Образовалась целая литература во Франции и в Италии из сочинений, посвященных страстному разбору теорий Беккариа, как со стороны его поклонников, так и со стороны враждебного лагеря. Граф Монтанари, доктор Вергани, профессор Джудичи, экономист Бриганти отстаивали необходимость смертной казни, адвокат Руска и другие оспаривали отмену пытки, римский юрист Роджери удивляется, что находятся люди, сочувствующие разбойникам, душегубам, которых следует казнить немедленно, на месте совершения преступления. Роджери ближе к сердцу участь обездоленных семейств трудолюбивых граждан, павших жертвами кровожадных убийц, этих негодяев, пропойц, каторжников, проливающих человеческую кровь, как воду. Вот кого надо охранять, а не заботиться о головах чудовищ, которые самой судьбой приготовлены для виселицы. В этой полемике принял участие впоследствии прославившийся Филанджиери, тогда еще молодой человек, отличный знаток английского парламентского управления, оказавший своей родине важные заслуги. У него было очень много сходных черт с автором трактата, даже семейная его жизнь была похожа на жизнь Беккариа. Но в вопросе о смертной казни Филанджиери переходит на сторону противников миланского реформатора.

Едва ли не большую сенсацию произвела книга Беккариа во Франции, где она была запрещена «за недостаток уважения к законам». Общество переживало тогда один из поучительнейших моментов своего исторического существования. Особенное раздражение вызывало судебное сословие своими безобразными приговорами. Страна была возмущена неожиданными исходами процессов Лебарра, Сирвена, Калласа и других. Эти судилища получили огромную огласку во всей Европе, вызывая всеобщее негодование. Вольтер заклеймил судей кличкой «убийцы в тогах». Фридрих Великий высказался по этому поводу, что французские судьи не придают никакого значения человеческой жизни…

И в ту минуту, когда Вольтер вместе со своими друзьями собрался навсегда оставить Францию, где в ходу были такие судебные убийства, появилось сочинение Беккариа. Ослепительным солнечным лучом, осветившим всю глубину падения французской магистратуры, показалась вдохновенная проповедь Беккариа о полнейшей негодности всей судебной системы, отжившей свой век, требующей немедленной отмены в целом и в частях. Радостное сознание приобретения могущественного союзника переполнило сердца энциклопедистов. Они разом почувствовали, что теперь шансы общества на выигрыш увеличились. Строгие меры, принятые правительством в отношении этой книги, – она была немедленно запрещена во Франции, – только подтолкнули друзей реформы всячески содействовать распространению идей, провозглашенных Беккариа, в среде интеллигентного общества. На обеде у Мальзерба, где в числе приглашенных оказался и Тюрго, принесший с собою запрещенную книгу, было решено немедленно перевести ее на французский, что и поручили одному из гостей, аббату Мореллэ, который быстро справился с возложенным на него поручением.

Восторг лидеров философской школы, задававшей тон читающей публике, был безграничен. Вольтер, не откладывая дела в долгий ящик, написал обширный комментарий к этому труду. Брило де Варвилль и Дидро снабдили его примечаниями. Руссо, Бюффон, Д’Аламбер, Гельвеций, Гольбах поспешили завязать с автором дружескую переписку, осыпав его похвалами. Имя Беккариа было у всех на устах, оно стало известным в Англии, Германии и России. Бентам сказал о нем: «Вопрос о смертной казни так разработан Беккариа, что к его аргументациям ничего нельзя прибавить». Фридрих II и Екатерина II, которым Д’Аламбер рекомендовал автора «Dei delitti e délie pêne» в самых лестных выражениях, высказали желание видеть маркиза в Берлине и Петербурге. Слава его распространилась по всей Европе – благодаря энциклопедистам, находившимся в переписке с самыми просвещенными монархами континента. Но эта слава не ограничивалась одним теоретическим характером, а привела к благотворным практическим последствиям. Учение Беккариа стало мало-помалу вытеснять предания средневековых правоведов. Пытка стала мало-помалу исчезать из судов мелких государств – сначала в Италии, а затем и в остальных странах Европы. Один из ближайших сотрудников императрицы Марии Терезии, ученый Зонненфельс, поплатился своей кафедрой в Венском университете за то, что стал проповедовать необходимость отмены пытки и смертной казни. Власти взглянули на это весьма недружелюбно, как на ересь, противоречащую порядку вещей, «установленному божескими и человеческими законами». А в скором времени Мария Терезия, убежденная доводами Беккариа, упразднила пытку.

Похвалы сыпались со всех сторон на автора трактата, которым зачитывалась французская публика. Появившиеся сочинения Мояр де Вуглана, Лерминье, Мусса и других, предостерегавшие земляков от излишнего увлечения пустыми декламациями «миланского смельчака», правда, любящего человечество, но ничего не смыслящего в науке и истории, не смогли ни заглушить хора восторженных панегиристов, ни умалить горячие симпатии, которые Беккариа успел заслужить в обществе. Один из лучших современных публицистов выразил даже сомнение в том, что такое «бесстрашное и светлое произведение могло появиться в стране, где хозяйничает инквизиция».

Чтобы составить себе приблизительное понятие о громовом впечатлении, произведенном в отчизне Вольтера книгой «миланского смельчака», приведем выдержки из письма члена Директории графа Рёдерера к Джулии Беккариа, написанное через четыре года после смерти ее славного отца. При письме был приложен портрет и перевод книги, из которого она должна была увидеть, какое впечатление произвело сочинение Беккариа и каких почестей удостоился ее отец со стороны знаменитейших людей Франции – Д’Аламбера, Бюффона, Вольтера и других. Со своей стороны Рёдерер прибавляет следующий факт:

«Трактат так изменил дух старинных уголовных судов во Франции, что за десять лет до революции суд стал неузнаваем. Все молодые члены судебного сословия – могу это подтвердить, потому что сам принадлежал к их числу, – более судили согласно с принципами этого трактата, нежели справлялись с законами. В нем черпали свои взгляды Серваны и Дюпати,[6] и может быть, их-то красноречию мы обязаны тем, что обладаем новыми уголовными законами, составляющими гордость Франции. Вы видите, сударыня, что еще задолго до присоединения Ломбардской республики к нашей Вы уже приобрели права во Франции. Позвольте Вам заявить от имени всех друзей таланта, философии и человечности, что благодаря Вашему отцу Вы принадлежите к великой семье друзей философии и свободы», и так далее.

То же подтверждает и известный современный французский криминалист Фостен Эли. «Беккариа, – говорит он, – был истинным реформатором наших уголовных законов».

В 1766 году Аббат Мореллэ от имени Мальзерба, Дидро, Д’Аламбера, Гельвеция и Гольбаха пригласил Беккариа посетить Францию, погостить у парижских «братьев». В обширном благодарственном письме по поводу этого приглашения Беккариа высказался с такой полнотой и искренностью, что все находящиеся в этом письме сведения о его жизни и предшествующей деятельности впоследствии целиком вошли в его биографию. Его раньше звали в Париж, он был не прочь, – но его пугала мысль расстаться с горячо любимой женщиной, и поездка откладывалась. Некоторые французы обращались к его друзьям с вопросом, что за помеха лежит между ним и Парижем? Помеха из самых простых, – ответили друзья, – красавица жена. Но теперь надо было ехать во что бы то ни стало. Расставание с женой было таким трогательным, точно предстояла мучительная экспедиция в неведомую страну ирокезов, а не увеселительная поездка в центр европейской образованности.

В сопровождении своего закадычного друга Александра Вери Беккариа наконец отправился в начале октября 1766 года в Париж. Почти три недели продолжалась эта поездка. Чуть не с каждой почтовой станции писал он подробные отчеты своей «дражайшей и любимейшей супруге» о своих путевых впечатлениях. В образовавшейся объемистой переписке, не предназначавшейся для печати, вырисовывается в самых привлекательных красках интимная жизнь этих образцовых супругов.