– Виноват, господин генерал… Я все понял.

– Ничего вы не поняли! Болван!

Но и сам генерал понимал пока не больше Дэда.

В ночь с двадцать первого на двадцать второе февраля, примерно за девять часов до того, как были выставлены первые заградительные заставы на дорогах, ведших из города Киним, большой темно-зеленый «бьюик» примчался с юга в сонный ночной Боркос. Город спал, не подозревая о новой славе, которая ожидала его в ближайшие десять-двенадцать часов и которой не было бы, если бы упомянутый нами темно-зеленый «бьюик» миновал этот город или разбился вдребезги на одном из поворотов.

Проскочив на предельной скорости мост через реку, «бьюик» влетел в его аристократический северный район, легко взобрался по сонной, круто бежавшей вверх улице на высоты Красного холма и со скрежетом затормозил перед одним особняком. В снежной каше, продолжавшей валить с неба, казалось, что стоит этот особняк один-одинешенек, темный и безглазый, посреди какой-то первозданно-мрачной и очень тихой снежной пустыни.

Из машины, в распахнутом тяжелом пальто, с непокрытой головой, выскочил высокий коротконогий человек лет пятидесяти пяти. Шляпу он, видимо, потерял или забыл где-то. Если принять во внимание, что профессор Теодор Патоген с раннего детства был склонен к аккуратности, гриппу и самой строгой бережливости, требовались какие-то из ряда вон выходящие обстоятельства, чтобы он превысил в пути дозволенные пределы скорости, бросил на произвол судьбы дорогую и достаточно новую шляпу, рискуя к тому же почти верным насморком.

Следует отметить, что он боялся гриппа и сопутствующего ему насморка куда больше чумы. Быть может, потому, что в качестве начальника одной из лабораторий Кинимской особой бактериологической станции он своевременно привил себе противочумную вакцину.

Члены наиболее богатых, а следовательно, и почтенных семей богатого и просвещенного города Боркос знали профессора Патогена в первую очередь как младшего брата и компаньона Варфоломея Патогена по фирме «Боркосская компания электрических станций и трамвая», но в научных кругах, в особенности среди атавских микробиологов, Теодор Патоген уже свыше двадцати пяти лет был известен как крупный специалист в области бактериологии. Последние четырнадцать лет он работал над проблемой чумы.

Итак, профессор Теодор Патоген в неурочное время, в необычно растрепанном виде и с резвостью, никак не вяжущейся с его солидным возрастом и не менее, солидным общественным положением, выскочил во втором часу ночи из темно-зеленого «бьюика», стремительно ворвался в дом своего старшего брата и компаньона, поднял его с постели и увел в кабинет для срочного разговора чрезвычайной важности, Варфоломей Патоген, позевывая и сопя носом (у него был насморк), сидел на краешке большого письменного стола и рассеянно болтал ногами в теплых ночных туфлях. Для человека шестидесяти двух лет он выглядел очень и очень моложаво. Маленький, худенький, с хохолком чуть тронутых сединою темных волос над желтоватым лбом, с быстрыми движениями, он, пожалуй, больше походил на преуспевающего преподавателя бальных танцев, нежели на одного из самых уважаемых финансистов Боркоса.

Разговор шел вполголоса. И хотя старший Патоген явно страдал насморком, младший, презрев опасность, придвинул свое кресло еще ближе к брату, когда стал выкладывать самые решающие соображения.

Выслушав с нарастающим вниманием сообщение брата-профессора, глава фирмы перестал болтать ногами, помолчал некоторое время, в раздумье тихонько пощелкал пальцами, а затем неопределенно хмыкнул.

– Подумай хорошенько! – взволнованно прошептал профессор. – Как врач и брат говорю тебе: ты себе даже представить не можешь, что это значит!

– Хм! – снова хмыкнул глава фирмы.

– Дело касается жизней миллионов и миллионов людей! Ты понимаешь, что это значит? Да что там миллионов! Десятков миллионов!

– А смогут ли они потратиться на такую покупку?

– Конечно, нет. То есть, в большинстве случаев нет. Надо будет заставить раскошелиться правительство.

– А ты уверен, что, кроме тебя, никто не знает о том, что случилось?

– Пока никто. За пределами Кинима, во всяком случае. Радио не работает. Телеграф и телефон тоже. Я примчался один на машине.

– Совершенно один?

– Я даже шофера оставил там. Он мог бы разболтать, и я его не стал будить. Сам вел машину.

– Хм! – снова погрузился в раздумье глава фирмы.

– Нельзя терять времени! – торопил его профессор. – Собирайся немедленно, захвати с собой все, что требуется, и поехали.

– А не может ли она добраться и до нас? Я имею в виду наш город, Боркос?

– Скорей всего, нет. Через несколько часов по дорогам будут расставлены заградительные кордоны. А для тебя и для всех твоих я привез вакцины.

Профессор выложил на письменный стол довольно увесистый пакет, распаковал его, вынул ампулу, шприц, пузырек со спиртом и вату.

– Снимай, старик, пижаму. Будем тебя колоть.

– А это не очень больно?

– Не очень.

– Эх, ты! – сказал Варфоломей Патоген, чтобы оттянуть неприятную минуту. – Трудно было тебе выдумать такую, чтобы совсем не болело!

Профессор промолчал.

– А может быть, обойдусь без уколов? – Глава фирмы не любил, когда ему было даже не очень больно.

– Господи! – рассердился профессор. – Человек собирается в Эксепт. От Эксепта до Кинима рукой подать, и он еще торгуется из-за какого-то пустякового укола иглой!

– Ладно, коли. Я ведь только спрашиваю…

Спустя четверть часа Варфоломей Патоген в шубе, закутанный в дюжину шарфов, уже сидя в машине, давал последние наставления младшему сыну:

– Значит, запомни: в восемь утра, никак не позже, ты вызываешь Фукса (так звали домашнего врача Патогенов), и пусть он сразу же всем сделает прививки… Не объясняй ничего, скажи, что это каприз дяди Теодора… И чтобы он не уходил до самого вечера. Понимаешь?

– Понимаю, – сказал сын. – Но на кой черт…

Патоген-старший поморщился:

– Фред, как ты выражаешься!

– Хорошо, – сказал Фред, – больше не буду.

– Ну, а как с Фуксом? Вдруг он и себе захочет сделать прививку?

Глава фирмы задумался, потом вздохнул:

– Пусть привьет и себе. А вот ему, – он кивнул на шофера, заправлявшего машину горючим, – ему не делать. Уволь его сегодня же под каким-нибудь предлогом, и пусть он сразу же покинет наш дом… Он, кажется, холостяк?

– Холостяк…

– Ну и слава богу! Было бы жаль, если бы у него была на попечении семья… Тэдди, – обратился он к профессору, болтавшему с шофером, – я готов.

– Значит, поехали!

Профессор лихо втиснулся на переднее сиденье и стал поудобней устраиваться за рулем.

– Что это тебя так развеселило, Билл? – спросил он на прощание у стоявшего рядом с машиной шофера. Профессор любил при случае покалякать с этим добродушным широкоплечим негром.

– Да ничего особенного, профессор, сущие пустяки…

Машина заурчала, сорвалась с места и пропала в снежной мгле. Билл еще некоторое время постоял на тротуаре, отряхиваясь от снега и широко улыбаясь.

– Ну и чудак наш профессор! Что меня так развеселило! Да разве можно занимать внимание такого ученого пустяками! Подумаешь, майский жук!..

Он аккуратно закрыл за собой кованую железную калитку и направился в обход особняка Патогенов к черному ходу, в свою комнату. Он шел не спеша, предвкушая, как обрадуется его любимец Эдди, семилетний внук главы фирмы, когда он ему утром подарит самого настоящего живого майского жука. Ну не удивительно ли: на третьей неделе февраля Биллу посчастливилось поймать майского жука!

Перед тем как приступить к заправке машины, он раскрыл дверцу задней кабины, чтобы посмотреть, не надо ли там подмести, и услышал гудение. Включил свет. Оказывается, гудит майский жук! Сейчас он у него в кармане, в коробке из-под сигарет. А утром Билл передаст эту живую игрушку маленькому Эдди…

Сводки, представленные эксептской сейсмологической станцией вскоре после девяти вечера двадцать первого февраля, сообщали о захватившем всю Атавию землетрясении средней силы, имевшем в отличие от обычных не один, а около двух с половиной тысяч, точнее – две тысячи четыреста сорок два эпицентра, которые в целом составили своеобразный тектонический пояс, опоясавший весь остров.