— Я люблю тебя, — выдохнул Блейк, зарываясь в моих волосах.

— Я тоже тебя люблю, Блейк, — ответила я. Я действительно любила Блейка. Я так сильно его любила, что у меня болело сердце.

— Пойдем. Примем душ, — сказал он, поднимая меня на ноги.

— Вместе?

— Да. Вместе. Пойдем.

Блейк не оставил мне выбора. Я наблюдала, как его голая задница направилась по коридору в ванную комнату.

Это тоже было сложно для меня. Мне было неудобно разгуливать обнаженной перед Блейком. Я не знала, будет ли когда-нибудь по-другому.

Я стояла перед Блейком, лицом к стене. Горячая вода лилась на мои волосы, выпрямляя мои локоны своей тяжестью.

— Я никогда не видела его таким раньше, — призналась я, обращаясь к серой плитке.

— Каким?

— Ты знаешь. Когда он не возбужден.

Я почувствовала спиной, как он усмехнулся,

— Ты имеешь в виду вялый?

— Ага.

— Повернись.

— Нет. Я не могу.

— Нет, можешь. Повернись. — Мне просто нужно было высказаться. Блейк развернул меня за плечи и поцеловал в губы, — посмотри вниз.

Я захихикала,

— Я не могу сейчас. Из-за тебя это слишком неловко.

— Ладно, я тоже посмотрю, если ты посмотришь.

Я снова хихикнула, Господи, я любила его.

— Уверена, что ты так и сделаешь.

— Посмотри вниз.

Я уперла руки в бока и посмотрела вниз,

— Он не симпатичный, — сказала я, качая головой.

— Он и не должен быть симпатичным. Он мужественный.

— Он уродливый.

— Это не так. Пять минут назад ты не считала его уродливым.

— Да, но он так не болтался с твоими шарами.

— Ты не можешь называть мой член уродливым.

— Но он такой.

— Возьми свои слова обратно.

— Я хочу его потрогать.

— Валяй, — сказал Блейк с ухмылкой. Он оперся руками о стены и прижал свои бедра ко мне. Он поцеловал кончик моего носа, и снова толкнулся бедрами.

— Они мягкие.

— Ты — ад кромешный для моего эго.

Смеясь, я взяла вялый член и погладила его рукой. Я почувствовала, что снова возбуждаюсь, когда он дернулся и стал увеличиваться с каждой лаской. Боже. Что я наделала? Я даже не задумывалась о сексе в душе. Я лишь хотела увидеть, как он выглядит, когда не возбужден. Наши губы снова встретились, и мы оба отреагировали на физическое влечение между нами.

Я подумала, что мои ноги перестанут меня держать, когда Блейк опустился на колени и прижался языком между моих ног. Они раздвинулись сами собой, я не возражала, но вот со следующей просьбой у меня возникли проблемы. Блейк закинул одну мою ногу к себе на плечо и сильно всосал мой клитор. Я даже с этим смирилась, а вот по поводу следующих действий я возразила.

— Закинь мне на плечо вторую ногу, я подниму тебя вверх по стене.

— Ни за что.

— Сделай это, — приказал он, толкая меня спиной к стенке душевой кабины. Я тихо взвизгнула, когда он переместил мою ногу себе на плечо и встал. Я сидела на его плечах с его лицом, уткнувшимся в мою промежность. Я сцепила ноги и оперлась руками о боковые стенки душевой кабинки, так же, как ранее делал Блейк. Я объезжала его лицо, толкаясь бедрами к его с каждой проходящей минутой все больше терзающему рту. Ничего не могла с собой поделать. Позже мне будет стыдно. В считанные минуты я ухватилась за его мокрые волосы обеими руками и вознеслась на волне оргазма на его лице. Я все еще кончала, когда Блейк опустил меня вниз и снова вошел в меня. Я хотела заниматься этим до конца своей жизни. Ну, не именно так, но, если бы у меня впереди была долгая жизнь, как у большинства людей, я могла бы. Блейк занимался со мной любовью, пока мы оба не обессилили.

— Я не считаю его уродливым. Я, правда, считаю его симпатичным.

Блейк фыркнул, брызнув водой на мои губы, как моторная лодка, когда мои ноги опустились вниз с его талии.

— Можем мы просто не думать о том, как он выглядит? Я не хочу, чтобы он был симпатичным.

— Ладно, прости, мы не будем обсуждать, насколько симпатичным я считаю твой пенис.

— Знаешь, что еще может быть симпатичным?

— Что? — спросила я, прижимаясь к его обнаженному телу. Я обхватила его руками за шею, и он крепко меня обнял.

— Отпечаток моей руки на твоей попке.

— Хмм, в стиле «Пятьдесят оттенков серого»? Может мне и понравится.

— Господи, перестань. Я еще не готов повторить.

Я засмеялась и отошла. Не знаю, то ли из-за того, что я только что скакала на лице Блейка, пока он стоял, прижимая меня к стене своим ртом, или еще что. Но что-то изменилось в тот день. Я перестала стесняться перед ним своей наготы. После того дня я не могла за закрытой дверью находиться в одежде. Я больше никогда не хотела быть рядом с Блейком одетой.

***

Следующая пара недель была самой счастливой в моей жизни. Я ни о чем не думала. Я жила сегодняшним днем, не прошлым, не настоящим. Я все больше влюблялась в Блейка, и он тоже влюблялся в меня. Я точно это знаю. Мы не могли и двух минут прожить, не коснувшись друг друга. На третий день Пи перестала спрашивать о том, почему мы держимся за руки или целуемся. Это происходило постоянно. Она комментировала это тысячу раз в день. Я сидела у него на коленях, моя рука постоянно находилась в его руке, и мои губы чувствовали одиночество, когда долго не касались его. Я не могла насытиться им.

Я даже позволила себе задуматься о визите к врачу. Может все не так плохо, как я думала.

Может она никуда не распространилась.

Блейк шлепнулся на кровать и поднял мою футболку,

— О чем задумалась, любимая? — спросил он, целуя мой живот. Я улыбнулась ему и опустила руку. Пробежавшись пальцами по его волосам, мне стало грустно. — Что случилось?

— Ничего. Расскажи мне еще о Дженни.

— Я думал, мы займемся чем-нибудь другим, — поддразнил он, потянув за атласную тесемку, удерживающую мои хлопковые шортики.

— Я не могу, сейчас те самые дни месяца. Я говорила тебе об этом сегодня утром. Расскажи мне побольше о Дженни. Она помогла тебе? Ты выступил на весеннем концерте?

Блейк глубоко вздохнул и сел. Не знаю, он так расстроено вздохнул из-за того, что ему не удалось уложить меня в кровать, или из-за моей просьбы рассказать больше о его жизни с моей сестрой.

— Иди сюда, — сказал он, прислоняясь к мягкому изголовью кровати. Я разместилась между его ног и легла ему на грудь. Наши обнаженные ноги сплелись, и пальцы рук переплелись. Мне нравилось так лежать. Еще больше я любила, когда Пи ложилась между моих ног, и мы вместе читали.

— Она помогла тебе? Она заставила тебя больше заниматься?

— Ей не пришлось это делать. Я хотел заниматься, чтобы быть рядом с ней, я хотел заниматься дома, чтобы впечатлить ее, и я хотел быть на той сцене с ней предстоящей весной.

— Получилось?

— Ты хочешь поиграть в пятьдесят вопросов или услышать рассказ?

Он нежно поцеловал меня в висок, и я выбрала рассказ.

25 июня 2001 года.

Я не сводил с нее глаз. Она ловила каждое слово, произнесенное моим отцом, а я ловил каждое слово, каждое движение, каждое мгновение и каждый звук, рождаемый ее пальцами на фортепиано. Это было ее первое занятие с моим отцом. Целых четыре часа мы слушали, как мой отец рассказывал нам о Бетховене и каких-то музыкальных шутках. Я особо не прислушивался. До тех пор, пока мой отец не обратился ко мне и заставил меня выглядеть дураком.

— Посвящена любимой...? — спросил он, доставая из своих карманов воображаемые пистолеты и наставляя их прямо на меня.

— Да? — сказал я, качая головой. Класс рассмеялся. Все, кроме одного человека. Взгляд Дженни метал молнии. Какого черта?

— Лунная соната, — ответил он за меня и, не моргнув и глазом, продолжил лекцию.

Я задержался после занятий, надеясь улучить минутку с ней наедине, до того, как мама заберет ее. Все двадцать учеников собрали свои вещи и вышли из класса следом за моим отцом. Все, кроме нее. Я медленно плелся между рядами, притворяясь, будто тоже направляюсь к двойным дверям. Дженни направилась в противоположном направлении, к ступенькам, ведущим на сцену. Я обернулся и увидел, как она села за фортепиано и нежно коснулась клавиш. Я сел, когда три ноты раздались под ее пальцами.

— Думаешь, это шутка? — спросила она, держа руки на клавишах и глядя прямо перед собой.

Хотя я знал, что она обращалась ко мне, я все же оглядел класс.

— Извини? — спросил я, указывая на себя большим пальцем.

— Для меня это важно. Это мечта. Я не хочу, чтобы ты все испортил.

— Я не испорчу.

— Испортишь. Ты не чувствуешь того, что чувствую я. Я это знаю.

— Нет, чувствую.

— Правда? — спросила она, повернувшись и пристально посмотрев на меня.

— Да.

— Ты ничего не знаешь о Бетховене, не так ли? А что насчет Моцарта? О нем ты что-нибудь знаешь?

— Я знаю достаточно.

— Не думаю, что знаешь. Разве ты не считаешь, что художник должен знать работы Пикассо? Архитектор должен знать, кто такой Фрэнк Ллойд Райт? А композитор должен знать все, что нужно знать о тех гениях, которые могут научить тебя? Я верю в это всей душой, Блейк, — умоляющим тоном объяснила она. Я понял это четко и ясно. Она была права, для нее это значило больше, чем для меня, и я не мог ей все испортить.

— Расскажи мне.

— Что?

— Расскажи мне о Бетховене.

— Слишком много рассказывать.

— У меня есть время. — Оно у меня действительно было. У меня была вся оставшаяся жизнь, и я бы смотрел в те глаза до конца своей жизни.

— Что ты о нем знаешь?

— Э-э.

— Я так и думала.

— Просто расскажи мне какой-нибудь факт.

— Зачем? Тебе ведь все равно.

— Не все равно. Я хочу знать. Давай. Расскажи мне, — умолял я.

— Он был ужасным человеком, постоянно враждующим со своей семьей и коллегами. Ты знал об этом?

— Нет.

— Ты знал, что он болел? У него были различные болезни и недуги.

— Правда?

— Да, думаю, это помогло ему.

— Что ты имеешь в виду?

— Это отражает его борьбу, за которой последовал триумф. Это так печально и эмоционально.

— Разве твоя мама еще не приехала, чтобы забрать тебя?

— Нет. Мой отец поговорил с твоим отцом. Он сказал, что не против, если я останусь и позанимаюсь еще час. Тебе бы стоило сделать тоже самое. У меня есть всего лишь месяц, чтобы привести тебя в форму.

— Ты ведь понимаешь, что мой отец не выгонит тебя из-за меня?