Через несколько дней надо было прорубать фарватер. Матросы и Кристиан вгоняли топоры глубоко в крепкий лед, и он трескался на большие плиты. В ледяную массу вмерзла белая тряпка. Матросы расширили трещину и нашли там женщину, одетую в белое, как на бал; на шее у нее были янтарные бусы, в ушах золотые серьги, а скрещенные руки примерзли к груди. Это была Стефанова Карета.

Кристиан не мог забыть это зрелище — заключительную сцепу пьесы, начавшейся в тот памятный вечер. Чему учил его крестный во время их последней встречи в Свеннборге? «Пользуйся радостями жизни, пока можешь, чтобы в старости не плакать от того, что у тебя нет грехов! Лучше наслаждаться жизнью слишком необузданно, чем потом в одиночестве вздыхать о том, что ты не насладился ею, пока мог!» Кристиан понял теперь, что слова эти были от дьявола. Он обратился к Господу и прочитал молитву «Избави нас от лукавого».

В тот вечер, уйдя от Сёрена, молодая женщина проскользнула в воду между ледяным полем и корпусом шхуны. Холодное течение погасило пожар отчаяния. Кристиан больше не надеялся, что сбудутся его мечты. Феи бывают только в сказках, но не в реальной жизни.

Проходя сквозь плотный лепесток цветка, свет приобретает окраску, то пурпурную, то голубую — всех цветов, какие мы знаем; с той же силой светит Господь через каждое свое творение; как свет проникает через цветок, так всемогущество Господне посылает свои лучи через все сущее. Все творение — чудо, которого мы не понимаем, но к которому привыкли и потому не видим в нем ничего особенного. Чудеса из выдуманной сказки кажутся нам сверхъестественными только потому, что в них разрывается цепь мудрого порядка, который у нас повседневно перед глазами в более значительной, данной Богом сказке, действующие лица которой — мы сами.

«В реальном мире все не так, как в историях, которые мне рассказывали, — вздыхал Кристиан. — Здесь нет могущественных фей». Это верно, но здесь есть Бог, более могущественный, чем все феи, вместе взятые; о Его мудрости говорит все творение вокруг нас, о Его благости — все, что есть в нас самих.

— Через две недели, — сказал Петер Вик, — наша посудина снова отправится бороздить моря. Хватит с нас копенгагенских развлечений.

Им предстояло возвращение в Свеннборг — было уже первое марта. Кристиана пронзил неизъяснимый страх: его пугала сама мысль о возвращении домой. Воспоминания о доме казались ему кошмарным сном. Он хотел остаться в Копенгагене, уверенный, что здесь ему рано или поздно улыбнется счастье. «Если я сойду на берег и затеряюсь в лабиринте улиц, меня не смогут найти. Я сделаю это в последний день, тогда и времени не будет искать. Но кто позаботится обо мне? Однако, если я буду совершенно одинок, люди не дадут мне пропасть, и Господь наверняка этого не допустит».

Решение день ото дня зрело в душе Кристиана, но в то же время его мучила совесть: ведь он отплатит черной неблагодарностью Петеру Вику за всю его доброту и благожелательность! Побуждаемый раскаянием, Кристиан трудился с особым рвением, чтобы напоследок угодить шкиперу.

«Быть может, граф только и ждет такого шага с моей стороны, чтобы поверить в силу моего стремления. Стоит мне так поступить, и он поможет мне».

Это был веский довод рассудка. И все, вместе взятое, склонило его к решению в ночь перед тем, как будет поднят якорь, покинуть шхуну — а там что Бог даст.

В последний вечер Кристиан стоял возле якоря и смотрел на дом, где жила Наоми. Великолепные весенние цветы закрывали все окно. Буйная растительность Южной Африки не поражает путешественника богатством красок столь сильно, как эти комнатные цветы поражали нашего юного моряка. Бедняк, на пороге еще большей нищеты и заброшенности, он воображал, какой роскошный замок построит, когда разбогатеет: каждое окно в нем вот так же будет изукрашено цветами, и Наоми, в шелках и золоте, будет царить среди всего этого великолепия. Потом он опять вспомнил о Петере Вике и о том, что они проводят вместе последний вечер. Мысль эта тяжелым камнем легла ему на сердце.

— Посмотреть на тебя — ни дать ни взять мокрая курица, — сказал Петер Вик. — Подумай, ты едешь домой, в Свеннборг. Неужто ты не рад, что увидишь Люцию? Ведь она тебе по душе?

— Да, очень, — ответил Кристиан, и его противоречивые чувства разрешились слезами.

— Какого черта ты разревелся? — спросил Петер Вик. — Уму непостижимо, сколько соленой воды может уместиться в человеке! Тебе нечего делать на судне, я уже не раз думал об этом.

Кристиана бросило в жар. Хотя он сам собирался покинуть Петера Вика, но чтобы тот намеревался отказаться от него — нет, такое никогда не приходило ему на ум. Поэтому слова шкипера привели его в ужас.

— Не бойся, за борт я тебя не брошу, — засмеялся Петер Вик, дружески привлекая его к себе. — Ты хороший парень, и я привязался к тебе, но море тебя не влечет, в этом я убедился.

Кристиану, увы, нечего было возразить.

— В сущности, ты заслуживаешь хорошей оплеухи, — сказал Петер Вик. — Тебе следовало открыть мне, что у тебя на сердце. Я давно хотел потолковать об этом с тобой, но духу не хватало. Давай-ка поговорим начистоту и оба успокоимся.

Неужели Петер Вик знал все? Неужели он проведал, что нынче ночью Кристиан собирается тайком уйти с судна? Грешник с нечистой совестью опустил глаза.

— В ту ночь на Сальтхольме, — продолжал Петер Вик, — когда ты сидел, уставившись на огонь, а потом болтал с графом насчет того, чтобы стать знаменитостью, глаза у Петера Вика были закрыты, но он не спал. Я слышал весь вздор, которым он заморочил тебе голову и которому ты, дурень, поверил. И твою исповедь я слышал, и просьбу. Каким же ты был простаком! Тогда-то я и решил распрощаться с тобой. На шхуне ты мне не нужен. Но это еще не значит, что тебе придется голодать и холодать. К родителям я тебя не отправлю, нет! Я хочу определить тебя к господину Кпепусу в Оденсе, у него ты сможешь чему-то научиться, он знает толк в музыке, вот и посмотрим, на что ты годишься.

Кристиан крепко сжал его руку.

— Ну-ну, не хнычь, — сказал Петер Вик. — Коли из тебя выйдет что-то путное, я буду рад, но матрос из тебя никакой.

Кристиан снова чуть не заплакал, вспомнив, что он собирался сделать сегодня ночью; это лежало тяжестью на его сердце, но признаться в своем грехе он не решился. он будет учиться музыке, будет жить ради музыки! Его самое заветное желание исполнится, и помощь пришла от Петера Вика, хотя как раз у него он ее никогда не искал. Кристиан преклонил колена в темном углу, послал воздушный поцелуй и возблагодарил доброго, заботливого Бога.

На рассвете заскрипел трос у причала, и «Люция» вышла из гавани. Кристиан радостным и вместе грустным взглядом смотрел на окна Наоми. «Сегодня наверняка и она, и граф, и все в доме только и будут говорить о том, что мы ушли, — думал он. — Несчастная Стефанова Карета, как ей хотелось уехать с нами!»

И шхуна вышла в открытое море.

— Нашего шкипера больше нет, — заметила гувернантка, взглянув в окно. — Вместо него стоит другое судно, с борнхольмскими часами.

— Ну и хорошо! — отозвалась Наоми. — Значит, и мальчишки тоже нет. Он был такой назойливый, такой дерзкий! Когда я была маленькая, мы иногда виделись, его родители жили рядом с нами, и один раз мы с ним поиграли. Это было давным-давно, не понимаю, с какой стати он счел себя вправе ворваться прямо сюда, в гостиную. Право же, у него не все дома. Ты не представляешь, как он замучил меня, когда мы возвращались по льду из Сконе. К сожалению, мне пришлось обойтись с ним нелюбезно, но у меня не было другого выхода.

— Интересно получится, если у него и правда есть талант и он сумеет доказать это. Клаус Шаль, который сочинил прекрасную музыку к балетам Галеотти, вырос в бедной семье. Он попал в балетное училище при театре, потом в кордебалет, а теперь он известный композитор.