Изнутри послышались скрип и треск, настолько отвечающие моим безумным фантазиям, что я даже не сразу увидел луч фонарика Мастерса. Тяжело дыша, инспектор через секунду показался в двери.

— Странно, — очень тихо проговорил он, — знаете, порой в голове без конца крутится какой-то стишок, куплет, чепуховина, от которой невозможно отделаться, твердишь и твердишь целый день, стараешься прогнать, забываешься и опять повторяешь… А?

— Перестаньте молоть чепуху, говорите толком, — одернул я его.

— Да, да. — Мастерс тяжело повернул голову. — Вот что я повторял про себя — не знаю почему, может, для утешения, — всю ночь мысленно повторял: «Последняя соломинка, сломавшая спину верблюду». Вот именно. Снова и снова. Последняя соломинка, сломавшая спину верблюду… Богом клянусь, кто-то за это ответит! — прогремел он, хватив кулаком по железному шпингалету. — Вы, конечно, уже догадались. Остается дождаться утренних газет. «Отвернувшийся худой мужчина»… Кто-то снова утащил кинжал, вот что! Его нет. Он украден, исчез… Думаете, его снова хотят пустить в дело?

Он по очереди окидывал нас довольно-таки диким взглядом.

Почти целую минуту никто не произносил ни единого слова. Макдоннел неожиданно рассмеялся, впрочем, с тем же безнадежным отчаянием, в каком пребывал Мастерс.

— Стало быть, я уволен, — заключил сержант.

И молча пошел прочь со двора, напоминавшего утренний зал после бала. На фойе уже чуть розовевшего неба замаячил лилово-серый купол собора Святого Павла. Инспектор изо всех сил пнул попавшуюся под ногу консервную банку. На Ныогейт-стрит резко сигналил автомобильный клаксон, под золоченой статуей Правосудия на куполе Олд-Бейли грохотали тележки молочников.

Я вернулся к себе домой после шести, в два часа дня очнулся от полного забытья, когда кто-то раздвинул шторы и объявил о поданном завтраке.

Личный визит Попкинса, верховного владыки обслуживающего персонала в эдвардианском доме, свидетельствовал, что я приобрел определенную известность и популярность. Держа под мышкой газеты, он стоял в ногах кровати, вздернув подбородок, застегнутый на все пуговицы, как прусский юнкер. Он не стал упоминать о газетах, делая вид, будто ничего не знает, не ведает, небрежно сунул их мне, но подробно расспросил насчет яичницы с беконом и ванны.

Каждый, кто в то время жил в Англии, помнит громкий — нет, бешеный — шум, поднявшийся вокруг так называемого «кошмара в Плейг-Корте». В пресс-клубе мне впоследствии объяснили, что, с точки зрения журналистики, в такой смеси загадочности убийства, сверхъестественных сил и явственных сексуальных мотивов содержатся все компоненты, необходимые для сенсации — идеальное лакомство для Флит-стрит.[6] Дальнейшие события только подлили масла в огонь. В те времена желтая пресса в американском стиле не имела такого распространения в Англии, как сейчас, однако какой-то бульварный листок лежал сверху в пачке, врученной мне Попкинсом. Произошедшее поздней ночью убийство не успело попасть в утренние газеты, но в дневных выпусках сообщения об этом красовались на первых полосах, набранные крупным шрифтом в две колонки.

Сидя в постели в серый, промозглый час, я при включенном электрическом свете внимательно читал газеты, стараясь втолковать себе, что все это было на самом деле. В ванной прозаически текла вода, на комоде привычно лежали карманные часы, ключи, деньги, на узкой крутой Бери-стрит урчали машины, грохотал поезд, шел дождь…

Первую полосу целиком заполнили снимки под заголовком: «Дух-убийца до сих пор орудует в Плейг-Корте!» Посередине в овальных рамках располагались фотографии действующих лиц, явно старые, раздобытые в архивах. На одной из них я распознал себя с убийственным оскалом; леди Беннинг предстала стыдливой старой девой в воротнике с пластинами из китового уса и шляпе с тележное колесо; на маленьком, наполовину срезанном снимке майор Фезертон при всех своих военных регалиях с вожделением взирал на пивную бутылку; отвернувшего в сторону Холлидея фотограф запечатлел на лестнице с зависшей над ступенькой ногой; одна Мэрион была более или менее узнаваема. Фотографии Дартворта, видимо, не нашлось, но художник живо изобразил его в овале закутанным в плащ с капюшоном — убийцей, занесшим кинжал.

Видно, кто-то проболтался. Скотленд-Ярд, разумеется, имел возможность деликатно заткнуть прессе рот, но где-то допустил ошибку, если только, подумал вдруг я, Мастерс, по неким собственным соображениям, не пожелал подчеркнуть сверхъестественный характер дела. Газетные сообщения были довольно точными, без всяких намеков на какие-либо подозрения в адрес нашей компании.

Любопытно, что безумные рассуждения о сверхъестественном скорее разубеждали, чем убеждали меня. На здравый утренний взгляд, вдали от мрака и гулкого эха Плейг-Корта, выяснился один факт. Несмотря ни на чьи мнения, никто из присутствовавших в тот момент в доме не сомневался, что мы имеем дело просто с очень удачливым или очень талантливым убийцей, которого, впрочем, можно повесить, как любого другого. Хотя на данный момент это в высшей степени затруднительно.

Продолжая раздумывать после завтрака, я услышал звонок домофона, за которым последовало сообщение, что пришел майор Фезертон. Тут я вспомнил его вчерашнее обещание нанести мне визит.

Майор был раздражен. Несмотря на дождь, он явился в официальном парадном костюме с довольно кричащим галстуком, в шелковой шляпе. Щеки выбриты до восковой гладкости, хотя глаза припухли. От него сильно пахло пеной для бритья. Бросив шляпу на мой письменный стол, он взглянул на газету со снимком, который запечатлел его с пивной бутылкой, и буквально взорвался, узнав собственное изображение. Много всякого наговорил о представителях закона, обозвал репортеров гиенами, подчеркнув, что последние гораздо благородней, в бешеной ярости постоянно ссылался на нечто, только что произошедшее в Клубе армии и флота. Как я понял, там в его адрес прозвучали определенные замечания наряду с предложением снабдить его бубном для следующего спиритического сеанса. Кроме того, какой-то остряк бригадный генерал прошипел у него за спиной: «Пиво „Гиннесс“ идет вам на пользу!»

Я предложил чашку кофе, майор отказался, согласившись выпить бренди с содовой.

— Я хотел отдать честь флагу, черт побери! — буркнул он, рухнув в кресло и утешаясь зажженной сигарой. — А теперь, будь все проклято, нигде не смогу показаться, причем исключительно из-за старания угодить Энн… Жуткая заваруха, чертовская, вот что это такое. Даже не знаю сейчас, стоит ли… излагать просьбу, с которой я к вам пришел. Так опозориться в проклятых газетенках… — Майор помолчал, прихлебывая спиртное и мрачно задумавшись. — Я ей звонил нынче утром. Вчера она разозлилась, не позволила проводить до дома. А сегодня не стала сносить мне голову, бедная старушка ужасно расстроена. Кажется, до меня ей звонила Мэрион Латимер, обругала ее старой интриганкой и фактически заявила, что чем реже они с Холлидеем будут впредь ее видеть, тем лучше. Однако… Я ждал.

— Слушайте, Блейк, — продолжал майор после очередной паузы, связанной с поминутно сотрясавшими его приступами застарелого кашля, — кажется, прошлой ночью я наболтал много лишнего… Правда?

— Насчет того, что слышали в передней комнате?

— Именно.

— Ну, если это правда…

Фезертон нахмурился и конфиденциально признался:

— Разумеется, правда. Только не в том дело, мой мальчик. Вы, естественно, понимаете, в чем. Нельзя допустить, чтоб полиция думала то, что раньше или позже подумает… Просто черт знает что! Предположить, будто кто-то из нас… Бред! Это надо предотвратить.

— А вы сами, майор, к какому приходите заключению?

— Я же не детектив, будь я проклят! Но я честный человек, и в этом уверен. Даже не думайте, будто кто-то из нас… Невозможно! — Майор сделал выразительный жест и с легкой усмешкой откинулся на спинку кресла. — Уверяю вас, либо незаметно прокрался кто-то чужой, либо медиум поработал. Смотрите! Допустим, кому-то из пас захотелось расправиться с Дартвортом, чего быть не может, даже не думайте. Разве предполагаемый злоумышленник рискнул бы выбраться из комнаты, полной народу? Никогда. Кроме того, можно ли совершить подобное убийство, не запачкавшись кровью с ног до головы? Я слишком часто видел черномазых, которые бросались с ножами на наш караул. Убийца старины Дартворта должен был неизбежно забрызгаться кровью.