Новое республиканское правительство вскоре пало, и страна раздробилась на уделы. В Маньчжурии, на родине последней династии, усилились антиреспубликанские настроения. Иностранные державы, особенно Япония, стали открыто посягать на маньчжурские земли. В результате все общественные институты пришли в упадок, наступило безвластие, люди утратили моральные ориентиры. Многие пытались пробиться наверх, подкупая местных владык дорогими подарками: золотом, серебром, драгоценностями. Мой прадедушка был не так богат, чтобы купить себе теплое местечко в каком — нибудь большом городе, и к тридцати годам добился лишь чиновничьей должности в полицейском участке родного захолустного Исяня. Но у него были большие планы на будущее. И настоящее сокровище — дочь.
Моя бабушка была красавицей с овальным лицом, румяными щеками и светлой кожей. Длинные блестящие волосы она заплетала в косу, достававшую до пояса. Бабушка умела держаться скромницей (когда того требовали обстоятельства, то есть почти всегда), но под внешним спокойствием скрывался порывистый нрав. Она была небольшого роста — примерно метр шестьдесят — стройная, с покатыми плечами, что считалось верхом изящества.
Главным же ее достоинством были крошечные ножки, называемые по — китайски «золотыми лотосами длиной в три цуня» (сань — цунь — цзинь — лянь, цунь — китайская мера длины, примерно 3,3 см.). Это значило, что при ходьбе она напоминает «нежный ивовый побег, овеваемый весенним ветерком», как говорили китайские ценители женской красоты. Вид женщины, покачивающейся на крохотных ножках, должен был пробуждать в мужчине желание — отчасти потому, что ее хрупкость вызывала у него стремление защитить ее. Ноги бабушке забинтовали в двухлетнем возрасте. Ее мать, ходившая на таких же ножках, сначала спеленала ей ступни шестиметровым куском белой ткани, подогнув все пальцы, кроме большого, под подошву, потом придавила ногу в подъеме камнем, чтобы сломать кости. Бабушка кричала от страшной боли, умоляла мать перестать, и той пришлось заткнуть ей рот матерчатым кляпом. Не выдерживая мук, бабушка несколько раз падала в обморок.
Этот процесс продолжался несколько лет. Даже сломанные ступни следовало держать забинтованными день и ночь, потому что без повязки они сразу начали бы срастаться. Годами бабушка жила в состоянии непрестанной, изнуряющей боли. Когда она умоляла мать разбинтовать ноги, та плакала и говорила, что небинтованные ноги сделают ее несчастной и что это делается для ее же блага.
В те времена, когда женщина выходила замуж, семья жениха прежде всего проверяла, какие у нее ноги. Большие, то есть нормальные, ноги были губительны для репутации всего дома. Свекровь приподнимала край длинной юбки невесты и, если ступни оказывались длиннее четырех цуней, с презрением срывала юбку и отходила в сторону, оставив невесту под критическими взглядами гостей, глазевших на ее ноги и отпускавших оскорбительные замечания. Порой мать, сжалившись над дочерью, разбинтовывала ей ступни; но когда девочка вырастала и сталкивалась с презрением в семье мужа и осуждением общества, то винила за слабость мать.
По преданию, обычай бинтовать ноги был введен тысячу лет тому назад одной из императорских наложниц. Дело было не только в том, что вид женщины, хромающей на крошечных ножках, казался мужчинам привлекательным, — им также необычайно нравилось играть с забинтованными ножками, неизменно обутыми в шелковые вышитые туфельки. Ведь даже повзрослев, женщины не могли снять повязки, потому что тогда ступни сразу начинали расти. Дозволялось только, ослабив бинты на ночь, надеть туфли на мягкой подошве. Мужчинам редко доводилось видеть ножки босыми — они обычно бывали покрыты струпьями и без бинтов источали дурной запах. Я с детства помню, как бабушку вечно мучили боли. Когда мы возвращались домой с покупками, она сразу же опускала ноги в таз с горячей водой, вздыхая с облегчением. Затем она принималась обрезать кусочки омертвелой кожи. Болели не только сломанные кости, но и подушечки пальцев с вросшими в них ногтями.
По иронии судьбы, моей бабушке забинтовали ноги как раз тогда, когда этот обычай стал уходить в прошлое. Ее сестра, родившаяся в 1917 году, уже не знала подобных мучений — с бинтованием ног было покончено.
Тем не менее, когда бабушка была девочкой, в таком маленьком городке, как Исянь, по — прежнему считалось, что без маленьких ножек хорошей партии не сделать. Но это было только начало — отец хотел воспитать из дочери благородную даму или высококлассную куртизанку. Вопреки общепринятому в ту пору мнению, что добродетельная женщина из низов должна быть неграмотной, он отдал ее в городскую школу для девочек, учрежденную в 1905 году. Бабушка также обучалась игре в китайские шахматы, маджонг (Маджонг — правильнее: мацзян, китайская азартная игра вроде домино) и шашки, брала уроки рисования и вышивки. Более всего ей нравилось изображать уток — мандаринок (символ любви, потому что они всегда плавают парами), — она расшивала ими крошечные туфельки, которые сама для себя мастерила. Чтобы сделать список ее достоинств совершенно блестящим, к ней пригласили учителя музыки, наставлявшего ее в игре на цине — инструменте наподобие цитры.
Бабушка считалась первой красавицей в городе. Местные жители говорили, что она словно «журавль среди кур». В 1924 году ей было пятнадцать лет, и отец ее волновался, как бы единственное его сокровище не перезрело, обманув его надежды на безбедную жизнь. Как раз тогда в городок приехал генерал Сюэ Чжихэн, главный инспектор столичной полиции в пекинском военном правительстве.
Сюэ Чжихэн родился в 1876 году в уезде Лулун, что в полутораста километрах к востоку от Пекина — чуть южнее Великой стены, там, где обширная северокитайская равнина встречается с горами. Он был старшим из четырех сыновей сельского учителя.
Сюэ Чжихэн обладал красивой, внушительной внешностью, производившей впечатление на всех, кто с ним встречался. Несколько слепых прорицателей предсказали, ощупав его лицо, что он взлетит высоко. Он был одаренным каллиграфом, а это чрезвычайно ценилось. В 1908 году Лулун посетил военный диктатор Ван Хуайцин. Он обратил внимание на изящную надпись на табличке у входа в главный храм и пожелал встретиться с ее автором. Тридцатидвухлетний Сюэ понравился Вану, и генерал взял его к себе в адъютанты.
Тот проявил незаурядные способности и вскоре был назначен интендантом. Непрерывно разъезжая по делам службы, он попутно открывал собственные продовольственные магазины вокруг Лулуна и по другую сторону Великой стены — в Маньчжурии. Его звезда разгорелась еще ярче после того, как он помог генералу Вану подавить восстание во Внутренней Монголии. Стремительно нажив состояние, он построил по собственному плану особняк в Лулуне — там была восемьдесят одна комната.
За десятилетие, прошедшее после краха империи, ни одно правительство не сумело распространить свое влияние на всю территорию страны. Военные диктаторы вступили в борьбу за контроль над центральным пекинским правительством. В начале 1920–х годов главную роль в этом номинальном правительстве играла группировка генерала У Пэйфу, в которую входил Сюэ. В 1922 году он стал главным инспектором столичной полиции и одним из начальников находившегося в Пекине департамента общественных работ. Ему подчинялись двадцать областей по обе стороны Китайской стены и более десяти тысяч полицейских, конных и пеших. Должность в полиции обеспечивала Сюэ власть, а в департаменте общественных работ — высокое покровительство.
Однако о вассальной верности в те времена говорить не приходилось. В мае 1923 года группировка генерала Сюэ решила избавиться от президента Ли Юаньхуна, которого сама же привела к власти годом ранее. Объединившись с генералом — христианином по имени Фэн Юйсян, прославившимся тем, что он окрестил все свои войска разом, полив их водой из пожарной кишки, Сюэ мобилизовал десятитысячную армию и окружил главные правительственные здания, требуя, чтобы обанкротившиеся власти выплатили жалование, которое задолжали его солдатам. Главная же цель состояла в том, чтобы унизить президента Ли и заставить его подать в отставку. Президент ответил отказом, и тогда Сюэ приказал своим людям отключить воду и электричество в президентском дворце. Через несколько дней дальнейшее пребывание там стало невозможно, и в ночь на 13 июня президент Ли бежал из своей зловонной резиденции в портовый город Тяньцзинь, расположенный в 115 километрах к юго — востоку.