— Я хотела извиниться за вчерашнее. У меня была температура.

Мои щеки вспыхнули от стыда, и я поспешила отвернуться.

— Хоть бы она была у тебя и сегодня тоже.

— Такое не повторится. Обещаю тебе.

— Брось. Этот тип не проболтается. Он боится за свою шкуру.

— Ты о ком? — искренне удивилась я.

— Не переигрывай. — Боб снисходительно похлопал меня по руке. — Неужели ты могла подумать, что я способен на такой подвиг? Ведь я совсем не похож на персонаж из известной поэмы Баркова, верно? Малышка, ты была восхитительна. Ты раскрыла все свои самые сокровенные лепестки.

Мне казалось, я провалюсь сию минуту сквозь пол. Разумеется, этого не произошло, и мне предстояло жить с тем, что я о себе узнала.

— Ты меня обманул, — пробормотала я. — Зачем ты сделал это?

— Но ты же сама пришла. Я решил, что ты вполне современная женщина.

— О да, я очень даже современная. Я так и знала, что все кончится дерьмово.

— Все только начинается, малышка. Думаю, этот Глеб поломается еще денек-другой и согласится. Ты обратила внимание, сколько страсти в его взоре? Наверняка этот парень…

— Я убью тебя, если ты совратишь Глеба, — неожиданно для себя сказала я.

— Могу представить тебе карт-бланш. Только, чур, лавры разделим по-братски.

— Какой же ты… мерзкий, — сказала я сквозь зубы и выскочила из-за стола.

Я не умею плакать. Говорят, слезы очищают. Увы, мне это не дано. Значит, вся грязь остается у меня внутри — засыхает, зарастает паутиной, валяется в углах моей души до определенного часа.

Так или иначе, но я решила бежать. Я кинула вещи в сумки и стала ждать ночи. Очевидно, потому, что она — подруга всех преступников. Что касается меня, то я чувствовала себя чуть ли не убийцей.

Анализ тут был бесполезен — далеко не все поддается логике. Например, собственные представления о возвышенном и низменном. Признаться, мне далеко не всегда удавалось удержаться вблизи облаков, но и в подобном дерьме я еще сроду не валялась. В ожидании темноты я закрыла дверь на щеколду и залезла с головой под одеяло. С меня градом лил пот, от духоты мутился рассудок, но это самоистязание, казалось, доставляло мне удовольствие.

Мне представлялось, что я иду по тонкой дощечке над зловонной ямой. Чудились еще какие-то мерзости, но в конце концов я заснула. И проспала, судя по всему, довольно долго.

Меня разбудил собачий лай. Псы привыкли, что я кормила их на ночь, и, не получив обычного угощения, устроили под моим окном настоящее представление. Я оделась и направилась в кухню — кастрюля с мясом стояла в холодильнике. Я включила свет и вскрикнула от неожиданности — за столом сидел Глеб. Он медленно поднялся мне навстречу. У него было осунувшееся бледное лицо.

— Мне нужно поговорить с вами и вашим мужем, — сказал он глухим голосом. — Это очень важно.

— Он мне не муж. Хотя, думаю, это не имеет никакого значения, — сказала я и медленно опустилась на табуретку возле двери.

— Я знал это.

— Откуда? — удивилась я. — Мы здесь всего несколько дней, и вообще мне казалось, что вы… далеки от нашего суетного мира.

— Вам неправильно казалось. Я наблюдаю за этим домом. И я в ответе за то, что здесь случится.

— Здесь должно что-то случиться?

— Да. И очень скоро. Вы не должны бросать вашего… друга. Или уговорите, чтобы он уехал вместе с вами.

— Он не согласится. Он собрался провести здесь все лето. Хочет написать для выставки несколько новых картин.

— Все, что он здесь напишет, будет нести на себе печать преисподней. Ваш друг не должен творить в этом доме.

— Это похоже на бред. Никогда не поверю, что сатана может водить кистью живописца или пером писателя.

Я решительно замотала головой.

— Не верьте. Но обязательно убедите своего друга уехать.

— А если он не захочет?

— Тогда останьтесь здесь, прошу вас.

— Но я не могу. После того, что случилось вчера ночью.

Я покраснела и опустила голову. У меня вдруг возникла сумасбродная мысль исповедаться этому монаху и просить у него отпущения грехов. Но я задавила ее в самом зародыше.

— Это все ничтожно в сравнении с тем, что скоро случится, уверяю вас.

— Но почему я должна вам верить? Вы вломились в чужой дом, не спросив позволения хозяев, вы…

— Это мой дом. Я отвечаю перед Господом за то, что здесь произойдет.

— Не повторяйтесь. — Меня раздражала уверенность Глеба. Наверное, потому, что я всегда не уверена в себе. — Это всего лишь слова.

— Но вы верите мне. Только почему-то делаете вид, что это не так.

Он был прав. Сама не знаю, почему, но я верила каждому слову этого монаха.

— Допустим. И все-таки мне нужны более весомые доказательства вашего особого отношения к этому дому.

— Я сын его бывшего владельца. Того самого, которого нашли в спальне с пулей в голове. Это для вас не доказательство?

Он произнес это бесстрастным тоном, тем не менее я заметила, как что-то дрогнуло в глубине его зрачков. Это меня окончательно убедило.

— Простите, но я не знала об этом. Я думала, вы просто монах, — пролепетала я.

— Вы не уедете одна. Даете мне слово?

— Да, — не очень твердо сказала я. — Если это так важно для вас.

— Очень важно. — Он поднялся из-за стола, направился к двери. Остановился на пороге и сказал: — И пусть вас не смущают земные желания. Ни один человек не застрахован от них, покуда мы ходим под солнцем. Да хранит вас Господь.

Глеб осенил меня широким крестом и вышел.

«С этим мне теперь предстоит жить до могилы, — обреченно думала я, скользя невидящим взглядом по красотам исконно русского пейзажа. — Полюбить я уже не сумею никогда — любовь удел чистых непорочных душ. Я грязная. Развращенная. Мое тело отвратительно. Мерзкая-мерзкая плоть, втянувшая меня в эту авантюру…»

Я раскачала гамак так сильно, что чуть не вывалилась на острые камни и кочки обрыва. Страх, охвативший меня при мысли о том, что я могу превратиться в окровавленный мешок с костями, поднял температуру моего душевного состояния по крайней мере до плюсовой отметки.

«Хватит копаться в дерьме, — приказала я себе. — Хочешь жить — живи, а не пускай пузыри».

Я вскочила и сбегала на кухню за пивом. После нескольких глотков жизнь стала вполне сносной. Когда бутылка наполовину опустела, она уже казалась мне почти прекрасной.

Я сняла с сучка большой бинокль, который, судя по его обшарпанному виду, висел здесь в любую погоду, и устроилась на небольшом, поросшем травкой бугорке на самом краю обрыва. Противоположный берег оказался на расстоянии вытянутой руки. Я видела черные фигурки монахов, копошащиеся среди зелени возле полуразрушенной стены. Как оказалось, среди них не было ни Глеба, ни Василия. Зато я хорошо разглядела высокого худого старика с лицом византийского святого. Он хлопотал возле ульев. Внезапно старик повернулся всем корпусом в мою сторону, и наши взгляды встретились. Я поспешила спрятаться в траве.

Потом я взяла правее. Сразу за лугом была проселочная дорога, которая петляла среди невысоких холмов и вела к монастырским воротам. Вернее, к тому, что осталось от них. Я размечталась, представляя, что происходило здесь сто или даже двести лет назад. Я видела запряженные сытыми лошадями кареты, за их плотными занавесками прятались заплаканные женские глаза и волнующие тайны роковых страстей.

Внезапно в поле моего зрения попала лошадь, скачущая во весь опор. Не могу сказать, откуда она появилась — я заметила ее, когда она была примерно в километре от монастырских ворот. Она словно материализовалась из моих фантазий. За спиной всадницы в черной амазонке развевался длинный ярко-красный шарф. Лошадь скакала через луг, направляясь к берегу. Женщина осадила ее возле кромки воды и спрыгнула на землю. Она была высокая и довольно худая. Я не видела ее лица под полями низко надвинутой на лоб соломенной шляпы — только большие ярко накрашенные губы.