— Совсем как в романе, — сказала Наоми. — Но мне бы хотелось, чтобы в конце жизни все оказались несчастливы. Так было бы интереснее.

Теперь мы отправимся в Оденсе, старую столицу острова Фюн; тогда в ней было больше своеобычного, чем теперь. В то время там было много старых домов — толстые стены, барельефы над окнами, высокое крыльцо с широкими ступенями, каменными перилами и вбитым в стену грубым медным навесом. Один из домов украшали деревянные фигуры двенадцати апостолов, на другом гримасничающие лица показывали язык с каждой выступающей вперед балки; дворянские гербы блистали на стенах; правда, тогда у города не было одной особенности, которая отличает его теперь и наверняка весьма примечательна, — это манера хоронить своих покойников.

Ступившему на кладбище святого Кнуда никогда не придут на ум слова Байрона: «Пусть волнуется трава над вашими могилами». Все могилы замощены булыжником, совсем как улица. Живые, желающие выказать почтение к своим покойникам, заботятся о том, чтобы содержать булыжник в порядке, и выпалывают каждую пробившуюся между камнями травинку.

Как уже было сказано, сего странного обычая еще не существовало в 1816 году, когда мы вместе с Кристианом прибыли в этот город, зато многие дома сохранили в целости свой облик прежних времен, женщины мещанского сословия романтично выглядывали из эркеров, а ремесленные цехи процессиями ходили по городу со знаменем и своим шутом во главе.

В пасхальное утро простой люд собирается на Монастырском холме, чтобы «посмотреть, как играет солнце, радуясь воскресению Спасителя». Правда, почти всегда солнце закрыто облаком, так что наблюдать игру не удается, но каждый истово верит, что за облаком солнце играет.

Одна из наименее почитаемых церквей в Оденсе — церковь святого Ханса, и все же именно о ней, по народному поверью, Сивилла, посетившая царя Соломона, предсказала, что однажды, когда в церкви будет больше всего народу, она провалится сквозь землю. Крытый проход соединяет эту церковь с замком, чей сад граничит с кладбищем, а на краю кладбища стоят несколько жилых домов. В одном из них и обитал господин Кнепус.

Красно-бурый костюм, состоящий из панталон до колен, кафтана и камзола, украшенного металлическими пуговицами, был его обычным одеянием; парик с косичкой, маленькая шляпа-треуголка и большая трость с янтарным набалдашником довершали наряд. В то время в Оденсе кое-кто щеголял в военных мундирах прошлого века. Господин Кнепус не разрешал выбивать пыль или чистить щеткой свой костюм — это, мол, его испортит; при первом же взгляде на костюм становилось понятно, что его владелец придерживается именно такой точки зрения.

Был конец апреля, когда Кристиан с маленьким узелком под мышкой и рекомендательным письмом от Петера Вика, поднявшись по каменным ступеням, постучал железным молотком в дверь, которую всегда держали на запоре.

Стройная горожанка в чепце с развевающимися, но грязноватыми лентами открыла ему; это была мадам Кнепус.

— Наверное, вы приемный сын Петера Вика! — воскликнула она, пожала Кристиану руку и, не умолкая ни на минуту, повела его по коридору, где метла хоть и поработала, но не сказать, чтобы на совесть; однако сверху пол был посыпан свежим песком. Два старинных памятника, купленных при сносе францисканского монастыря, и несколько надгробий украшали голую стену; непонятно было, входишь ли ты в церковь или в жилой дом.

— Жизнь мы ведем тихую, — говорила хозяйка. — Кнепус участвует только в двух торжествах: состязании стрелков и дне рождения короля. Но у него, сами увидите, есть свое особое развлечение.

Тут появился и ее муж; он был в грязно-желтом ночном колпаке на почти лысой грушевидной голове; тесноватый плащ, служивший ему шлафроком, был стянут кожаным поясом; тощие ноги прикрывало только исподнее.

Супруги обращались друг к другу на «вы».

Мадам Кнепус приготовила для Кристиана комнату под крышей с видом на замковый сад. Правда, одновременно эта мансарда служила и домашней библиотекой, и кладовкой, но надо было как-то выходить из положения: ведь не мог же ночевать в комнате, примыкающей к спальне хозяйки, юноша, который к тому же скоро станет взрослым мужчиной, — это, по ее мнению, дало бы повод для пересудов. Так что пришлось Кристиану довольствоваться мансардой; там же в соседней комнате спал господин Кнепус.

Уже в восемь часов вечера, особенно зимой — а по его понятиям сейчас на дворе еще стояла зима, — господин Кнепус ложился в постель, под предлогом, что завтра рано вставать. Через четверть часа к нему заходили жена и служанка. Этот первый вечер Кристиан провел с ними, знакомясь с их чудачествами.

Все стены были обклеены карикатурами и увешаны различными музыкальными инструментами; на полках лежали детские игрушки, а ребенок, для которого они были предназначены, то есть сам господин Кнепус, лежал в постели. На столе перед кроватью из маленькой суповой миски шел пар от горячего пунша. Хозяин пил и смотрел в волшебный фонарь, время от времени кивком головы давая знак служанке, что пора сменить картинку, а мадам Кнепус читала ему вслух какого-то немецкого классика. Все это вместе господин Кнепус называл своими «kindische Stunden»[23] и проводйл так все вечера. Лишь когда он устало откидывал голову на подушки и мадам, время от времени прерывавшая чтение вопросом «Schlafet Du, mein Lammchen?»[24], не получала на него ответа, они со служанкой тихонько уходили и становились сами себе хозяйками.

Итак, господин Кнепус лег и, поскольку сегодня собралось такое большое общество, предложил сыграть в фанты, он — в постели, остальные на полу; получилось очень забавно. Кристиану выпало поцеловать мадам под большим одеялом, которое господин Кнепус набросил на них; мальчик зажмурился и поручил себя воле Божьей. После этого ему дали стакан пунша, так что в свою спальню он ушел в самом веселом настроении. Комнатка с низким скошенным потолком, уютно обшитая панелями, очень напоминала каюту Петера Вика. Большую часть комнаты занимала этажерка с книгами — среди них были сочинения Виланда и справочник по физике Шульца, а все остальные были так или иначе связаны с музыкой. Старое надгробье с вырезанными на нем святыми, некогда украшавшее один из склепов в церкви францисканского монастыря, но проданное, когда ее сносили, служило чем-то вроде ширмы в ногах очень короткой кровати, как оказалось, составленной из корыта для опары и кресла. За надгробьем висели копченый лосось и несколько связок сальных свечей. А рядом стоял бочонок со сливочным маслом на донышке. Два стула и стол довершали меблировку.

— Видите, как уютно я все устроила, — сказала мадам Кнепус. — В ящике стола вы будете держать свое чистое белье, а в этот ранец под кроватью класть грязное. Во всем должен быть порядок! Господин Кнепус ходит умываться к водоразборной колонке, но молодой человек должен все делать как принято. Вот здесь, в бутылке из-под пива, — вода. Вы можете поливать себе на руки прямо в окно. Потом мы еще поставим вам умывальник. Все наши зеркала слишком велики для этой комнаты, так что вам придется довольствоваться вот этой коробочкой с зеркальцем в крышке. В шесть часов вам подадут кофе в постель, раньше вставать не надо.

Кристиан остался один в своем новом жилище; на душе у него было спокойно и радостно: наконец-то он вышел на проторенную дорогу к своему счастью. Он открыл окно и в ясном лунном свете стал разглядывать лежащий за двориком Кнепусов замковый сад. Среди толстых старых деревьев зеленела лужайка с большим прудом, где плавали два лебедя, грациозным движением загибая свои длинные белые шеи назад, над спиной. Было тихо-тихо, лунная дорожка лежала на воде, по которой плавали лебеди. Глядя на них, Кристиан вспоминал все, что он уже успел пережить, и мир снова стал представляться ему сказкой, а белые птицы на зеркальной глади — феями, которые понимали, как он счастлив и благодарен.