Восемь шагов вперед, четыре в сторону. Справа от меня чудовищно узкое сооружение, которое служит кроватью. Впереди, у стены, стоят шаткий стол и стул из железных трубок. Сначала у меня в камере был деревянный табурет. Я разворотил его, пытаясь разбить глазок в двери. Чего же вы еще хотите из меня выжать? Разве мало того, что я засунут в эту каталажку? Что ж, входите, сволочи, я и этот железный стул сломаю о ваши головы!

Но до чего же здесь паскудно! Хуже всего то, что у меня теперь так много свободного времени. Времени для раздумий. Я здесь уже четыре дня. А сколько вообще дней меня продержат взаперти? Пожалуй, не избежать и очной ставки. Все зависит от того, как поведут себя лейтенант Винтерфельд и его адвокат Фенкляйн.

Фенкляйн вчера кое на что намекнул. Перед допросом. Я сидел в коридоре и ждал своей очереди.

— Надо бы облегчиться, — сказал я полицейскому, сидевшему рядом со мной.

Тот молча указал на дверь наискосок и на всякий случай пробурчал:

— Мы на четвертом этаже. К тому же окна зарешечены. Так что не пытайся… — И усмехнулся.

— Мне бы действительно только облегчиться, — ответил я и скрылся за дверью.

Не успел пристроиться, как дверь распахнулась и передо мной предстал коренастый мужчина в черном костюме. Лицо его пылало, а торчащие в стороны уши буквально касались моего лица.

— Немного необычная обстановка для знакомства, — прошипел он. — Я Фенкляйн, адвокат вашего командира взвода господина лейтенанта Винтерфельда. Мне хотелось бы вам помочь.

Кажется, от неожиданности у меня все внутри замерло.

— Господин Крайес, на вашем лице такое недоверие… Вы что, не доверяете мне? Однако послушайте, что я вам скажу: вы ведь не хотите оставаться здесь? Или я ошибаюсь? Кратчайший путь к свободе — молчание. Никаних имен. Поняли? Хороший защитник — а я таких знаю, — и вы вскоре распрощаетесь с этим казематом. А уж потом, когда вас освободят, мы возьмем вас под свою опеку. Усвоили? Если нет, мы можем поступить и иначе. Но тогда не ждите снисхождения.

Фенкляйн привел в порядок одежду, спустил воду.

— Побудьте здесь еще пару минут, пока я не скроюсь, — сказал он. — Не хотелось бы, чтобы нас видели вместе.

Ах вот оно что! Винтерфельд, отъявленный подлец! Ты намерен положить меня на лопатки? Это на тебя похоже. Начни я мекать, как теленок, и ты меня прикончишь. Но, как говорится, не на того напал…

А теперь повернись. Восемь шагов назад. Поворот направо. Отдохни… Отдохните, саперы. Мы гордость армии. Мы строим мосты. Раз-два. Пересекаем озера. Раз-два. И нам не страшны никакие глубины, никакие стремнины. Мы саперы… Что за паскудная песня! Гордость армии? Как раз наоборот. «Лучший сапер тот, у которого самая заскорузлая фантазия», — говаривал один из стариков преподавателей. Но это было давно, в пору учебы.

Вчетвером мы сидели в стареньком «опеле» Калле Аренса и любовались Вупперталем. В кармане у каждого была повестка. Все молчали. Калле, Йорг, Вилли и я.

Саперный трубопроводный батальон… Чем же там придется заниматься? Чем занимаются саперы, это мне понятно. Но трубы и армия?

— Слушай, малыш, — заговорил наконец Калле, отвалившись от баранки. — Ты что, струсил? Все время молчишь.

— Ах, брось! Я думаю, что из нас намереваются слепить? Саперы-трубопроводчики… Интересно, что будут перегонять по этим трубам — газ, питьевую воду или что-нибудь другое?

— Ну да, — пробурчал Йорг с переднего сиденья. — Питьевую воду! Смех! Нет, Петер, вода у тебя будет вместо мозгов, а возить тебе придется горючее и смазочные материалы. Горючее для самолетов, танков, мотоциклов, офицерских машин. Называют это службой тыла. ВВС противника обычно проявляют к ней особый интерес, я имею в виду атаки с воздуха.

Рассуждения Йорга как-то не тронули меня. Бензин… Подвоз… Авиационные налеты… Какие еще налеты? Ведь на планете царит мир. Но если он взорвется? И именно в то время, пока я буду служить в бундесвере? Воображение рисует ситуацию: я лежу рядом с трубопроводом. В руках у меня автомат. И вот они приближаются, солдаты противника… Ах, что за чепуха! Кто они сегодня? Да, но вот вплотную ко мне подходит какая-то бронемашина. Из ее бойниц вырываются пулеметные очереди. Как гром с неба. Я пристраиваю свой автомат. Но он почему-то в одно мгновение превращается в игрушечный, сделанный из пластмассы. И я напрасно нажимаю на спусковой крючок. А бронемашина уже рядом, из ее чрева вылетает что-то оглушающее и всеуничтожающее. Так что же, я, сапер Крайес, обречен? Погиб. Погиб сапер Петер Крайес, защищая важные коммуникации горючего для бундесвера. По сему случаю он награждается посмертно Боевым крестом, дабы родственники и близкие хранили награду, с гордостью вспоминая погибшего.

— Осталось примерно десять километров, — пробормотал Калле.

Честно говоря, эти последние километры показались мне бесконечными. Хотелось поскорее в Вупперталь, в казарму, чтобы наконец узнать, что же нас ожидает.

— Ну-ка прибавь!

— Не терпится, старик? — вмешался Вилли, который удобно развалился рядом со мной на заднем сиденье.

— Ладно, малыш, посмотрим, что еще можно сделать с этой старой керосинкой, — ответил Калле. — Если я выжму из нее сто двадцать, ты ставишь бутылку.

— Он согласен, — ответил за меня Йорг. — Как жарко в машине! Дышать нечем.

— Потребуется, поставлю и две. Только прошу: поскорее доведи эту развалину до ворот казармы!

Калле нажал на акселератор. Вскоре стрелка спидометра запрыгала на цифре 115. И тут Калле неожиданно схватил себя правой рукой за горло. Его голос зазвучал как-то неестественно, надтреснуто, словно в гортани у него что-то сломалось.

— Дышать нечем, воздух стал невероятно сухим. Мне кажется, я задыхаюсь! Йорг, возьми баранку! — Он снял со штурвала и левую руку.

«Что за шутки?» — едва не сорвалось у меня с языка, но я вовремя сдержался.

Калле и Йорг переглянулись, кривые ухмылки пробежали по их лицам.

— Наверное, испугался парень…

Еще дома, до отъезда к месту службы, я поставил себе цель многому научиться за годы службы в бундесвере. Во время учебы в гимназии я почему-то не особенно стремился приобретать знания. За исключением последнего года, когда я представил реферат для внеклассных занятий. В нем шла речь о соотношении сил между НАТО и Варшавским Договором. Цифровых выкладок я уже не помню, но и теперь мне кажется, что тогда данные по русским танкам были ошеломляющими.

Мой реферат не убедил только двоих в классе. Эти мальчишки болтали всякий вздор о стремлении НАТО к военному превосходству. Они защищали русских! Возможно, именно эти двое инспирировали наши споры по поводу того, протестовать против призыва в бундесвер или не протестовать. На последней, предвыпускной неделе была организована открытая дискуссия. Выступать должны были Дирекс от имени учащихся и какой-то молодой офицер. Во всяком случае, так планировалось поначалу. Позже в число ораторов включили и одного из этих двоих противников службы в бундесвере.

Бундесвер представлял настоящий парень, немногим старше меня, но уже лейтенант.

— Что касается меня, — заявил он, — то я немедленно расформировал бы весь бундесвер. Оставил бы, пожалуй, лишь пограничные войска, чтобы было кому осуществлять визовый контроль и взимать въездную пошлину. Но и эти функции в рамках «Общего рынка» уже отмирают. Однако существуют исторические реалии, которые принуждают нас иметь мощные вооруженные силы.

Затем выступил и противник службы в бундесвере. Этот показался мне очень уж наивным. Он призывал к сотрудничеству с русскими на принципах добрососедства. А как же тогда быть с русскими танками, чудовищное число которых называют в газетах?

Я отключился от его аргументов. Подобные речи не интересовали меня. Мои мысли витали над стадионом. В кармане лежал билет. Играла первая команда футбольного клуба. Мать всякий раз начинала бурчать, если я собирался на тренировку. Именно там я познакомился с Петрой.