Разряды также определяли степень допуска к информации. Информация в коммунистическом Китае жестко контролировалась, мера доступа к ней определялась местом человека в партийной иерархии. Простому народу вообще мало что говорили.

Хотя тогда судьбоносность реформы еще не прояснилась окончательно, госслужащие чувствовали, что это очень важно, и волновались, какой ранг им присвоят. Отец, которому высшие инстанции присвоили 11–й разряд, отвечал за определение разрядов всех ибиньских работников. Мужа своей любимой младшей сестры он понизил на две ступеньки. Мамин отдел предложил дать ей 15–й разряд. Он дал 17–й.

Система разрядов не связана прямо с должностью. Человека могут повысить, не меняя разряда. Почти за сорок лет маму повышали дважды, в 1962 и 1982–м годах. Каждый раз она поднималась только на одну ступеньку, и к 1990 году у нее был тот же 15–й разряд. В 1980–е она по этой причине не могла купить билеты на самолет или в «мягкий» вагон: это полагалось только чиновникам начиная с 14–го разряда. Таким образом, благодаря действиям отца в 1953 году, она почти сорок лет спустя не имела права с комфортом ездить по своей собственной стране. Она не могла жить в гостинице в номере с ванной — на это имели право только работники 13–го разряда и выше. Когда она обратилась с заявлением, чтобы поменять электросчетчик в квартире на более мощный, в домоуправлении сказали, что новые счетчики ставят только жильцам с 13–м разрядом и выше.

Но те же самые поступки, что выводили из себя родню отца, производили самое благоприятное впечатление на население, и его репутация сохранилась по сей день. Однажды в 1952 году директор средней школы № 1 упомянул в беседе с отцом, что не может найти жилье для своих учителей. «Тогда возьмите дом моей семьи, он слишком велик для троих», — тут же сказал отец, притом что эти трое были его мать, сестра Цзюньин и умственно отсталый брат, обожавшие свой прекрасный дом с зачарованным садом. Школа была счастлива; папина семья не очень, хотя он и нашел им домик в центре города. Его мать огорчилась, но по доброте и деликатности промолчала.

Не все чиновники отличались такой же неподкупностью. Вскоре после прихода к власти коммунисты столкнулись с большой проблемой. Миллионы поддержали их за обещание честного правительства, но теперь некоторые чиновники брали взятки и оказывали услуги родне и друзьям. Другие устраивали роскошные банкеты — традиционный китайский порок, почти болезнь, способ повеселиться и показать себя, и все это за счет и во имя государства, которое едва сводило концы с концами, восстанавливая экономику и ведя войну в Корее, съедавшую около половины всего бюджета.

Некоторые чиновники проматывали огромные суммы. Это обеспокоило власть. Она почувствовала, что добрая воля, приведшая коммунистов к победе, исчезает, дисциплина и преданность, принесшие им успех, размываются. В конце 1951 года власти запустили кампанию против коррупции, расточительства и бюрократизма под названием «движение против трех зол». Отдельных взяточников казнили, многих посадили, еще больше поувольняли. Расстреляли даже кое — кого из ветеранов коммунистической армии, причастных к крупным взяткам и растратам. С тех пор за коррупцию сурово наказывали, лет на двадцать она стала редкостью среди официальных лиц.

В Ибиньском уезде кампанию курировал отец. Высокопоставленных взяточников здесь не было, но он считал важным показать, что коммунисты по — прежнему держат обещание следить за чистотой своих рядов. Каждый чиновник должен был выступить с самокритикой даже по самому мелкому поводу: если звонил по личным делам по казенному телефону или записал что — то неделовое на казенном листе бумаги. Чиновники стали такими принципиальными в вопросах использования государственной собственности, что государственными чернилами писали только государственные документы. Если нужно было записать что — нибудь для себя, брали другую ручку.

Все это исполнялось с пуританским пылом. Отец верил, что с помощью этих мелочей коммунисты прививают китайцам новый взгляд: теперь общественная собственность впервые будет строго отделена от частной, чиновники не будут обращаться с народными деньгами как со своими собственными, не будут злоупотреблять положением. Многие коллеги отца разделяли его позицию и искренне верили, что их мучения поспособствуют высокой цели обновления Китая.

Объектом «движения против трех зол» были члены партии. Но для взятки нужны двое, и эти вторые люди зачастую в партии не состояли; особенно это относилось к «капиталистам» — фабрикантам и торговцам, за которых еще по — настоящему не принялись. Старые привычки не хотели уходить. Весной 1952 года, вскоре после разворачивания кампании «против трех зол», начали параллельную кампанию «против пяти зол» (подкупа, уклонения от уплаты налогов, расхищения государственного имущества, недобросовестного выполнения государственных подрядов и заказов и хищения государственной экономической информации), направленную на капиталистов. Большинство их оказались виновны как минимум в одном из этих преступлений и подверглись взысканиям, в основном штрафам. Коммунисты использовали эту кампанию, чтобы кнутом (чаще) и пряником (реже) заставить капиталистов вести себя наиболее выгодным образом для экономики. В тюрьму попали немногие.

Эти взаимосвязанные кампании укрепили уникальный китайский механизм контроля, возникший еще на ранней стадии развития коммунизма: массовые кампании (цюнь — чжун юнь — дун), проводившиеся так называемыми «рабочими группами» (гун — цзо — цзу).

Рабочие группы создавались ad hoc (Специально для этой цели — лат.) в основном из сотрудников госучреждений с ответственным партработником во главе. Центральное пекинское правительство посылало рабочие группы в провинции проверять местных чиновников и служащих. Из последних, в свою очередь, создавались группы, повторявшие процедуру на следующем уровне, и так до самого низа. Как правило, членом рабочей группы можно было стать, лишь предварительно пройдя проверку в рамках соответствующей кампании.

Группы посылались по всем организациям, где следовало провести кампанию, чтобы «мобилизовать массы». Каждый вечер проводились обязательные собрания по изучению руководящих указаний верхов. Члены групп выступали с беседами, лекциями и убеждали людей встать и разоблачить подозреваемых. Для анонимных жалоб ставили особые ящики. Рабочая группа исследовала каждый случай. Если расследование подтверждало донос или выявляло подозрительные обстоятельства, группа выносила решение, которое посылалось в вышестоящую инстанцию на утверждение.

Системы апелляций не существовало, хотя подозреваемый мог попросить доказательств и попробовать защититься. Рабочие группы имели право выносить разнообразные приговоры: общественное порицание, увольнение с работы, надзор в различных формах, вплоть до отправки в деревню на тяжелые работы. Только самые серьезные случаи рассматривались официальным судом, находившимся под партийным контролем. Для каждой кампании центр составлял программу, которой рабочим группам надлежало строго придерживаться. Но в конкретных случаях значение имели и личное мнение, и даже настроение, царившее в группе.

Во время какого — либо движения все, относившиеся к категории, на которую оно нацеливалось Пекином, попадали под пристальное внимание, в основном сослуживцев и соседей, а не полиции. Мао придумал вовлечь в слежку все население. Редкий злоумышленник — с точки зрения режима — мог спастись от зорких глаз народа, особенно в обществе с глубоко укорененной психологией вахтера. Но «эффективность» доставалась дорогой ценой: много невинных пострадало из — за расплывчатости критериев, личной мести, а то и просто из — за слухов.

Тетя Цзюньин занималась ткачеством, чтобы содержать себя, мать и умственно отсталого брата. Она засиживалась за работой за полночь и испортила зрение. К 1952 году она скопила определенную сумму, заняла недостающее, купила еще два ткацких станка и пригласила двух подруг. Хотя они делили доход, считалось, что тетя им платит, потому что станки принадлежали ей. Во время движения «против пяти зол» всякий, имевший наемную силу, подпадал под подозрение. Даже такие маленькие предприятия, как у тети Цзюньин, то есть кооперативы, оказывались под прицелом. Она хотела попросить подруг уйти, но боялась: они подумают, что она их увольняет. Но подруги сами сказали, что им лучше разойтись. Они не желали, чтобы тетя подумала на них, если кто — то бросит в нее грязь.