Я смотрел, как бизнесмены в костюмах кивают головами, делая свои заметки. Что они записывали? Что надо знать свое место? Лектор продолжал: «Вы много раз слышали, как сотрудники говорят: „В японской корпорации для меня нет места, и я хочу уволиться“. Или вы слышали, как люди говорят: „Они меня не слушают, у меня нет шансов, чтобы мои идеи внедрялись, нет шансов на продвижение“. Эти люди не понимают роли иностранца в японском обществе. Они не способны адаптироваться, поэтому хотят уйти. Однако, это их проблема. Японцы в высшей степени готовы принять американцев и других иностранцев в свои компании. В действительности, они даже стремятся к этому. И вы будете желанны: до тех пор, пока помните свое место.» Женщина подняла руку и спросила: «А как в японских корпорациях насчет предубеждений против женщин?»

«Против женщин не существует предубеждений», ответил выступающий.

«Я слышала, женщины не могут продвинуться.»

«Это попросту неправда.»

«Тогда отчего все эти иски? Сумитомо Кори только что выиграла громадный антидискриминационный иск. Я читала, что одна треть японских корпораций имеют иски, возбужденные американскими сотрудниками. Как с этим?» «Это совершенно объяснимо», ответил выступающий. «Каждый раз, когда иностранная корпорация начинает делать бизнес в новой стране, она склонна совершать ошибки, пока не привыкнет к обычаям новой страны. Когда в пятидесятых-шестидесятых американскиекорпорации впервыестали мультинациональными в Европе, они испытывали трудности в новых странах и против них тоже возбуждались иски. Поэтому нет ничего особенного в том, что, придя в Америку, японские корпорации тоже переживают некий период приспособления. Необходимо проявить терпение.» Какой-то мужчина сказал со смехом: «Было когда-нибудь время, когда не было необходимости проявлять терпение с Японией?» Но говорил он с раскаянием, а не с гневом.

Остальные в зале продолжали делать заметки.

«Офицер? Я – Джим Дональдсон. В чем дело?»

Я повернулся. Доктор Дональдсон был высоким, худым человеком в очках, с аурой аккуратности, почти высокомерия. Он был одет в стиле колледжа: твидовый спортивный пиджак и красный галстук. Из кармана рубашки торчала солидная пачка карандашей и ручек. Я предположил бы, что он инженер. «Просто у меня пара вопросов о лентах Накамото.»

«Каких лентах Накамото?»

«Тех, что были в вашей лаборатории прошлой ночью.»

«В моей лаборатории? Мистер, э-э?…»

«Смит, лейтенант Смит.» Я дал ему карточку.

«Лейтенант, извините, но я не понимаю, о чем вы говорите. Какие ленты в моей лаборатории прошлой ночью?»

«Ваша секретарша, Кристен, сказала, что все в лаборатории допоздна работали над какими-то лентами.»

«Да, это верно. Большая часть персонала.»

«И что эти ленты привезли от Накамото.»

«От Накамото?» Он покачал головой. «Кто сказал вам такое?»

«Она сказала.»

«Я уверяю вас, лейтенант, ленты были не от Накамото.»

«Я слышал, было двадцать лент.»

«Да, по меньшей мере двадцать, но я не уверен в точной цифре. Однако они были от Макканн-Эриксон. Рекламная кампания для пива Асахи. Нам надо было сделать трансформацию надписей на каждом клипе. Теперь пиво Асахи – номер один в Америке.»

«Вопрос стоит о Накамото…»

«Лейтенант», сказал он, с нетерпением поглядывая на подиум, «позвольте мне вам кое-что объяснить. Я работаю на Исследовательские лаборатории Хамагучи. Компания Хамагучи является собственностью Каваками Индастриз. Конкурента Накамото. Среди японских компаний конкуренция очень интенсивна. Очень интенсивна. Поверьте мне на слово: моя лаборатория прошлой ночью не выполняла никакую работу над лентами Накамото. Такое не может произойти никогда, ни про каких обстоятельствах. Если это сказала моя секретарша, то она ошиблась. Такое абсолютно за пределами мира реальности. Мне пора выступать. Что-нибудь еще?»

«Нет», сказал я, «спасибо.»

Раздались редкие аплодисменты – лектор на подиуме закончил доклад. Я повернулся и вышел из комнаты.

Я уже выезжал на Бонавентура, когда с гольфа позвонил Коннор. Он говорил с раздражением: «Я получил ваш вызов. Мне пришлось прервать игру. А ставка была хороша.»

Я рассказал ему о назначенной на час встрече с сенатором Мортоном. «Олл райт», сказал он. «Подхвати меня здесь в десять тридцать. Еще что-нибудь?»

Я рассказал о моих поездках в ЛРД и Хамагучи, потом о разговоре с Дональдсоном.

Коннор вздохнул: «Это была напрасная трата времени.»

«Почему?»

"Потому что Хамагучи финансируется Каваками, а они конкуренты Накамото.

Никоим образом их не заставить сделать хоть что-то в помощь Накамото."

«Так Дональдсон и сказал мне», отозвался я.

«Куда теперь катишь?»

«В видеолабораторию УЮК. Я все еще пытаюсь получить копии с лент.»

Коннор сделал паузу. «Я должен знать что-нибудь еще?»

«Нет.»

«Прекрасно. Увидимся в десять тридцать.»

«Почему так рано?»

«В десять тридцать», повторил он и повесил трубку.

Как только я положил трубку, телефон снова зазвонил. «Предполагалось, что ты сам мне позвонишь.» Это был Кен Шубик из «Таймс». Он говорил хмуро. «Извини, я был связан. Мы можем сейчас говорить.»

«Конечно.»

«Ты добыл мне информацию?»

«Послушай-ка.» Он сделал паузу. «Ты где-нибудь рядом?»

«Примерно в пяти блоках от тебя.»

«Тогда заверни на чашку кофе.»

«Ты не хочешь говорить по телефону?»

«Ну…»

«Брось, Кен. Ты обо всем говоришь по телефону.» Шубик, как и все репортеры «Таймс», любил сидеть за столом перед компьютером с надетыми наушниками и весь день напролет говорить по телефону. Это был его предпочтительный стиль работы. Весь его персонал находился перед ним, во время разговора он одновременно мог делать записи в компьютер. Когда я работал пресс-офицером, мой кабинет находился в штаб-квартире полиции в Центре Паркера в двух блоках от здания «Таймс». И все же репортеры вроде Кена предпочитали говорить со мной по телефону, чем видеться лично. «Заворачивай, Пит.»

Все было достаточно ясно.

Кен не хотел говорить по телефону.

«Окей, прекрасно», сказал я. «Встретимся через десять минут.»

«Лос-Анджелес Таймс» – это наиболее доходная ежедневная газета Америки. Редакция новостей занимала целый этаж здания «Таймс», а само здание было размером в целый блок. Пространство искусно подразделялось, так что никак не ощущалось, насколько оно велико на самом деле и как много сотен людей работает здесь. Но все же казалось, что идешь часами мимо репортеров, группами сидящих за модулями рабочих станций со светящимися экранами компьютеров, мимо их помигивающих телефонов и снимков детишек, прикрепленных кнопками.

Рабочая станция Кена стояла в отделе Метро на восточной стороне здания. Я нашел его расхаживающим возле своего стола. Он ждал меня и сразу взял за локоть.

«Кофе», сказал он, «пошли, выпьем кофе.»

«В чем дело?», спросил я. «Не хочешь, чтобы тебя видели со мной?» «Нет. Мать-перемать, я хочу избежать Крысу. Он толчется возле новой девушки из Иностранного отдела. Она его еще не знает.» Кен кивнул головой в дальний угол. Там, у окна, я увидел знакомую фигуру Вилли Вильхельма, которого все знали по кличке Крыса Вильхельм. Узкое, как у хорька, лицо Вилли в данный момент было сложено в маску улыбчивой внимательности, пока он переговаривался с блондинкой, сидящей за терминалом. «Шикарная.»

«Ага. Чуть широковата с тылу. Она голландка», сказал Кен. «Здесь всего неделю. И о нем еще не слышала.»

В большинстве организаций есть тип вроде Крысы: более амбициозный, чем щепетильный, ищущий способ сделаться полезным для людей с властью, и ненавидимый всеми остальными без исключения. Таким и был Крыса Вильхельм. Как и большинство бесчестных людей, Крыса верил в самое худшее о каждом. На него всегда можно было рассчитывать, когда надо подать события в наиболее низменном свете, и он настаивал, что по другому – это маскировка. У него был нюх на человеческие слабости и вкус к мелодраме. В любой ситуации он стремился лишь к истине, а сбалансированный подход считал слабостью. С точки зрения Крысы, лежащая в основе правда всегда была сильнодействующим средством. И именно ее он и разыскивал.