— Все так, как он сказал, — добавил Хоук.

— Мы живем на северо-запад отсюда, — сказал Нем. — Где скалы достаточно круты для собак. Днем мы чаще всего прячемся. Однако иногда мы выходим на верх, чтобы охотиться. В любом случае мы очень устаем. Соплеменникам мы не мстим. Может быть, они думают, что мы ушли в лес к Крею, или прямо в трясину.

— Они думают так, как им удобнее, — сказал Дирн. — Ты можешь быть уверен, что они не похвастаются никому из деревенских, что одержимый Дирн еще жив.

— Ты не мог провести здесь весь месяц, — сказал Шон.

— Почему не мог? Ты же собирался здесь жить, не так ли?

Шон промолчал, а Нем сказал:

— Никто, кроме отверженных, не может находиться в холмах в темноте.

Шон заскрипел зубами и сказал:

— Но вы-то, Нем и Хоук, вы-то не одержимые, а находитесь здесь.

— Да нет, мы одержимые, — тихо сказал Хоук. — Это заразно. Почему же тогда одержимых убивают?

Шон колебался. Он посмотрел на Дирна и сказал резко:

— Но что это означает?.. Способность… подниматься над землей, чужие слова, имена…

— Я не знаю, — сказал Дирн. — Это волшебство приходит и уходит. Ты не можешь его контролировать, не так ли? Кажется, оно нас контролирует. Однако я не хотел бы из-за этого умереть. И ты тоже, Хоук, — сказал он, — помоги мне, пожалуйста!

Хоук вскочил, нагнулся и протянул руку. Дирн, который сидя казался так же силен, как и красив, встав, стал пародией на самого себя. Левая нога срослась криво. Качающейся походкой калеки он двигался по покатым камням. При ходьбе он насвистывал, чтобы помочь себе.

Насвистывал он и когда возвращался. Его светлая голова на фоне звездного неба походила на огарок свечи. Он плюхнулся в траву рядом с Шоном.

— Все из-за проклятого топора! — сказал Дирн. Однако глаза его блестели от безудержного смеха, которому его научил лес.

Полузамерзший и полусогретый, полунесчастный и полууспокоенный, — таким заснул Шон в эту ночь между своими новыми спутниками.

Iона разбудил сильный толчок в плечо. Увидев, что он проснулся, Хоук отошел.

— Время исчезать, Шон!

Небо над ними было уже скорее голубое, чем черное, звезды потеряли свой блеск и растаяли. Час перед рассветом.

Они по очереди напились воды из кожаного бурдюка. Нем и Хоук уже уложили жареное мясо. Дирн стоял прямо, опираясь на копье. Когда они целеустремленно взбирались по скалам вверх, Дирн останавливался на каждом шагу. Каждый шаг, должно быть, причинял ему боль, однако он к этому уже привык и не думал об этом. Его лицо дернулось лишь раз или два, когда покалеченная нога соскальзывала с камня или попадала в углубление. Из-за этого они шли медленно. Цель их находилась в двух милях отсюда, и они потратили на дорогу час.

Восток посветлел, а затем стал шафранно-желтым. Дирн казался совсем золотым, как небо, — покалеченный золотой бог. До сих пор Шон мало думал о богах. Боги долины не имели обличья. Но теперь, как и другим вещам, он придавал богам, в своих мыслях, какие-то формы.

Плоская стена скалы распалась на отдельные горы. Между каменными глыбами виднелись упрямые деревья. Они карабкались по сланцевым и гранитным уступам — кипарисы, сосны и кривые лиственницы. В тени с серебристым журчанием бил ключ. В одной из скал, прикрытый ветками, загороженный обломками, был вход в пещеру.

— Пожалуйста, входи в наш скромный дом! — сказал Дирн с язвительным поклоном-жестом, который был незнаком людям из деревень.

Это была огромная и удивительно сухая пещера, так что казалось, деревья добывают влагу из камней. В задней части пещеры, примерно в 20 метрах от входа, находился самый настоящий камин. За ним было прорублено еще одно отверстие — явно это было сделано инструментами из Пещерного Города. Это был очаг, совсем не похожий на печи в хижинах. Дым вытягивался через камин и тепло излучало все каменное сооружение.

— Не увидит ли кто дым? — пробурчал Шон.

— Летом мы зажигаем огонь только ночью, — сказал Нем. — Зимой дым скрывает туман. Да и кому быть снаружи, чтобы заметить его?

У входа висел занавес из шкур, и рядом наготове были камни, чтобы придавливать его в ветреную погоду. В стенах, как и возле очага, были вырублены ниши. В них лежали куски жира с фитилями из кишок, а рядом с ними кресала, чтобы высекать искры. Постели представляли собой усовершенствованный вариант постели Шона: уложенная слоями трава, предварительно высушенная на солнце, как сено. В одной из расщелин находились копья, длинный нож, коса, мотыга и сильно потрепанный топор. Для защиты от сырости все было завернуто в пропитанные жиром кожи.

— Несмотря на теперешний комфорт, — сказал Дирн, — зима в этих скалах будет суровой. Поэтому у меня есть другой план.

— План сумасшедшего, — прервал его Нем.

— Ну, мы все тут сумасшедшие. Сумасшедшие главным образом от скуки, мы здесь заперты, как ежики в зимней спячке.

— Что за план? — спросил Шон.

Дирн уселся и осторожно вытянул кривую ногу.

— Пересечь лес, перейти реку и пойти по той стороне долины на юго-восток.

— Страна жажды, — сказал Шон. Это было имя, слышанное им в деревне. — Пустыня.

— Кто знает? Кто там побывал за последние сто лет? Никто не переходил через реку. Но в конце-то концов дикий страх перед лесом у нас прошел. Все, что мы бы ему сказали: «Привет и до свидания». И пошли бы дальше.

До сих пор они сидели, как придется, но теперь все склонились к Дирну, как к огню или лампе.

— Разве смерть так мало значит? — спросил Шон. — Разве встреча с Ним и его племенем не имеет значения?

— Обычно это означает смерть, но мы-то живем.

— Но мы ведь отмечены смертью.

— Может быть.

Хоук закашлялся. Нем занялся тем, что стал полировать краешком рубашки свой нож. Это была шерстяная рубашка, как и все рубашки, которые выменивали у Еловой Рощи, — из шерсти овец, принадлежащих Трому.

— До сих пор я не встречал других одержимых, — сказал Дирн. — Мои братья заразились моей одержимостью, или, по крайней мере, утверждают это. Но, что касается меня и тебя, Шон; сама смерть отметила нас. И теперь я вижу, что у тебя голубые глаза. Это интересно. В Пещерном Городе есть поговорка: лес зовет голубые глаза. Шон, если ты признаешься, что сказал Крей тебе, я расскажу тебе, что он сказал мне.

Шон раздумывал. Конечно, они должны бы обменяться историями, чтобы проанализировать то, что с ними случилось в лесу. Сначала он убедил себя, что это был кошмарный сон. Затем, когда он прилагал все усилия, чтобы выжить, он мало вспоминал об этом. Однако если что-нибудь из того, что произошло, имело смысл, он должен был это вспомнить. Обсуждение воспоминаний с Дирном, могло послужить этому.

— Ну, хорошо!

Шон рассказывал сдавленным тихим голосом. Почти обо всем: о кабаньей охоте, ревности Джофа, о том, как тот привязал его к дереву. Потом ночь, звезда, поднявшаяся из Холодного Ручья, всадники с развевающимися волосами, золотой кубок, цветы, большие крылья лошадей. Все это было так чуждо, что когда он об этом рассказывал, казалось, что все это произошло с другим. Однако он не рассказал конец истории: об Ати, Лорте и Джофе. Этого бы он никогда не смог рассказать, слишком опустошенным было его сердце. К этому он еще не был готов. Крей и волшебство были попроще. Затем он рассказал про экзамен Кая и про то, как висел в воздухе, будто на веревках.

Он заметил, что Нем и Хоук нервно заерзали, а Дирн стал совершенно неподвижным. Таким неподвижным, что когда он шевельнулся, боль в ноге пронзила его, и он грубо выругался, а затем ухмыльнулся, чтобы показать, что ничего не произошло.

— Хм, — сказал Дирн, — мне нравится момент про девочку. Тебе повезло. Безлицая, но красивая, хорошо сказано. Дочь Крея? Я сам, однако, встречал только стариков. Пожалуй, их было около десяти, но я не мог бы поклясться в этом. В центре старец с… птичьей головой. Черные перья, клюв, как кинжал, глаза, как капли забродившего вина. Но у него был человеческий голос… Хоук, Нем! Пойдите и наполните пару бурдюков водой!