:

- У нас, в Первой Конной, существует закон: идти вперед и не озираться по сторонам! Кто побежит или будет сеять панику, тому голову с плеч! Красная кавалерия - армия смелых. Кто не выдержит суровых порядков, лучше не становись в наши ряды!..