Представив командованию ККУКС свой план, мы получили разрешение на пробег, но, к сожалению, организовать контрольные пункты, обслуживание и питание в пути нам не могли. От своего решения мы все же не отказались, хотя заранее знали трудности, с которыми придется встретиться, тем более что уже вступала в свои права холодная и дождливая осень. Расстояние 963 километра мы решили пройти за 7 суток. Такого группового спортивного пробега ни у нас в Советском Союзе, ни в других странах тогда еще не было. При благоприятных условиях мы рассчитывали установить мировой рекорд в групповом конном пробеге.

Основной целью этого эксперимента являлась проверка пригодности скакового тренинга к форсированным переходам на дальние расстояния.

Ранним осенним утром 1925 года у Московской заставы Ленинграда собрались наши друзья и представители командования ККУКС, чтобы пожелать нам счастливого пути.

Двинувшись в путь-дорогу, мы решили идти переменным аллюром, то есть шаг рысь, и изредка применять галоп. В первый День мы прошли меньше, чем планировали, на 10 километров, так как чувствовалось, что лошади устали, да к тому же захромала моя лошадь, чистокровная кобылица Дира: ей было уже 12 лет, а для лошади это преклонный возраст.

Мы порядком устали, хотелось скорее отдохнуть. Крестьяне встретили нас радушно: накормили нас как следует, покормили лошадей.

Утро для меня началось неудачно – лошадь все еще хромала. Залив воском прокол и забинтовав копыто, я решил провести Диру в поводу. К счастью, скоро лошадь перестала прихрамывать. Сел верхом. Нет, ничего, не хромает. Пошел рысью – хорошо. Чтобы уменьшить нагрузку на правую больную ногу, решил идти Дальше только шагом и галопом с левой ноги.

Моим товарищам было значительно легче идти на здоровых конях, я чаще спешивался, вел лошадь в поводу и сам, разумеется, больше уставал физически. Зато друзья на остановках брали на себя заботу по розыску корма и уходу за лошадьми.

На седьмой день пробега, оставив позади Борисов, мы подошли к Минску. На окраине города увидели множество людей с красными флагами и транспарантами. Оказалось, нас встречают однополчане и местные жители. Дав шпоры, на полевом галопе подскакали к трибуне и отрапортовали начальнику гарнизона и председателю горсовета о благополучном завершении пробега. Нас приветствовали овацией.

Через два дня состоялась контрольная двухкилометровая скачка с препятствиями, смотр и взвешивание. Они показали хорошие результаты, и пробег наш получил положительную оценку. Кони за семь суток потеряли в весе от 8 до 12 килограммов, а всадники – 5–6 килограммов.

Получив правительственные премии и благодарность командования, мы отбыли в краткосрочные отпуска. Я поехал в деревню повидать мать и сестру.

Мать за годы моего отсутствия заметно сдала, но по-прежнему много трудилась. У сестры уже было двое детей, она тоже состарилась. Видимо, на них тяжело отразились послевоенные годы и голод 1921 – 1922 годов.

С малышами-племянниками у меня быстро установился контакт. Они, не стесняясь, открывали мой чемодан и извлекали из него все, что было им по душе.

Деревня была бедна, народ плохо одет, поголовье скота резко сократилось, а у многих его вообще не осталось после неурожайного 1921 года. Но, что удивительно, за редким исключением, никто не жаловался. Народ правильно понимал послевоенные трудности.

Кулаки и торговцы держались замкнуто. Видимо, еще надеялись на возврат прошлых времен, особенно после провозглашения новой экономической политики. В районном центре – Угодском Заводе вновь открылись трактиры и частные магазины, с которыми пыталась конкурировать начинающая кооперативная система.

Возвратившись в дивизию, я узнал, что она переходит на новые штаты и вместо шести кавалерийских полков будет иметь четыре. Вверенный мне 39-й Бузулукский кавполк вливался в 40-й, а 41-й и 42-й кавполки переформировывались в новый, 39-й Мелекесско-Пугачевский кавполк.

Для меня и М. И. Савельева – командира 42-го кавполка этот вопрос имел личное значение. Один из нас должен был получить новый, 39-й полк, а второй подлежал откомандированию в другое соединение. Понятно, каждому хотелось остаться в своей дивизии, к которой мы привыкли, как к родной семье.

Начальство остановило свой выбор на мне, а М. И. Савельев получил другое назначение. Я понимал его огорчение, но расстались мы по-приятельски и потом встречались как старые друзья.

Прежние кавполки дивизии были четырехэскадронного состава, а новые в соответствии с перестройкой, вызванной военной реформой, формировались в шестиэскадронном составе, каждые два эскадрона объединялись в кавалерийский дивизион. Кроме того, в полку были пулеметный эскадрон 16-пулеметного состава, полковая батарея, отдельный взвод связи, отдельный саперный взвод, отдельный химический взвод и полковая школа по подготовке младшего командного состава.

Для меня и для всего коллектива полка вновь наступила горячая рабочая пора.

Важнейшим мероприятием военной реформы явилось практическое введение единоначалия в Советских Вооруженных Силах. Оно проводилось в двух основных формах. В тех случаях, когда командир был коммунистом, он обычно становился одновременно и комиссаром, объединяя в своих руках руководство боевой подготовкой, административно-хозяйственной деятельностью и всей партийно-политической работой. У него имелся помощник по политической части.

Такая важная мера укрепления дисциплины и боевой готовности в армии уже могла быть в те годы осуществлена с полным основанием, ибо значительно изменился к лучшему состав командиров.

Если же командир был беспартийным, он отвечал только за боевую подготовку и административно-хозяйственные функции, а партийно-политической работой руководил комиссар, который вместе с командиром нес ответственность за моральное состояние и боевую готовность части.

В одном из приказов Реввоенсовета того времени по этому поводу говорилось: «Постоянно помня, что задачей Советской власти в области военного строительства является установление единоличного командования, комиссар должен, с одной стороны, всемерно вовлекать командира, с коим связан, в сферу коммунистических идей, а с другой стороны, сам должен внимательно изучать военное дело, дабы с течением времени занять командную или административную должность»[24].

Помнится, весной 1925 года мы получили директивное письмо ЦК партии, направленное всем партийным организациям, «О единоначалии в Красной Армии». В нем разъяснялось, что в результате всей предшествующей работы партии и военных органов по укреплению Красной Армии в целом и ее командных кадров в частности создались вполне благоприятные условия для проведения в жизнь принципа единоначалия.

Некоторые товарищи, их, правда, было меньшинство, полагали тогда, что единоначалие может привести к уменьшению влияния партии в армии. Но ведь командиром-единоначальником становился коммунист. Поэтому роль партии не только не ослаблялась, а, наоборот, усиливалась. Возрастала ответственность командира перед партией за все стороны жизни в армии. При этом значительно укреплялась дисциплина и повышалась боевая готовность наших вооруженных сил.

В практической работе взаимоотношения командира и комиссара, политработника все время упрочивались и совершенствовались. Забегая вперед, напомню, что в 1928 году по указанию ЦК партии приказом РВС было введено Положение о комиссарах, командирах-единоначальниках и помощниках по политической части. Этим положением за комиссаром закреплялись партийное и политическое руководство и ответственность за морально-политическое состояние части (соединения), он полностью освобождался от контрольных функций.

После окончания ККУКС мне легче работалось. Появилась уверенность и самостоятельность в вопросах боевой и политической подготовки и управления полком.

Тем временем дела в нашем полку пошли неплохо. Зимой 1926 года я был вызван комиссаром 3-го кавкорпуса А. П. Крохмалем и комкором С. К. Тимошенко, который вступил в командование корпусом в феврале 1925 года.