«За мной охотятся, как за той рыбешкой!» — с ужасам подумал он.

Следователь с перехваченным дыханием нырнул за ружьем, подхватил его и устремился наверх. Море вокруг было безмятежным. Но именно это спокойствие тревожило Чикурова. Опасность, находившаяся в глубине в виде стремительно скользящих стрел, все еще была реальностью. Будет ли еще одно нападение? То, что оно могло произойти, заставило его поспешно устремиться к берегу.

Почувствовал он себя в безопасности только тогда, когда выскочил из воды…

В Южноморск мы вернулись ранним утром в понедельник всей семьей. Через несколько дней у Ксении кончались каникулы, и надо было подготовиться к учебному году.

На работу я прибыл чуть позже обычного и застал в своей приемной поджидавшего меня московского следователя. За три дня пребывания у нас Чикуров успел загореть, посвежело лицо. О чем я ему тут же и сказал.

— На меня прекрасно действует море, — улыбнулся Игорь Андреевич. — Горы, солнце…

Продолжение напрашивалось само собой.

— И женщины, — добавил я тоже с улыбкой

— Совершенно верно, — кивнул москвич, — г- Своим преображением я обязан женщине. Великолепному мастеру из салона мужской красоты. Как ее?.. — щелкнул пальцами Чикуров.

— Капитолина Алексеевна? — угадал я.

— Точно, она самая. Сервис, скажу вам, какого в столице нет, — восхищенно проговорил Игорь Андреевич. — Скостила лет пяток мне своими волшебными руками.

— Вам повезло. Попасть к Савельевой можно только по большой протекции.

— Да? — удивился Чикуров. — Значит, она меня приняла по рекомендации Шмелева… Что ж, мастер она экстракласса.

— Судя по вашей щеке, дала промашку, — .заметил я на лице Чикурова царапину.

— Это не ее промашка, — покачал головой следователь, он хотел, видимо, пояснить, но в кабинет заглянул Шмелев:

— Разрешите?

— Да-да, — откликнулся я. — Проходите, Николай Павлович.

Мы поздоровались с ним.

— Ну, вся команда в сборе, можно отправляться на свидание со Скворцовым, — энергично потер руки Чикуров.

— Свидания не будет, — мрачно проговорил Шмелев.

— Как? — вырвалось у нас одновременно с Игорем Андреевичем.

— Скворцов скончался от инфаркта, — глухо сказал Николай Павлович. — Вчера около полудня.

Эта весть настолько нас ошеломила, что мы с Чикуровым некоторое время не знали, что и сказать, Первым пришел в себя Чикуров.

— Вчера, около часу? А почему не сообщили мне сразу? — резким тоном спросил он. — Почему я узнаю об этом только сейчас? Шмелев побледнел.

— Простите, Игорь Андреевич, — стараясь быть спокойным, но, видимо, еле сдерживаясь, ответил он, — лично я не позволю себе кричать даже на своего Дика. И повышать на меня голос тоже не позволю.

— Извините, — сухо произнес Чикуров, — но вы были обязаны поставить меня в известность немедленно.

— Если бы вы сообщили координаты дежурной в гостинице, в каком именно месте будете загорать, — отпарировал Николай Павлович.

Игорь Андреевич, как мне показалось, несколько смутился и уже более ровным голосом спросил:

— Как это случилось?

— В субботу Скворцов пожаловался на сердце. У него, оказывается, запущенная стенокардия. Вызвали врача, дали лекарство. Вроде бы отпустило. А в воскресенье, когда принесли есть, он лежал без движения в камере. Прибежал врач, но ему оставалось только одно — констатировать смерть.

— От чего? — вступил в разговор я.

— Обширный инфаркт.

— Когда вскрытие? — спросил Чикуров.

— Родственники попросили передать им тело покойного, не вскрывая, — сказал Николай Павлович.

— Почему? — вскинул брови Игорь Андреевич.

— По религиозным соображениям.

— И вы дали на это согласие?

— Нет, не дал, — с некоторым вызовом произнес Шмелев. — Может, я много взял на себя, но отыскать вас не представилось возможным. Если вы считаете мое решение ошибочным…

— Что уж теперь говорить, — вздохнул Чикуров. Я чувствовал, что он не хочет обострять и без того нелегко складывающиеся отношения с Николаем Павловичем.

— Как это все некстати! — сокрушался московский следователь. — Показания Скорцова могли очень много значить для дальнейшего расследования.

— Если хотите знать мое мнение, то его послание в Москву— трюк. И вообще он большой артист. Был… — сказал Шмелев.

— Знаете что, Николай Павлович, — нужно составить письмо в следственный изолятор с просьбой содержать Ларионова в отдельной камере.

— Хорошо, — кивнул Шмелев.

— Хотя бы временно. Пока я разберусь, что к чему. А то, чего доброго… — Игорь Андреевич не договорил. Было видно, что смерть Скворцова здорово выбила его из колеи.

— Откуда у нас такое недоверие друг к другу? — тяжело вздохнул Николай Павлович. — Неужели профессия деформирует?

— Что вы имеете в виду конкретно? — посмотрел на него Чикуров, вероятно задетый этим замечанием.

— Я говорю вообще. — Шмелев поглядел в окно. — И не только о нашем брате. Десятилетиями в нас воспитывали, я бы даже сказал, пестовали подозрительность. Она стала нашей второй натурой. Государство само ее насаждает. Врач, и тот вынужден не доверять больному. Видит, что человек ни за что не встанет с постели и через две недели, а бюллетень больше, чем на шесть дней, выписать не имеет права! А еще считаем себя самым гуманным обществом в мире! Но вот почему-то в Швеции просто занемогший служащий сообщает об этом на работу, и ни у кого даже не возникает мысли усомниться в его словах. По закону он может до девяти — девяти! — дней находиться дома и будет получать за это время пособие. Без всяких справок…

— Да-а, уж что-что, а проверять мы научились, — поддержал я Николая Павловича.

— Пора бы научиться и доверять, — буркнул он. Нашу беседу прервал приход Гуркова. Мой заместитель напомнил, что нас с ним ждали в облисполкоме.

Допрашивать бывшего старшего оперуполномоченного ОБХСС Ларионова, взятого под стражу на следующий день после ареста его начальника, Чикуров отправился один.

Станислав Архипович был в помятых хлопчатобумажных брюках и рубашке. Когда Игорь Андреевич представился, на Ларионова не произвело никакого впечатления, что расследованием по его делу будет заниматься такая важная персона. Держался он очень уверенно, не смутился тем, что допрос записывался на видео.

Чикуров решил начать с эпизода, который подследственный признал еще тогда, когда дело вел один только Шмелев: с истории с дубленкой, полученной в виде взятки от покойного Скворцова.

— Сколько она стоила? — спросил следователь.

— Я за нее не платил, — спокойно ответил Ларионов.

— Даже на бирку не посмотрели?

— А зачем? — пожал плечами бывший оперуполномоченный. — Дареному коню…

— Хорошо, тогда я поставлю вопрос иначе, — продолжал Игорь Андреевич. — Сколько вы отдали за нее Кирееву?

— Ничего не давал.

— Как это не давали? — Чикуров полистал дело, отыскал нужный лист. — Это ваши показания?

— Ну, мои…

— Из них однозначно следует: дубленка взята вами для Киреева. Вернее, для его дочери. По вашим словам, вы передали ее Донату Максимовичу. Говорили так?

— Говорил, — подтвердил Ларионов.

— Вы сказали Шмелеву и то, что шуба дочери Киреева не подошла, а посему он попросил продать ее, а деньги передать ему, то есть Донату Максимовичу… Дальше из протокола видно, что дубленку вы забрали себе. Она пришлась впору вашей дочери. Рассчитались вы с Киреевым деньгами. Так?

— Нет, не так, — твердо проговорил подследственный.

«Начинает финтить», — подумал Чикуров.

— Так знайте, никаких денег Кирееву я не давал. А ту дубленку Донат Максимович и в глаза не видел. Вообще о ней не знал. Это я Скворцову сказал, что нужна для Киреева, а на самом деле взял шубу для своей дочери.

— Подпись под протоколом ваша? — продемонстрировал его загогулины на листах дела Игорь Андреевич.

— Моя. И что?

— А то, что вы подтвердили свои первоначальные показания.

— Тогда я все неправильно говорил. — А сейчас?