Вот так мы и бродим по одним и тем же местам в разные моменты нашей жизни и через много лет все же наконец встречаемся друг с другом.
На улице Лоуэндаля метрах в ста от того дома, где потом будет жить Кавано, один ресторан был еще открыт. С тех пор я часто проходил мимо и, хотя с помощью Кавано хорошо узнал квартал, тем не менее всякий раз испытывал то же чувство, что и тогда с Ингрид, будто я не в Париже, а в каком-то другом городе, но что это за город, мне не узнать никогда.
- Здесь будет прекрасно...
Властным жестом, удивившим меня, она показала на один из столиков. Я вспомнил ее неуверенную походку, когда увидел ее одну на улице, со спины.
Гостиничный ресторан. Посреди коридора, где сидит администратор, группа японцев словно окаменела со своими чемоданами. Зал ресторана оформлен ультрасовременно: черные лаковые стены, стеклянные столы, кожаные банкетки, подсвеченный потолок. Мы сидели лицом друг к другу. За спиной Ингрид в большом аквариуме сновали фосфоресцирующие рыбки.
Она изучала меню.
- Вас надо кормить... Вам в вашем возрасте надо набираться сил.
- И вам тоже, - сказал я.
- Нет... Я не хочу есть. - Она заказала для меня закуску и горячее, а для себя - зеленый салат. - Выпьете чего-нибудь?
- Нет.
- Ничего спиртного? А я, пожалуй, выпью, ладно?
Она с тревогой смотрела на меня, будто я собирался запретить ей это.
- Пожалуйста, - ответил я.
- Тогда... одно пиво... - Она кивнула метрдотелю. Можно было подумать, что она вдруг решилась сделать что-то постыдное или запретное. - Так я обхожусь без виски или другого спиртного... Просто выпиваю немного пива...
Она силилась улыбнуться. Я почувствовал, что она стесняется меня.
- Не знаю, что вы об этом думаете, - сказала она, - но я всегда считала, что этот напиток не для женщин...
На этот раз взгляд ее выражал нечто большее, чем тревогу, - отчаяние. И я был настолько удивлен, что не находил слов, чтобы ее ободрить. Наконец я сказал:
- Мне кажется, вы ошибаетесь... Я знаю многих женщин, которые пьют пиво...
- Да неужели? Многих знаете?
Ее ироническая улыбка и лукавый взгляд успокоили меня: когда я увидел ее на улице, я все сомневался, та ли это женщина, которую я знал на Лазурном берегу. Нет, она и в самом деле не изменилась за эти три года.
- Расскажите мне, что хорошего вы делаете в жизни? - сказала она.
Ей подали салат и пиво. Она сделала несколько глотков, но до салата не дотронулась.
Я представил себе, как она сидит одна в своей квартире перед такой же тарелкой и таким же стаканом пива, оглушенная тишиной, которой я еще не знал в ту пору и которая так хорошо знакома мне сегодня.
Не очень-то я много рассказал ей о своих делах. Вскользь упомянул о призвании к дальним странствиям и предстоящем отъезде в Бразилию. Она тоже, как она доверительно сказала мне, когда-то провела несколько дней в Рио-де-Жанейро. В то время ей было столько же лет, сколько мне. И жила она в Америке.
Я задавал ей вопросы и до сих пор не понимаю, почему она отвечала так подробно.
Я отлично понимал, что в ней вовсе нет самолюбования, да и говорить о себе она не любила. Но, видимо, угадав, что меня это очень интересует, "не хотела" - как она повторила несколько раз, - "чтобы у меня пропал вечер".
Возможно и другое: бывает, что в один прекрасный вечер кто-нибудь вдруг посмотрит на вас внимательно и у вас возникнет потребность передать ему, нет, не свой опыт, но какие-то разрозненные детали, связанные невидимой нитью, которая каждый миг грозит порваться и которую называют течением жизни.
Пока она говорила, рыбки за ее спиной время от времени прижимали головы к стеклу аквариума. Потом снова без устали вертелись в голубой воде, освещенной маленьким прожектором. Верхний свет выключили в знак того, что уже поздно и пора уходить. Освещен был только аквариум.
Около часа ночи тишина на улице так сгустилась, что слышался даже шелест листвы. Ингрид взяла меня под руку:
- Проводите меня до дому...
На этот раз поддержка нужна была ей. Не так, как в тот вечер, когда мы спускались по Крепостной улице и я впервые в жизни почувствовал себя под чьей-то опекой. Однако же через несколько шагов снова вела меня она.
Мы подошли к зданию с большими застекленными лоджиями, всюду было темно, только в двух окнах на последнем этаже горел свет.
- Я всегда оставляю свет включенным, - сказала она. - Мне так спокойнее.
Она улыбалась. Ее настороженность ушла. Но, быть может, ее непринужденность была наигранной. Эта часть улицы не была обсажена деревьями, по обе стороны стояли здания, похожие на тот дом, где жила она, и во всех лоджиях было темно. Всякий раз потом, когда я бывал в гостях у Кавано, я не мог удержаться от соблазна пройти мимо этих домов. Это был не Париж, улица никуда не вела. Она словно была переходом на пути в неизвестность.
- Я запишу вам мой номер телефона...
Она порылась в сумочке, но ручки там не оказалось.
- Говорите, я запомню...
Вернувшись к себе на Монмартр, я записал этот телефон. В последующие дни я пытался звонить ей, и не один раз, но никто не отвечал. В конце концов я решил, что неверно запомнил номер.
У двери подъезда - матовое стекло в ажурном кованом обрамлении - она обернулась, и ее серые глаза остановились на мне. Медленно подняв руку, она кончиками пальцев коснулась напоследок моего виска и щеки. Потом опустила руку, и дверь за ней закрылась. Эта упавшая вниз рука и железный скрежет, с которым захлопнулась дверь, вызвали у меня недоброе предчувствие: я угадал, что в жизни может наступить момент, когда все теряет смысл.
7
Поставив масляную лампу на столик у кровати, я еще раз обследовал зеркальный шкаф внутри. Ничего. Я положил в карман конверт, адресованный Риго - Тильзитская улица, 3, - который потом был переправлен на бульвар Сульт, 20. С лампой в руке я прошел по коридору во вторую комнату. С большим трудом открыл металлические ставни, так они заржавели. Лампа была теперь не нужна: уличный фонарь прямо против окна заливал всю комнату ярким светом.
Налево маленький стенной шкаф. На верхней полке пусто. У перегородки пара лыж старого фасона. В самом низу - фибровый чемодан. В нем лыжные ботинки и страница, вырванная из какого-то журнала, на которой мне удалось разглядеть несколько фотографий. Я поднес глянцевую страничку к свету и прочел текст, вокруг которого располагались фотографии: "В МЕЖЕВЕ НАПЛЫВ МОЛОДЕЖИ. ОДНИ ПРОВОДЯТ ЗДЕСЬ ФРОНТОВОЙ ОТПУСК, ДРУГИЕ - ПОСЛЕДНИЕ КАНИКУЛЫ ПЕРЕД МОБИЛИЗАЦИЕЙ".