Я слышала, как звонил колокол в монастыре на том берегу. Поверхность воды усиливала звук, делая его более густым и материальным. Я завидовала монахам и одновременно жалела их. Это раздвоение сознания мучило меня, как зубная боль.

Потом я с жадностью выпила целую бутылку пива прямо из холодильника, и мне стало полегче морально. Собственно говоря, дело было в том, что благодаря пивному Бахусу я поняла, что человек не способен противостоять греху, как бы он ни хотел это сделать.

Потом я покормила собак и пошла в свою келью во флигеле, намереваясь переодеться в сухое. Я с порога увидела Василия — он лежал на моей кровати в чем мама родила, широко раскинув ноги, и нагло улыбался мне.

Я опешила на какую-то долю секунды. Схватила со стола тяжелую стеклянную пепельницу и швырнула ею в Василия. У него реакция обезьяны — поймал пепельницу одной рукой.

— Психопатка. — Его улыбка стала еще наглей. — Все похотливые бабы психопатки. Ты еще та штучка в постели.

— Убирайся! — взвизгнула я и затопала ногами. — Я убью тебя!

— Ну, ну, не так громко. Что это на тебя накатило? — Василий и не думал вставать. — Иди, малышка, я успокою тебя.

— Я сейчас позову мужа!

— Он не услышит, твой муж. Я сам полчаса назад перевез его на тот берег. Видишь, какая у меня широкая душа? А все потому, что я вне конкуренции.

Он сел и стал теребить свой член. Он у него был отвратительно большого размера.

— Я расскажу отцу Афанасию. Тебя выгонят из монастыря, — со злорадством пообещала я.

— Ты этого не сделаешь, малышка. Да и зачем тебе это? Подлость красивую девочку украшает не больше, чем фригидность. Иди же наконец сюда — разве не видишь, что он совсем готов?

Я выскочила во двор и со всех ног бросилась вниз, к реке. Меня душили слезы гнева. К тому же я чувствовала себя полнейшим ничтожеством. Клянусь, со мной еще никто не обращался подобным образом.

Я переплыла на другую сторону и в изнеможении упала в траву. Мне казалось, я недостойна дышать этим чистым воздухом, видеть над собой безоблачно голубое небо. Словом, в ту минуту мне совсем не хотелось жить. Прошло какое-то время — может, десять минут, а, возможно, целый час. Я услыхала всплеск воды и подняла голову. Кто-то плыл от берега крупными саженками. Это был мужчина. Он зашел выше по течению, и его уже успело сильно снести.

У мужчины была широкая загорелая спина и длинные темно-русые волосы. Я сразу узнала в нем Глеба. Судя по всему, он не видел меня. Если честно, то в тот момент мне ни с кем не хотелось общаться.

Какое-то время я лежала с закрытыми глазами, путешествуя беспорядочными лабиринтами безрадостных дум. Как вдруг поймала себя на том, что желаю повторения предыдущей ночи. Этот факт меня неприятно поразил.

Я резко села и тряхнула головой. Заметила краем глаза, что Глеб уже выходит из воды — это было метрах в десяти левее. На нем было белое трико, которое, намокнув, сделалось совсем прозрачным. Казалось, он был погружен в свои мысли.

— Ты же сказал, что не собираешься купаться, — я вдруг услышала сдавленный голос Боба. Он появился со стороны луга.

— Мне нужно спешить к обедне.

Глеб одевался с лихорадочной поспешностью. Он уже стоял в длинной белой рубахе и теперь безуспешно пытался надеть хламиду.

— У тебя красивое тело, а ты прячешь его под этими лохмотьями. Зачем?

— Чтобы не вводить в искушение своих братьев и себя. Мы обязаны сохранять не только чистоту духа, но и плоти тоже.

— Ты это серьезно? — Боб заливисто рассмеялся. — Рано или поздно нас всех закопают в землю, и наша плоть, как грязная, так и чистая, достанется могильным червям. Ты озабочен их рационом?

— Да, мы тленны, но мы и бессмертны одновременно. — Глебу наконец удалось надеть свою старенькую хламиду, и теперь он старательно расправлял ее. — И мы должны каждую минуту помнить о том, что заберем туда и свои грехи тоже.

— Послушай, парень, ты серьезно веришь в эту муть или пытаешься запудрить мне мозги? Да ты в сравнении со мной настоящий мальчишка и о жизни имеешь, мягко выражаясь, поверхностное представление. Так вот, могу сказать тебе с полной уверенностью: там нет ничего, кроме вечного мрака. А потому спеши брать то, что тебе предлагают здесь. — Боб подошел к Глебу, взял его за подбородок, заставил посмотреть себе в глаза. — В твоем взгляде куда больше искренности, чем в твоих словах.

Глеб резко мотнул головой и с силой толкнул Боба в грудь. Я видела, как он бежал по лугу, забавно путаясь в своей хламиде. Смех Боба звучал ненатурально весело.

Он быстро спихнул спрятанную в камышах лодку, опустил в воду весла. Боб был раздосадован — это отчетливо бросалось в глаза.

Я поняла в ту минуту, что совсем не знаю Боба. Мои детские воспоминания о нем, как о добром заботливом малом, мешали воссоздать истинное впечатление о теперешнем Бобе.

Я сказала за обедом:

— Передай этому Василию, чтоб не смел сюда больше ни ногой. Мерзопакостный тип.

— Это ты зря. — Боб посмотрел на меня откровенно насмешливо. — Обыкновенный жиголо. Чего ты хочешь от человека, прошедшего через все унижения воинской повинности?

— Мне плевать, через что он прошел. Я больше не желаю его видеть. Ясно?

— Неужели, малышка? А мне почему-то казалось, что ты прониклась к нему симпатией.

— Наверное, будет лучше, если я уеду. У меня… у меня нехорошие предчувствия.

В тот момент я поняла, что это так и есть.

Боб нахмурился.

— Наверное, ты права. Я поспешил с покупкой этого дома. Здесь нехорошая атмосфера.

— Ты слышал историю об убийстве прежнего хозяина?

— Да. Чайка, ты веришь в привидения и прочую мистику?

— Скорее нет, чем да. Но я верю в то, что мы в ответе за каждый свой поступок.

— Перед кем? Только не говори мне о Боге. Прожив пять лет в Европе, я стал безнадежным атеистом.

— Возможно, перед своим лучшим «я». Убеждена, что оно существует у каждого из нас.

Боб задумался на какую-то долю секунды. Потом пробормотал со злостью:

— Я не желаю ни перед кем отвечать. Художник должен быть свободен от всего. Даже от собственного «я». Иначе он запутается в сетях противоречий и превратится в затравленного обывателя. Но в этом треклятом доме на самом деле очень тяжелая атмосфера.

— Твоей жене известно, что ты купил этот дом?

— Нет. Тем более, что я платил своими кровными. Последнее время у нас с Франсуазой появились некоторые трения в отношениях. Дело в том, что она, как любая далекая от искусства женщина, пытается втиснуть меня в определенные рамки. Но почему ты вдруг спросила об этом, Чайка?

— Сама не знаю. Она вполне может связаться через Нонну с моей мамой. Меня видели на вернисаже.

— Брось, малышка. — Боб нахмурился и полез в холодильник за пивом. — Твоя мама тоже не знает, где ты на самом деле.

Я пожала плечами и уткнулась в тарелку. Я не сказала Бобу, что в последний раз у мамы был очень встревоженный и недоверчивый голос. И я почувствовала, что она обижена на меня за то, что я ей солгала. Кто-кто, а я свою мамочку знаю лучше, чем трещины на потолке в своей родненькой комнате.

— Наверное, я все-таки уеду.

Я вздохнула, вспомнив ощущения минувшей ночи. Я напоминала себе ведьму, решившую встать на праведный путь.

— Нет, Чайка, не уезжай. Прошу тебя. Не бросай меня здесь одного. Если дело в этом Василии, то я больше не пущу его на порог. Он на самом деле не слишком симпатичный тип… Тот, второй, честно говоря, интересует меня больше.

— Ты имеешь в виду Глеба?

Он уставился на меня в изумлении.

— Ты и с ним успела познакомиться? Ну ты даешь.

— Я видела, как он купался в Волге. Это получилось случайно, — сказала я виноватым тоном.

— Да, разумеется.

— Ты мне не веришь? В таком случае ты плохо знаешь меня.

Боб глянул на меня с пристальным вниманием.

— Послушай, малышка, может, хватит играть в святую невинность и простоту? Да, я понимаю: каждый из нас стремится создать свой имидж, но мне-то, спрашивается, зачем вешать на уши спагетти?