Потеряв земли и доходы на западе и северо-западе, Михаил Федорович активно осваивал просторы Восточной Сибири и Дальнего Востока, направляя туда стрельцов, казаков, переселенцев, ссыльных и... невест для холостых первопроходцев. В 1625 году в Сибири, от Урала до Енисея, насчитывается лишь 14 городов и острогов, куда царское правительство назначало воевод. Но прошло каких-то шесть лет, а казаки приступают уже к освоению Байкала и Лены. В 1632 году они закладывают Якутский острог. В последующие годы русские основывают Иркутск, бороздят Охотское море и, наконец, в 1648–1649 годах Семен Дежнев совершает свое арктическое путешествие из устья реки Колымы в устье реки Анадырь, открывая тем самым морскую дорогу из Европы в Индию и Китай. Правда, это будет уже после смерти Михаила Романова, но мы-то знаем, что фундамент под эти открытия закладывался именно в его царствование. Причем не нужно думать, что эти территориальные приобретения давались легко. Здесь все шло в ход: и подкуп, и хитрость, и ложь, и коварство, и грубая физическая сила, и, как бы сейчас сказали, взвешенная национальная политика. Назначив внука Кучума, царевича Арслана, царем Касимова, московское правительство смогло нейтрализовать сибирских татар. Воинственных калмыков, изгнанных из монгольских степей, удалось обуздать – где оружием, а где и при помощи политики сдержек и противовесов. Туземцев привлекали на свою сторону умеренным ясаком, выгодами меновой торговли и гуманным отношением. И нужно сказать, что такая политика давала прекрасные результаты. Доход государственной казны от пушнины рос из года в год. Если в 1624 году он составлял 45 тысяч рублей, в 1634-м – 60 тысяч, то за следующие десять лет он вырос до 102 тысяч.

К концу царствования Михаила Федоровича Сибирь стала переходить на самообеспечение как продуктами питания, так и изделиями ремесленников, кузнецов, оружейников. По дошедшим до нас сведениям, только в Западной Сибири сельским хозяйством занималось не менее восьми тысяч крестьянских семей, вывезенных из северных районов европейской территории России.

Увеличение подвластной территории и рост населения, реальная опасность внешнего вторжения, а также регулярно происходившие бунты туземного населения и «гулящих людей» настоятельно диктовали местным и центральным властям необходимость содержания в Сибири значительных вооруженных сил. По сведениям Г.В. Вернадского, численность сибирского войска в начале 40-х годов составляла около пяти тысяч стрельцов, двух тысяч казаков и двух тысяч из числа местных жителей, преимущественно сибирских татар.

Достаточно взвешенную политику проводил Михаил Федорович и на международной арене. Мы уже говорили о его дипломатических успехах на европейском театре, позволивших ему заключить «вечный мир» со Швецией и Польшей, а также чуть ли не породниться с датским королевским двором. Теперь же обратим взор на юг. Если отношения с персидским шахом Аббасом были практически дружественными и Михаил от него даже получал денежную помощь на содержание русского войска, выступившего под Смоленск, то с турецким султаном приходилось вести более сложную игру. Находясь на пике своего могущества и тесня, с одной стороны, Балканы, Польшу, Австро-Венгрию, а с другой – Персию, султан тем не менее не хотел приобретать в лице московского царя еще одного противника и недоброжелателя. Поэтому, даже осознавая свою гегемонию в регионе, он делал все для того, чтобы не получить еще один фронт, на этот раз – северный, русский. Из соображений своей личной заинтересованности он даже отозвал крымских татар из набега на московские земли, чтобы войска Шеина, осаждавшие Смоленск, смогли нанести его врагу, польскому королю, максимальный вред. Он даже предлагал московскому царю союзный договор против Польши, но слава Богу, что он не состоялся, а то бы мы, как во времена Бату-хана, опять оказались бы в подручниках у азиатского завоевателя, врага христианского мира.

Нужно сказать, что серьезное влияние на русско-турецкие, как и на польско-турецкие, отношения в то время оказывал казачий фактор. Дело в том, что запорожские и донские казаки, проживавшие на «нейтральной полосе» в своих полукочевых станицах, были практически автономны от польского короля и московского царя. Бывшие крестьяне, мелкопоместная шляхта, разорившиеся дети боярские – они, по существу, были вне закона и добывали себе пропитание, промышляя охотой, рыболовством, бортничеством и грабежом. В первой половине XVII века их стало так много, что им не составляло большого труда скомплектовать армию в пять, десять, а то и в двадцать тысяч человек. Временами, чаще всего в период военных действий, они становились востребованными, и тогда царь или король искали их расположения, привлекали в качестве союзников за отдельную плату или за долю в предполагаемой военной добыче. Однако по окончании войны служба для большинства из них заканчивалась, а вместе с ней иссякал и источник доходов. Поэтому после каждой войны большое количество казаков, привыкших убивать, из союзников моментально превращалось в супостатов, подвергая «потоку и разграблению»[6] села и города, оказывающиеся на их пути. Но постепенно порядок внутри страны восстанавливался, и казаки волей-неволей возвращались в свои станицы. Хорошо, если им удавалось наняться в какую-нибудь сторожевую крепость и получить таким образом источник средств существования. А что делать тем, кого не брали на службу, или тем, кто принципиально не хотел над собой никакой власти? Правильно, он шел в набег, а проще говоря, шел грабить сопредельные территории. Это называлось «добывать зипуны». Волжские и яицкие казаки совершали разбойничьи набеги на персидские города, расположенные по берегам Каспия, донские – на турецкие города Азовского и Черноморского побережья, запорожские – на Крым и турецкие города вдоль побережья все того же Черного моря. По тактике и характеру своих действий они мало чем отличались от викингов VIII–IX веков, наводивших ужас на прибрежные города Западной Европы, или современных им пиратов Карибского моря. Ну, разве что освобождали из плена своих единоверцев, да сами, не подозревая того, готовили последующую колонизацию Россией новых территорий, а в остальном – элементарные разбойники. И не надо героизировать Стеньку Разина, выбросившего за борт персидскую княжну, после того как вдоволь ею натешился. У бандита и цели, и логика, и действия – бандитские.

Так вот, донские казаки своими набегами так допекли турецкого султана, что тот решил обуздать эту вольницу и построил в устье Дона мощную крепость Азов. Таким образом он хотел лишить их свободного выхода в Азовское море и обезопасить свои территории от пиратских набегов. Вскоре его надежды оправдались и Азов стал своеобразным санитарным кордоном, что возбудило казаков, «оставшихся без зипунов», на более решительные действия.

В 1637 году они с молчаливого согласия царского правительства, снабдившего их деньгами и войсковым снаряжением, замыслили дерзкую операцию по захвату Азова. Но перед этим они, вопреки всяким международным правилам и не считаясь с мнением царского представителя, находившегося в их ставке, арестовывают, а затем и приговаривают к смертной казни за шпионаж турецкого посланника Фому Кантакузина. Через два дня после этого самосуда, 18 июня 1637 года, казаки штурмом овладели крепостью, потеряв при этом тысячу человек убитыми. Как и в случае с Казанью в 1552 году, все мусульманское население Азова было вырезано. Михаил Федорович мог быть доволен. Чужими руками для блага его царства потеснен грозный и могущественнейший правитель. Но что характерно: пользуясь плодами этой победы, он с полным основанием мог откреститься от действий донских казаков, поддержанных запорожцами и некоторыми московскими торговыми людьми. И открестился. Сразу после этих событий царь послал турецкому султану, занятому войной с Персией, извинительное письмо, в котором он в очередной раз умывая руки заявлял, что не будет в претензии, если султан накажет своевольных казаков, не признающих ни московских законов, ни международных правил и традиций.