Но Всеслав, по какому-то безотчетному побуждению, сделал уже несколько шагов к развалинам.

Вдруг яркий луч света блеснул в одном из заглохших травою окон разрушенной церкви, вся внутренность развалин осветилась – и Всеслав мог без труда различить, посреди небольшой толпы богомольцев, стоящую на коленях деву в голубом покрывале.

– Это она! – вскричал юноша.

– О ком ты говоришь? – спросил с удивлением незнакомый.

– Так это она – это Надежда!

– Безумный! Куда ты? – сказал незнакомый, загораживая ему дорогу.

– Оставь меня! – вскричал юноша, отталкивая Веремида.

Он побежал к самому окну. Глубокое молчание царствовало внутри разоренного храма, и один только тихий голос иерея раздавался под ветхим сводом горнего места: он молился о великом князе Киевском

– Пойдем отсюда, – сказал глухим голосом незнакомый, – я не хочу долее осквернять мой слух их безумными мольбами. Подлые рабы: Владимир презирает и гонит их, а они молятся о его здравии!

– А я! – прервал с живостию Всеслав. – Я вскормлен Владимиром – он не презирает, а любит меня он не гонитель, а государь и благодетель мой! И ты хочешь, чтоб я восстал против него?.. Нет, нет, никогда!

– Всеслав! – вскричал грозным голосом незнакомый

– Да, Веремид, – продолжал юноша, – когда господь не судил мне владеть Киевом по праву наследства, когда попустил чуждому государю завладеть достоянием моих предков, то да будет его святая воля! Не мне восставать против судеб его, не мне быть судьею Владимира, один бог карает венценосцев. Слушай, Веремид: здесь, пред храмом истинного бога, я отказываюсь навсегда от прав моих: не хочу участвовать в твоих преступных замыслах. Служить верой и правдой моему благодетелю и быть сыном добродетельного Алексея – вот все, чего жаждет душа моя!

– Как, ты хочешь лучше остаться безвестным сиротою?!

– Да!.. Если я не могу назваться правнуком Аскольда без того, чтоб не изменить чести и добродетели, то с радостью остаюсь безродным сиротою, которого государь, великий князь Владимир почтил названием своего отрока.

Неподвижный как истукан, бледный как смерть стоял незнакомый против Всеслава, устремив свои пылающие взоры на юношу, он, казалось, готов был одним взглядом превратить его в пепел. Несколько раз невнятный глухой ропот вырывался из груди его; проклятия, угрозы, слова мщения и гибели теснились на полуоткрытых устах его, и судорожная дрожь пробегала по всем его членам. Наконец он победил этот первый порыв своей неукротимой души; на лице его изобразилось не спокойствие, но какое-то холодное, мертвое равнодушие.

– Ну что ж, верный слуга Владимира, – сказал он с улыбкою, исполненною презрения, – о чем ты задумался? Иль ты не хочешь выслужиться пред твоим господином?.. Выдавай меня руками своему государю и благодетелю, влеки на позорную казнь! Но, может быть, ты боишься меча моего? – продолжал незнакомый, бросив его на землю. – Так вот он, у ног твоих! Иль нет – я и без оружия тебе не под силу! Ступай, беги, приведи сюда Владимировых воинов: я обещаю тебе не сойти с этого места. Только послушай, Всеслав: если не скоро найдут палача, возьмись уж ты сослужить и эту почетную службу! Да смотри, молодец, не осрамись! Стыдно будет тебе, воспитаннику Владимира, если рука твоя дрогнет, когда я, кладя мою голову на плаху, скажу тебе: «Ну что ж, правнук Аскольдов, чего ты медлишь? Не томи верного слугу твоего прадеда! Потешай своего господина, упивайся вместе с ним кровью того, кто называл родителя твоего другом, кто был сам вторым отцом твоим!»

– Я не ищу головы твоей, – сказал твердым голосом Всеслав, – даю тебе семь дней сроку, чтобы удалиться навсегда от пределов киевских; но знай, что по истечении сего времени я открою все Владимиру, – и тогда пеняй на себя, если ничто уже не укроет тебя от его поисков. Прощай!

Сказав эти слова, Всеслав пошел скорыми шагами вдоль стены церкви и скрылся посреди ее развалин…

Несколько минут стоял незнакомый молча на одном месте.

– Нет, – прошептал он наконец, – нет, этого я не ожидал! Злополучный род! Итак, не истощилась еще над тобою вся злоба враждебных небес!.. Эти подлые рабы греков… да, они, этот Алексей и дочь его – они развратили сердце этого неопытного юноши!.. Христиане, христиане! – продолжал незнакомый, заскрежетав зубами. – Ты прав, Богомил: смерть всем христианам! Пусть гибнут все: и старики, и жены, и малые дети!.. Лицемеры!.. Этот ребенок любит Надежду… Быть может, она, наставленная отцом своим, успела уже подавить в душе его все благородные помыслы; быть может, он уже христианин!.. О, ты счастлив, Веремид!.. Ты не знаешь своего позора, ты не видишь, как сын твой лобызает руку какого-нибудь презренного чернеца… преклоняет колена перед изображением чуждого бога и помышляет не о чести своей, не о славе своих предков, но о посте, молитве и покаянии!.. Вот еще один из этих развратителей! – прибавил вполголоса незнакомый, подымая свой меч.

В самом деле, кто-то, пробираясь тайком вдоль развалин, остановился шагах в десяти от незнакомого и спрятался за толстый дуб, под тенью которого заметны были остатки двух или трех надгробных камней.

– Но чего он хочет? – продолжал незнакомый. – Зачем прячется за этим дубом?.. Мне кажется, он смотрит на меня… Кто ты? – вскричал он, подбежав к этому любопытному прохожему и схватив его за ворот. – Зачем ты здесь?

– Зачем?.. Как зачем?.. – сказал испуганным голосом прохожий, стараясь вырваться из рук незнакомого

– Ты бездельник!

– Что ты, что ты, молодец!

– За кем ты здесь присматриваешь?

– Ни за кем, право, ни за кем! Да пусти меня!

– Ты лжешь!.. Кого тебе надобно!

– Никого, ей-же-ей, никого!

– Ты христианин?

– Кто, я?!! – отвечал запинаясь прохожий – То есть я?..

– Ну да?

– Христианин, христианин!..

– Итак, я не ошибся! – сказал грозным голосом незнакомый. – Ты из числа этих развратителей?..

– Нет, нет, господин честной, я солгал – я не христианин! Чтоб с места не сойти, право, не христианин!

– Но мне кажется… Неужели?.. Этот голос… Говори, кто ты?

– Я?.. Не погневайся, молодец: я княжеский ключник…

– Вышата? – прервал с живостию незнакомый.

– Нет, нет, не Вышата… Право, не Вышата!.. Да пусти меня!

– Ты опять солгал. Но не бойся и посмотри на меня хорошенько: мы старые приятели…

– Как так?..

– Да неужели ты забыл того, к кому присылал тебя Владимир, когда брат его княжил в великом Киеве? Вот я так помню, как ты уговаривал его любимого воеводу выдать руками Ярополка, как сулил ему и милость княжескую, и богатые поместья, дарил серебром и золотом.

– Которого он не взял? – подхватил ключник. – Как забыть такую диковинку!.. Ах, батюшки-светы! Неужели то в самом деле?.. Ну, так и есть… так, так, это ты!.. А я думал, что тебя, сердечного, давно уже и в живых нет.

– Что ж делать, брат: живуч! А, чай, вашему князю куда бы хотелось…

– Что ты, что ты, молодец?.. Да знаешь ли, что тебя везде отыскивали?..

– Я думаю.

– И когда нигде не нашли, так наш государь великий князь больно призадумался.

– Вот что!

– Право, так! Да если б ты к нему явился, так он осыпал бы тебя дарами.

– В самом деле?

– Ты был бы у него первым человеком.

– Нет, брат Вышата, – предателей награждают не честью, а золотом; а уж ты знаешь, что я до него не охотник. Я изменил Ярополку для того, что хотел услужить Владимиру, а не пришел просить награды, затем чтоб сберечь на плечах голову. Ведь живую-то улику никто не любит… Да что об этом говорить!.. Скажи-ка мне, старый приятель, правда ли, что ты в большой милости у князя Владимира?

– Да, государь меня жалует, – сказал Вышата, поглаживая с важностью свою бороду.

– Правда ли, что кроме княжеского погреба у тебя есть на руках кой-что еще другое?

Вышата улыбнулся с довольным видом.

– Так это правда?.. Ну, брат, поздравляю! Да знаешь ли, что это препочетная служба.

– Эх, любезный, кто и говорит: почет велик, да проку мало.