От предложения Марии Львовны, вновь звонившей накануне, решили не отказываться. Мария Львовна человек надежный, бывалый, мать знает ее еще по блокаде, и ей можно верить. Надо только всем держать язык за зубами, и все будет хорошо. Криминала нет, но лучше не распространяться на эту тему. Вопрос в другом -- как распорядиться этой не виденной еще комнатой на Большом проспекте Петроградской стороны? Кто будет в ней жить?

Игорь не спеша ел грибной суп с сухариками, и сердце у него прыгало.

Сестра сказала, что комната ее не интересует, они будут ждать квартиру по очереди, и условия для ожидания у них терпимые.

-- Можно было бы прописать Василия, -- сказала мать, и Игорь подумал: "пропало". -- Мне кажется, он с Раисой все равно не уживется. А так у него будет свой угол. Ах, как жаль, что его нет...

-- Неужели никто не знает, где он? -- вяло спросила сестра.

-- Раиса говорит, он собрал чемодан и куда-то уехал. Ты же знаешь его характер...

-- Тогда прописывайте Игоря, -- предложила сестра. -- А жить будет Вася. Ведь когда-нибудь он объявится.

Мать посмотрела на Игоря, и он пожал плечами.

-- Мне все равно.

-- Надо оформлять на Игоря, раз Васьки нет. -- Отец облизнул ложку и запустил ее в банку со сметаной. -- А там разберемся... Само в руки плывет, грех отказываться. Может, я еще там поселюсь.

-- Господи! -- сказала мать. -- Вот будет счастье...

-- Мама, -- поморщилась Зоя, -- ну не надо... Я тебя прошу.

-- Я бы хоть вздохнула спокойно... Степан, налить еще супу?

В кооператив решили делегировать Игоря. Родители, которых Мария Львовна вскоре свезла посмотреть комнату, вернулись потрясенные. "Это просто Эрмитаж!.. -- шептала мать и, сцепив пальцы у подбородка, смотрела за окно, где ветер рвал листья с тополей. -- Камин, дубовый паркет... Я не знаю, как нам благодарить Марию Львовну. А мебель!.. Это просто сказка..." -- "Мебель можно продать, -- хмурился отец. -- Зачем Ваське все это? Возьмет диван, купит стол, стулья... Шкаф ему отдать можно". -- "И не думай! -- махала на него рукой мать, -- И не заикайся о какой-нибудь продаже! Все будет стоять, где стоит".

Вскоре Игорь отвез кучу справок и заявление в мрачное здание из черно-серого гранита в начале Невского, где тогда помещалось управление кооперативов. И уже через месяц -- как и обещала Мария Львовна -- его вызвали повесткой, приняли вежливо, попросили написать еще одно заявление с просьбой ускорить очередь по семейным обстоятельствам, а к зиме, когда Игорь готовился к своей первой экзаменационной сессии и город заваливало крупным, как вата, снегом, ему вручили смотровую на однокомнатную квартиру. Мария Львовна заехала за Игорем на такси, и они помчали на Охту, где готовился к заселению девятиэтажный кирпичный дом. В машине уже сидел плечистый неразговорчивый мужчина в нерповой шапке с козырьком, и они посмотрели сначала квартиру, а потом на другом такси поехали смотреть комнату. "Надо, надо, -- мягко сказала Мария Львовна, -- ты же должен знать, где будешь прописан. А вдруг тебе не понравится?" -- Она улыбнулась кокетливо. Ким Геннадьевич -- хозяин комнаты и будущий владелец квартиры -- дружелюбно взглянул на Игоря: "Понравится. Я там двадцать лет прожил. Отличный район. -- И, глядя в залепленное снегом боковое окно, вздохнул: -- Молодой, красивый, отдельная комната... Все впереди. Завидую..." Комната и ее убранство поразили Игоря. Ким Геннадьевич пошел на кухню платить за свет, и Мария Львовна, словно все это принадлежало ей, принялась с тихим восторгом нахваливать:

-- Игорек, а ты посмотри, какая мебель! Это Прибалтика. Он ею почти не пользовался. Ты посмотри, -- расстегнув черную каракулевую шубу, она стояла посреди комнаты и указывала рукой на вещи: -- Диван! Книжный шкаф с секретером! Стол! Мягкие стулья! Торшер! Кресло! Шифоньер! Сервант! Все, что требуется для жизни. А цвет? Как мне нравится этот цвет!.. -- Она подошла к длинному приземистому серванту и провела рукой по его чуть пыльному верху: -- Соломенный. Это сейчас самое модное -- сверху и внутри желто-соломенный, а дверцы и бока шоколадные. Прелесть... А камин! -- повернулась она на каблучках. -- А паркет? Где ты сейчас найдешь дубовый паркет в шашечку?..

-- А Ким Геннадьевич здесь не живет? -- поинтересовался Игорь.

-- Бывает, но редко. Он у жены живет. Ну, тебе нравится?

-- Мне-то нравится, но жить-то Василию...

-- Ну это же пока Василию, -- подняла она брови. -- А потом все будет твое. Ты же меняешься... -- Она прошлась по комнате, тронула статуэтку Наполеона на каминной доске, провела ногтем по корешкам книг в секретере, двинула колодку карт на столе. -- Ну и славно! Значит, договорились.

Обмен был совершен в считанные дни; причем обмен, как обнаружил Игорь, произошел тройной. Еще какая-то невзрачная тетка, чуть под хмельком, участвовала в заключительном акте, которым дирижировала Мария Львовна: она носила бумаги в кабинет начальника обменного бюро, выходила, делала конспиративные успокаивающие жесты, показывала, где надо расписаться, проверяла наличие справок, а потом направила всех троих в высокую коленкоровую дверь, где и были выписаны ордера с грифом "обменный".

Еще через несколько дней Мария Львовна посадила Игоря в такси и повезла в сберкассу, где он получил две тысячи, перечисленные ему кооперативом, и отдал их Марии Львовне. Она сунула их в тугую сумочку, сумочку уместила под мышкой и вытянула из кармана шубы маленький бумажный сверток.

-- Здесь ключи и кое-что тебе. Вторые ключи у Кима Геннадьевича, он на днях заберет кой-какие мелочи, и можете заезжать. -- Она села в такси с антенной и укатила.

Игорь развернул сверточек и не сразу разобрал достоинство двух желто-коричневых купюр, сложенных пополам, -- сотенные он держал в руках впервые.

Деньги Игорь отдал матери -- так, чтобы не видел отец.

Василий, отсутствием которого не в шутку стали тревожиться в семье, объявился в Архангельске, где он устроился помощником администратора при вокально-инструментальном ансамбле "Зверобои". Ансамбль ездил по глухим рыбацким поселкам, греб деньгу, и Василий, весточка о котором дошла до матери случайно, судя по всему, не спешил возвращаться в Ленинград.

Комната на Петроградской пустовала, и отец, загоревшийся идеей сдать ее, был остановлен лишь дружным отказом соседей подписать какую-то разрешающую бумагу.

Весной умер отец, брат на похороны не приехал, но прислал телеграмму соболезнования из неведомой Копытовки (сестра разыскала его через филармонию): "Скорблю вместе вами, ваш сын и брат", денег тоже не прислал -- видать не было у него денег, и объявился в Ленинграде лишь осенью, когда шли дожди и ветер поднял воду в Неве к отметке "214" выше ординара. Он привез с собой шесть костюмов, рыжую деваху-солистку и нетерпеливое желание поселиться в комнате на Петроградской, о которой уже знал из письма матери. Брату было тогда немногим за тридцать.

Рыжая солистка курила на лавочке в садике, пока Василий добывал у матери ключи, адрес комнаты, отказывался от чая, рассказывал о своем житье-бытье и пытался скорбеть об умершем в его отсутствие родителе.

-- Ты бы хоть помылся с дороги, сынок, -- уговаривала мать. -- Куда тебе спешить? Комната никуда не денется...

-- Некогда, мама, некогда. Дела ждут...

-- Заночевал бы здесь, пообедали. А завтра на кладбище съездили бы.

-- Мама, я сказал: на кладбище обязательно съездим. Вот с делами разберусь, и съездим. А горячая вода там есть?

-- На кладбище?..

-- В комнате, -- раздражался Василий. -- В квартире той.

-- Есть, -- кивнул Игорь. Он сидел в качалке и боялся что у матери опять разболится сердце, -- она заплакала, увидав Василия, и теперь еще смахивала слезы платочком. -- Там все есть: газ, вода, телефон, мебель, книги...

-- А какая мебель?

-- Увидишь. Хорошая мебель.

-- А соседи в курсе, что я буду жить?

-- Соседи очень хорошие, -- мать вышла в коридор за Василием. -- Особенно Екатерина Петровна. Я ей сейчас позвоню...