Мастерко перевел дух, взглянул на Демидова и со вздохом продолжал:

— Прост человек, а все же догадался, что неспроста хляби разверзлись и мрак пал на горы. Кому охота идти навстречу своему горю-злосчастью? Отказались холопы спускаться под землю и робить на радость другим. Но сильны хозяева и плетями приневолили людей лезть в кромешную тьму, в недра земные. День и ночь, батюшка, мозолистые руки не знали покоя — все робили и робили. Нет беспросветнее труда под землей, когда гонят тебя без оглядки, без жалости. Подземелья, глубокие и сырые, узкие, что кротовины, губили людей дешевой смертью: то глыба сорвется на трудягу — и прости-прощай тогда свет белый, то вода зальет, то еще какая другая беда настигнет. Все, милый, к одному концу, к одной напасти… И вот в такой поре среди рудокопщиков появился Аким-богатырь. Эх, и человечище: плечист, молодецкой ухватки и своего брата в беде не оставит! И стал он робить, как все кабальные. Известна барская хватка: упустил — плетями засекут, живьем сгноят, вроде как у нас…

Заводчика покоробило, он поморщился и сердито перебил Голубка:

— Ты, старый брехун, полегче! Не больно мути словами…

— Э, милый, так сказка сказывается, так песня поется. Из нее слова не выкинешь! — спокойно ответил старик и, не смущаясь, продолжал дальше: — Раз ночью гнал Аким тачку с рудой, а впереди, откуда ни возьмись, навстречу огромный черный бык: рога — дуги, глаза — фонари… Уперся бык в тачку с рудой. Попробуй сдвинь такую силищу! У Акима сердце сжалось, растерялся споначалу. Еле опомнился. «Страшен ты действительно, — говорит ему. — Но не из пужливых я, потому что вспоил-вскормил меня простой народ и силы мне свои передал. Оттого в руках моих и в сердце могущества куда больше твоего». И как двинет тут Аким тачку с рудой, бык и взреветь не успел, разом очутился под колесами и там рассыпался на мелкие искорки, и сразу светло и легко стало на душе…

Заводчик пытливо посмотрел на мастерка.

— Не пойму, что к чему? — невинно спросил он, но дедке по глазам хозяина понял — лукавит он. А все же осмелел и сказал Демидову:

— Как не понять тут. Разумей: во всяком противстве главное — иметь надо разум да молодецкую ухватку, и поборешь тогда любого супостата, хоть и страшен он…

— Но кто ж сей черный бык? — упрямо спросил хозяин.

— А тут уж и мне не сказано и про вас не говорено! — на сей раз уклонился мастерко.

Не по душе пришелся Демидову тайный сказ, нахмурился он, поднялся с кресла.

— Ну, иди с богом, дедко, отблагодарю после, — пообещал он литейщику.

На том и разошлись.

Через неделю, когда Голубок хлопотал у домны, его сманили в каменную амбарушку, там повалили и отхлестали ремнями.

Стегал его Ивашка Селезень — цыганистый бродяга, обревший вдруг силу на заводе. Из распахнутого ворота рубахи варнака лезла густая потная шерсть. И весь он был волосатый, сильный. Оскалив зубы, он бил и приговаривал:

— Смирись, батька! Покорись, хлопотун!..

Отстегав, старика поставили на Ноги. Селезень крикнул:

— Вали, дедко, да боле не попадайся под мою руку! В другой раз отяжелеет она, не сдюжаешь!

Голубок поправил портки, поклонился бродяге и незлобиво спросил:

— Милый ты мой, а скажи, за что отстегали меня, по какой нужде?

Селезень откинул ремень и пояснил:

— Первое, стегали тебя за тайный сказ. Умен Никита Акинфиевич и рассудил, что к чему. Так и сказал: «Не свалить работному Акиму барина — черного быка». Учти это, старик, и прикуси язык! А второе — побили тебя, чтобы не возгордился. Хошь ты и хозяина учил, а свое место знай…

Мастерко Голубок опять поклонился:

— Спасибо, милый, за науку! Век не забуду сего денька!

— На том будь здоров! — засмеялся Селезень и вытолкал старика из амбарушки.

Прошло только полвека с той поры, когда первые Демидовы и другие заводчики появились на Каменном Поясе, но слава уральского железа далеко перешагнула пределы отечества. Еще не так давно Швеция славилась своим железом и была главным поставщиком его в Англию, а сейчас Россия заняла первое место в снабжении Англии металлами. Демидовские заводы широко развернули «заморский отпуск». К зиме 1745 года очередной демидовский караван стал на зимовку в Твери. На сорока семи судах нагружено было триста двадцать три тысячи пятьсот сорок пять пудов железа, из которого большая часть предназначалась для Англии. В декабре того же года Никита Акинфиевич заключил с английским купцом Вульфом договор, по которому обязался поставить двести тысяч пудов полосового железа, и если «более в оном караване явится все без остатку… Кроме его, Вульфа, оное железо никому не продавать».

Все больше и больше требовалось железа за границу. Заморские купцы охотно брали добротное демидовское железо. Англичане Аткинс, Ригель и Люзбери заключили с Никитой Акинфиевичем контракт, чтобы ему, «Демидову, на своих собственных заводах под клеймом соболя и поставленных пяти литер CCNAD[3] десять разных сортов железа по разным договорным ценам доставить по семьдесят пять тысяч пудов в год». А кроме них, проживающие в Санкт-Петербурге представители английских фирм Томсон, Питерс, Бонир и другие тоже требовали железо с маркой «Старый соболь».

Миллионы пудов русского железа уплывали за море. Не было на свете страны, которая могла бы поспорить с Россией в выплавке чугуна: Франция, Пруссия, Бельгия, Англия и даже Швеция далеко остались позади. День и ночь работали демидовские заводы, горы чугуна и железа по вешней воде сплавом шли с Каменного Пояса к балтийским портам. Спрос расширялся, и это радовало и беспокоило Никиту Акинфиевича. Унаследовал он от деда, тульского оружейника, кипучесть натуры, большую хозяйственную сметливость и широкий размах в деле. Подобно деду, в своем стремлении расширить производство он не щадил крепостных и приписных крестьян и всех, кто попадал в его цепкие сети. Потомок весь удался в деда: тянуло его строить, жадно прибирать к рукам богатейший край, изобильный рудами, пушниной, лесами и плодородными землями.

Требования на железо «Старый соболь» заставили его заняться строительством новых заводов. Но где их ставить? Взоры заводчика обратились на южноуральские горы.

Там на юг грядами тянулись каменистые хребты, шумели первобытные леса, в понизях расстилались обильные пастбища. В этом краю кочевали простодушные башкиры.

По примеру деда в 1755 году Никита Акинфиевич в сопровождении приказчика Ивана Селезня отправился в глухие башкирские горы.

В своих странствованиях по скалам, падям и лесным уремам набрел Демидов на благодатный уголок. Среди живописных увалов раскинулись многочисленные привольные озера, окруженные могучими лесами, склонившими густые кроны к зеркалу прозрачных вод.

Всадники поднялись на небольшой, сглаженный временем курган, который высился над синими озерами. Бесчисленные сурковые, норы темнели в песчаном береге, попискивали среди камней полевые мыши. По скату цветистым ковром пестрел бело-красноватый степной зверобой. Остатки каменных стен высились в голубом небе. В расселинах руин, в быльняке шумел ветер. Когда-то, в давние-предавние времена, мимо древнего городища в этих местах пролегала великая ордынская дорога. Ею на запад шли воинственные народы — гунны, за ними — монголы; по этой дороге пробирались на Русь сибирские татары пограбить мирных поселян. И казалось Никите: не бор шумит, а раздается гул и гомон идущих набегом диких кочующих орд.

Демидов скинул шапку, утер обильный пот на широком лбу.

— Ну и приволье! — восхищенно сказал он. — Какой простор! Быть бы ястребом да кружить мне тут над всей этой благостью!

Цепко сидя в седле, Селезень покосился на хозяина. «Чего тут! Демидовы похлеще ястреба будут», — озорно подумал он, а вслух одобряюще сказал:

— Эко место! Металл — рядом, воды — океан, лесов для домны — прорва. Вот и ставь, хозяин, тут завод!

— Это верно. Добрый твой глаз! — похвалил приказчика Демидов. — Быть здесь заводу. А другой за озером обладим…