Лукулл пропускал упреки мимо ушей. Но Мурене он счел нужным объяснить:

– Дождемся весны! Пусть царь накопит силы.

Легат одобрительно кивал головой. На самом деле, за спиной Митридата Армения. Там может укрыться хоть тысяча царей. Да и зачем загонять его в объятья к Тиграну.

Весной, оставив часть войска под Синопой, Лукулл двинулся на Митридата. Легионеры ликовали, предвкушая богатую добычу. Но в трех милях от Кабиры, где стоял царь, Лукулл приказал остановиться и разбить лагерь. Это вызвало новый взрыв возмущения. Одни усматривали в поведении консула трусость. Другие считали, что он умышленно затягивает войну, чтобы продлить свои полномочия еще на год.

Напрасно посланные Митридатом всадники дразнили римлян и вызывали их на схватку. Лукулл приказал не обращать на это внимания и заниматься своим делом. Теперь и Мурена перестал понимать полководца.

– Что ты медлишь? – говорил он ему. – Смотри, как бы мы с тобой не остались одни.

Лукулл на этот раз не объяснил своих намерений. Он только сказал:

– Плод не созрел!

Однажды какой-то понтийский всадник, действуя чересчур дерзко, угодил в ров. Консул приказал вытащить его и привести в свой шатер.

– Меня прислал Махар! – сказал варвар, озираясь.

Лукулл с трудом скрыл ликование.

– Я слышал о Махаре. Это, кажется, сын Митридата.

– Махар – владыка всех земель вокруг Меотиды. Ему подчиняются эллины Таврики. Скифы платят ему дань.

– Чего же хочет Махар?

Варвар наклонился и снял с ноги кожаный сапог. Засунув руку внутрь, он вытащил квадратик пергамента.

Лукулл взял его двумя пальцами и углубился в чтение.

– Чем ты докажешь, – спросил он, поднимая взгляд, – что послан Махаром?

– Своей жизнью, – ответил варвар.

Отослав варвара и приказав охранять его пуще зеницы ока, Лукулл вызвал Мурену.

Склонившись над картой дорог Понта, консул отыскал извилистую линию, соединявшую Кабиру с Команой.

– Поставь воинов здесь! – Он ткнул пальцем в то место, где линия изгибалась.

– Клянусь Геркулесом! – воскликнул Мурена. – Ты, кажется, дождался своего часа. А водь кое-кто считал, что ты просто оттягиваешь время.

Лукулл пожал плечами.

– Каждый живет по своей клепсидре. Сулла сказал бы, что она дается нам судьбой. Со стороны кажется, что капли застыли, а они льются. И только потомкам будет ясно, медлил я или спешил.

– Вы здесь, сыновья возмездия, и на ваших мечах – отблеск судьбы.

Эти выспренние слова, произнесенные к тому же, по-латыпи, заставили консула остановиться. Он спрыгнул с коня и подошел к старцу, преградившему ему путь.

Седой и сгорбленный, он мог быть принят за одного из тех отшельников, которые живут в горах, питаясь подаяниями.

– У кого ты научился моему языку? – удивился римлянин.

– Горе нетерпеливым, – молвил старец. – Пройдем в шатер, и ты узнаешь все по порядку.

Так они встретились, Ариарат и Лукулл, и провели в беседе всю ночь.

– Это было так давно! – вырвалось у Лукулла, когда он выслушал неторопливый рассказ старца.

– В мою пещеру не проникало солнце, – отозвался тот. – Год был днем. Кибела научила ждать. И вот меня посетил сын врага, и я принял его, как друга. Теперь я его вестник.

– Кто это? Говори яснее.

– Его имя Махар.

– Чего же он хочет? Получить корону Понта из моих рук?

– Ты ошибся, император. Махару нужна Монима.

Лукулл расхохотался.

– И только!

– Не смейся, римлянин, – глухо сказал старец. – Много лет назад меня поучал Маний Аквилий. В таблине стояли восковые статуи, и уроки были наглядны. Если бы я смог показать тебе изображение Монимы, ты бы понял, как велика эта награда.

– А какую награду получу я? – спросил Лукулл.

Старик протянул свиток.

Среди извилистых линий выделялся кружок со звездой и полумесяцем. К нему через долины Лика и Фермодонта вела стрелка. Расстояние было обозначено парасангами, как это было принято на схемах царских дорог.

– Что это? – спросил Лукулл.

– Сокровищница Митридата. Сюда он свез золото всей Азии. Твои воины станут Крезами.

Глаза Лукулла хищно блеснули.

– Крезами… А кто еще знает об этом?

– Только царь и его наследник. Рабы, доставлявшие золото, сброшены в пропасть.

– Что же, – решительно произнес Лукулл, пряча свиток, – ты можешь идти. Махар получит свою Мониму.

Лукулл напряженно смотрел в спину удалявшемуся старцу. Все это было похоже на сон! Но в руках у него свиток, и он самый богатый человек в мире. Свершилось то, о чем он мечтал все эти годы. Золото – это власть, которой не обладал никто из римлян. Сулла считал себя счастливым, но счастье его добыто проскрипциями. А здесь сокровища врага, Митридата, Он его наследник.

Что-то вспомнив, Лукулл подозвал легионера.

– Смотри! – сказал он ему. – Этот человек слишком долго жил. Ты меня понял?

Такого еще никогда не бывало. Римляне словно выкинули в море густую сеть. Пиратские миопароны, гонимые отовсюду, натыкались на римские триремы и либурны. Поняв бессмысленность сопротивления и невозможность бегства, разбойники складывали оружие. Трюмы квинквирем, превращенные в плавучие тюрьмы, не вмещали больше пленников, и их оставляли на своих судах под охраной легионеров. Только Трехпалый все еще метался от острова к острову, надеясь уйти от преследователей. Награда, объявленная за его голову, возбуждала их рвение и жадность. Претор Габиний, рассчитывая взять куш себе, не сообщил своему соседу и сопернику Луцилию, что добыча в его квадрате, и тот в ночном мраке пропустил миопарону.

Трехпалый вышел к южному побережью Киликии. Он знал здесь каждый выступ, каждый изгиб берега. То, что для римлян было хаотичным нагромождением камней, ему представало огромными лицами со скошенными глазами, широкими скулами и щеками, иссеченными ветром и исхлестанными волнами. Эти скалы, имевшие свои клички и имена, были молчаливыми хранителями его тайн. В их складках замерли стоны тех, кому он, как наместник Посейдона, выносил приговор, тех, кто стал у него на пути или вышел из его доверия. И теперь место, где он вершил суд и прятал сокровища, стало его убежищем.

Миопарона вошла в арку, образованную нависшими скалами, и ветви, раздвинутые носом, сомкнулись за кормой плотным пологом. Вода под веслами напоминала тяжелое земляное масло. И скользившая по ней миопарона казалась еще более легкой, почти невесомой. Трехпалый отбросил кормовое весло и лег навзничь на палубу. Воздух, пахнущий гнилью и сыростью, пьянил, как старое вино…

Когда Трехпалый проснулся, солнце стояло в зените. Лучи, пробиваясь сквозь ветви, ложились на воду цветным узорным ковром, придававшим мрачной расщелине сходство с человеческим жильем.

И от этого Евкрату стало еще более одиноко и тоскливо. Его дом, почти уже забытый, вставал в памяти с такой ясностью, словно он только что закрыл за собой дверь. Стены из закопченных камней, коврик на земляном полу. Шелест материнской прялки. Нет! Это плеск волн под веслами римлян. Кто-то из гребцов, пока он спал, вышел на наружные скалы и выдал его убежище. Он в ловушке!

В тот же день пленника доставили на борт большого судна. Он оказался перед человеком лет тридцати пяти. Вьющиеся, откинутые назад волосы, безукоризненно правильные черты лица придавали ему сходство с Митридатом времен Амнейона, только римлянин был невысок и склонен к полноте.

– Я Помпей Великий, – представился римлянин, видимо ожидая, что одно это имя заставит архипирата задрожать или упасть на колени.

Но Трехпалый стоял в невозмутимо небрежной позе и бормотал что-то себе под нос.

– Повтори, пожалуйста, я не расслышал.

– Нечего повторять! Ты знаешь, что я – Трехпалый.

– Но это ведь кличка. Каково твое настоящее имя?

– Мое имя ведомо лишь друзьям. А для врагов я был Трехпалым, Трехпалым и умру.

– Говорят, – продолжал Помпей, – именно ты дерзко похитил дочь триумфатора Антония в то время, когда она находилась в пути между Римом и Капуей.