В комнату вошла жена, но он нетерпеливым движением ее отослал. Позже он обязательно с ней всем поделится. Но не сейчас. Сейчас он должен сам хорошенько все обдумать. В уголках его губ появилась усмешка. Он просто не мог в это поверить. Мэр сам вколачивал гвоздь в крышку своего гроба!

Три года назад Трущенко сделал все, чтобы победить на выборах. Из столицы пригласил известных политиков, консультантов. Устроил шоу с участием популярных певцов и музыкантов. Все социологи, аналитики в один голос предсказывали ему победу. И вдруг откуда ни возьмись вылез этот жалкий тип. Именно жалкий: без роду, без племени. Ни денег, ни связей у него не было, и никто всерьез его просто не воспринимал. Нуль. Больше, чем нуль! Нуль в квадрате, в кубе! А какую ахинею он нес с трибуны! Обещал, что к концу года среднемесячная зарплата превысит тысячу долларов, а цены на товары останутся прежними. Обещал каждому дать работу, снизить квартплату, навести порядок на улицах города. Подобной бредятины Трущенко уже давно не приходилось слышать. Но эта «бредятина» подействовала, и Дотов набрал семьдесят процентов голосов. Пока суть да дело, Дотова еще не поздно было убрать. Но они слишком долго раскачивались, и убрать его уже не было никакой возможности. Дотов всюду посадил своих людей, а кто все-таки удержался на своем месте поспешил заявить о своей лояльности.

Трущенко уволил к чертовой матери всех аналитиков и теперь полагался только на себя, на свой нюх. И этот нюх ему подсказывал, что это его шанс. Дотову нужно просто немного помочь — и кресло мэра вскоре станет вакантно.

Вошел секретарь: лопоухий молодой человек с невзрачным бледным лицом. Для всех без исключения он был «Слава». Без подсказки Трущенко едва ли смог бы даже вспомнить его фамилию. Хотя в свое время именно он вытащил парня из-за границы. Тот работал секретарем в посольстве и знал семь или восемь иностранных языков. Плюс ко всему увлекался восточными единоборствами. Других интересов у него не было, но для Трущенко и этого было вполне достаточно. По виду Славу можно было принять за аспиранта или даже студента старшего курса. Но впечатление это было обманчивым. Черный не черный, но какой-то там пояс у него точно был. И Трущенко уже имел возможность в этом убедиться. Кроме того, секретарь был немногословен, и это качество нравилось Трущенко едва ли не больше всех остальных.

— Вызови ко мне Зорина и Потапчука, — распорядился Трущенко и пересел к электрическому камину. В квартире было холодно, а домработница вовремя включить камин не догадалась. Или не захотела. Что, впрочем, одно и то же. Давно бы следовало ее уволить, да жена всячески этому противится. Нужно будет выяснить, почему. Трущенко снова поднял взгляд на секретаря. — И принеси чего-нибудь выпить!

Секретарь беззвучно исчез.

Трущенко поскреб отросшую за два дня щетину и вытянул ноги. В последнее время они что-то стали мерзнуть. Да и он сам уже едва ли мог бы окунуться в прорубь, как делал это в бытность первым секретарем горкома партии.

Три года назад он потерпел сокрушительное поражение, но знал, что рано или поздно у него будет шанс отыграться. И вот теперь его терпение было вознаграждено. Но ему одному свалить Дотова будет не под силу. Нужны союзники. А где их взять, если Дотов их всех кого кнутом, а кого пряником переманил к себе?

Вернулся секретарь с бутылкой французского коньяка. Трущенко сам откупорил бутылку.

— Выпьешь со мной?

— Вы же знаете, Андрей Дмитриевич, я не пью, — возразил секретарь.

— Садись, — Трущенко махнул рукой на свободное кресло и наполнил две рюмки. — В ногах правды нет.

Трущенко опрокинул стопку в рот и тут же налил новую. После чего отпустил секретаря, который так и не притронулся к своей рюмке. Минуту-другую Трущенко о чем-то думал, затем взял телефон и по памяти набрал многозначный московский номер. Трубку сняли после первого же гудка.

— Ну, привет, что ли, — пробасил Трущенко. — Давненько я не слыхал твоего голоса! Сколько ж прошло лет? Восемь? Нет, девять. А у тебя даже телефон не изменился! Что «постой»? Ну, да, Трущенко. Кто же еще? А я вот тебя, Иван Ильич, сразу узнал! Да ладно, не извиняйся! Неплохо. Живу деревенским затворником. Никуда не езжу, никого не вижу. Как кто? Плюшкин? А это еще кто такой? Мэр… ? Хороший мэр. Молодой. Да нет, я не брюзжу. Действительно, человек старается, хочет как лучше. Ну, да, Ленин тоже хотел, — он засмеялся и снова наполнил рюмку. — Времена были другие, а главное: люди. Да нет, я ничего этим не хочу сказать. Чего звоню? Да вот, вспомнил… Ладно-ладно! Есть дело, есть! Надоело на пенсии прозябать. Пора, думаю, и о гражданском долге вспомнить. Что… ? Какой еще гражданский долг… ? Пользу обществу принести. По мере сил и возможностей, так сказать. Вот-вот! Возможности-то, они у всех разные. Даст Бог, и ты свой кабинет покинешь. Ну-ну! От сумы да от тюрьмы не зарекайся! Вот придут коммунисты… Как кто мы? — в тон собеседнику Трущенко снова засмеялся. — Ты вот мне скажи, кто у тебя сейчас висит? На стене, где же еще? Только честно! Кому положено, тот и висит? Верно? Небось, не Елизавета Вторая? Да нет, никаких просьб. Просто звоню. Хотел узнать, на месте ли, можно ли в случае чего на тебя положиться. Не буду тебе больше мешать. Да говорю же, ничего не случилось! А над моим предложением ты все же подумай! Как над каким предложением… ? Стареешь, Иван Ильич, стареешь. Хватка уже не та. О чем мы только что с тобой говорили? О долге? В самую точку! — Трущенко захохотал. — Вот о нем и подумай! И перезвони! Мой телефон ты знаешь.

Он медленно опустил трубку и резко обернулся. За его спиной стояла супруга.

— Чего тебе? — с неожиданным раздражением спросил он.

— Что-то случилось, Андрюша? — участливо спросила она.

Господи! Как он ненавидел, когда она разговаривала с ним таким тоном: тоном учительницы, заставшей своего ученика за чем-то неприличным. «Расскажи мне, как это произошло. Возможно, я смогу тебе чем-то помочь».

— Ничего. А что могло случиться? — он постарался взять себя в руки. Спорить с ней не имело никакого смысла.

— Мне показалось, ты звонил Ивану Ильичу, — она посмотрела ему прямо в глаза, и солгать он не решился.

— Ну, звонил. Что с того?

— Ты не разговаривал с ним целую вечность!

Еще одно замечание в ее духе. В духе всезнающей мамочки. К тому же, произнесла она эту фразу с едва скрытым упреком, и Трущенко взорвался:

— Какая разница, с кем и когда я разговаривал?! Сколько можно совать нос в мои дела?!

— Надеюсь, ты не собираешься ввязываться во все эти игры с террористами? — все так же не повышая голоса спросила она.

Этого следовало ожидать. Естественно, она уже все знала. Как же иначе? Так было всегда. И так будет. Однажды он имел неосторожность завести любовницу. Они встречались два раза. На третий раз в кровати его ждала жена. «Мне кажется, любовница для человека твоего возраста — непозволительная роскошь», — сказала она, и больше они к этой теме не возвращались.

Трущенко вздохнул.

— Ко мне сейчас должны прийти люди. Пожалуйста, Даша, оставь меня.

— Я только хочу предупредить тебя: Дотов сейчас силен как никогда. И если у тебя вдруг что-то не получится, он уничтожит и тебя, и твой банк. И не тешь себя надеждой, что ты сможешь устоять: у него в руках власть, и он знает, как ею распорядиться.

Она все-таки испортила ему настроение, и когда пришли Зорин и Потапчук — управляющие его банком, Трущенко не был уверен, стоит ли даже начинать этот разговор.

Его заместители напоминали близнецов: розовощекие, пышнотелые, в безукоризненных костюмах от известных модельеров, с неизменными сотовыми телефонами в руках. По их сияющим физиономиям Трущенко понял, что им уже все известно. Не нужно было быть провидцем, чтобы прочесть их мысли. Если удастся обосноваться в мэрии, весь банковский сектор они поспешат подчинить себе. Для тех, кто знает, как это сделать — не такая уж и неразрешимая задача. Главное здесь в первое время не высовываться, чтобы не нарваться на пулю снайпера. А так риск того стоит. За пару лет вполне можно обеспечить себе спокойную старость. Но и на большее, правда, рассчитывать глупо.