Блондинка, видимо, заметила, что я уставился на нее, и сделала шаг в мою сторону. Мне стало не по себе. Я потащил Вилли за рукав:

— Смываемся! Быстрее!

— И это все? — спросил Вилли, когда мы выскочили на улицу. — Может, у тебя пустой кошелек? Могу одолжить.

— Не говори глупости, просто нет желания. В любом случае это не по мне. Не могу же я оставить в этом заведении все свое денежное довольствие!

Хмель как рукой сняло.

— Пошли, Вилли, в «Лисью нору». Успеем еще выпить по стаканчику.

Естественно, одним стаканчиком не обошлось. Уже светало, когда мы, пошатываясь, направились в казарму. Ко мне вернулось хорошее настроение.

— О, пре-прекрасный Ве-Ве-Ве-Вестервальд, эвкалиптовый рай, над твоими вершинами свистит холодный ветер, и все же в сердце, глубоко-глубоко, проникает маленький луч солнца! — заорал я дурным голосом на всю улицу.

— Прекратите! Безобразие! — Одно из окон над нашими головами раскрылось, и в нем показалось перекошенное гневом лицо мужчины. — Марш в постель, и быстро!

— Сам убирайся в постель! — закричал я ему в ответ. — Стоять «смирно», когда я с тобой беседую! Усвоил?

— Убирайтесь, или вызову полицию!

— Пошли, Петер, пошли! Пустое затеял, — наступал на меня Вилли.

— Что, в штаны наделал? — оттолкнул я его. — Я — нет! Буду петь где и когда захочу. И сейчас! Смирно! Запевай!

— Петер, не нарывайся на скандал! Этот наверняка вызовет полицию.

— Болтаешь тут! Он трус, как и ты. Все вы трусы, а если нет, то подпевай. Итак:

Вилли нахмурил лоб, сверля меня глазами, а я продолжал орать во всю глотку. Окно между тем закрылось.

Словно из-под земли возле нас выросла патрульная машина.

— Ну, у кого из вас такой приятный голос? — задал вопрос один из полицейских.

Я молчал, словно воды в рот набрал.

— У меня голос, — нетвердо проговорил Вилли, покачнулся и едва не свалился на тротуар. — Исполнить тебе серенаду, золотце мое? А? Не обижайтесь, господа полицейские. Сегодня вечером мне сообщили, что я впервые стал отцом. Мальчик! Надо же было отпраздновать это. Прекра-асен мир! — тихо затянул Вилли, подходя к водителю машины и пытаясь обнять его.

— Проваливай, только без шума! — отстранил его тот. — Коли такое событие, мы закроем на твои безобразия глаза, но в следующий раз заберем. Понятно?

— Понятно, золотце, — промямлил Вилли и, делая зигзаги, вернулся ко мне.

— А ты, — ткнул в меня пальцем первый полицейский, — получше присматривай в следующий раз за своим дружком. У тебя вроде бы побольше соображения.

— Конечно-конечно, — промямлил теперь я, дал Вилли взять меня под руку, и мы исчезли за ближайшим углом.

— Фу, едва не влипли! — простонал Вилли, когда мы отошли подальше. — Надо взять такси.

— Ну, старина, ты классик! Надо же: «Впервые стал отцом»! Нет, сейчас лопну от смеха!

— Единственное, что во всей этой истории было правдой, так это то, что вечером, когда родился мой первый малыш, я куролесил, как ты сегодня. Что скажешь на утреннем осмотре?

— Моя забота.

— А ну, любители спагетти, повертите своими животами! Начинай! И раз! И раз! И раз! Эй вы, с бородой папуаса! Команду «Отставить!» я не давал!

Новый лейтенант был строг. Невысокий, подтянутый, короткая стрижка под морского пехотинца. Тонкие губы буквально выплевывали команды. Подобные типы мне встречались раньше только в кинокомиксах. Винтерфельд гонял нас по спортплацу зычными командами:

— Крайес, Янзен и Шредер! На старт стометровки! Давай-давай! Должны пробежать за 13,4. Если будете плестись, как погонщики верблюдов, мы с вами не поладим.

— Господин лейтенант, почему мне снова бежать? Ведь в прошлый забег у меня было 13,3, — осмелился я спросить Винтерфельда.

— Именно потому. Поможете этим клячам показать нужное время. Что, Крайес, устали? А мне командир вашего отделения унтер-офицер Линский представил вас как выдающегося спортсмена.

— Что ж, побегу в четвертый раз, — сдался я. В этот забег я умышленно показал 14,0.

— Вы не на пятикилометровке, Крайес! — отчитал меня Винтерфельд. — Вы должны были потянуть за собой этих двоих, а не разыгрывать на дистанции умирающего лебедя.

«Хорошо, что он заговорил о пятикилометровке», — подумал я. Именно сегодня мне хотелось пробежать ее. Мысленно я уже был на дистанции.

— И знаете что, Крайес? Я пойду на пять километров вместе с вами. Время прохронометрирует кто-нибудь другой. А то и пятикилометровку вы превратите в приятную прогулку.

— Разрешите спросить, господин лейтенант, какой вы показываете результат?

— Лучшее мое время — 17,58, — с гордостью произнес тот в ответ.

Ну и влип! Знать бы об этом раньше! Ведь до сих пор я ни разу не прошел меньше чем за 18 минут. К тому же сегодня я уже пробежал четыре стометровки. Не исключаю, что Винтерфелъд еще раньше принял решение бежать со мной и потому умышленно довел меня до изнеможения.

— Итак, забег через полчаса.

Я использовал это время, чтобы в медленном темпе пройти дистанцию. 12,5 круга соперничества с Винтерфельдом. Тот, конечно, решил меня доконать. Но лейтенант не знает пока, что мой результат — 18 минут. Нас с ним разделяют только 2 секунды. Если поднапрягусь, а Винтерфельд будет не в лучшей форме, то не все потеряно. Надо попытаться. Бег превратится в покер. К тому же ребята поняли, что за итогом забега что-то стоит. Офицер против рядовых, командир против подчиненных, муштрующий против муштруемых. Вот шанс взять верх!..

Первые два круга Винтерфельд дал мне вести бег. Видимо, рассчитывал взвинтить мои нервы. Я сбавил темп, но он не обходил меня, шел буквально в затылок. «С таким темпом, — подумалось мне, — не уложиться и в 18 минут». Но дело было не во времени. Третий и четвертый круг я прошел в еще меньшем темпе. Хотелось увидеть его реакцию. Кроме того, следовало поберечь силы. Винтерфельд пока держался. Но в начале пятого круга нервы его сдали. Ему, видимо, показалось, что я выдохся.

— Что, уже нет дыхания, Крайес? — с самодовольной гримасой на лице бросил он и плавно обошел меня. Попытался оторваться, но я сел ему на пятки. И так весь круг. Он часто оборачивался, в его глазах было недоумение. Я улыбался, потому что чувствовал себя все увереннее. Он взвинтил темп, чтобы окончательно уйти в отрыв. После седьмого круга Винтерфельд, думаю, понял, что недооценил меня. Мы как бы заключили молчаливый союз, что каждый новый круг ведущий меняется. Оба мы готовились к рывку на финише. Вопрос был в том, что считать финишем: весь последний круг или последние сто метров?

Пока я раздумывал, Винтерфельд решился: за 500 метров до финиша он сделал рывок. Ясно, лейтенант не хотел победы на последних метрах, а решил закончить дистанцию с убедительным преимуществом. Неожиданность рывка позволила ему оторваться метров на десять.

Прозевал, черт возьми! Я наддал и тут же вдвое сократил разрыв. Винтерфельд оглянулся снова, разрыв не увеличился. Я заметил, что лейтенант сдает. Видимо, он не рассчитал свои силы и начал финишировать слишком рано.

Последние сто метров. Самочувствие мое было отличным. Если бы мы не ползли на первых кругах, можно было бы пройти меньше чем за 18 минут. Три метра отделяют меня от Винтерфельда, два, один… и вот мы идем, как говорится, ноздря в ноздрю.

Так продолжается примерно десять метров, но эти метры кажутся мне вечностью. Винтерфельд выкладывается, в последний раз пытается уйти вперед. Но мой финиш лучше, с разрывом в два метра.