— Если ты думаешь, что Патрик имеет привычку таскать в гостях серебряные ложки, так ты жестоко ошибаешься!

Всегда очень спокойная, Энн Герберт готова была взорваться. В школьные годы у них с Хильдой регулярно случались перепалки.

— Все зависит от общества, в котором вращаешься, — сказала Хильда, надменно покосившись на обстановку скромной маленькой гостиной. — Задумай ты провести жизнь рядом с младшим священником, каким-нибудь бедным викарием, может, вполне удачно бы и получилось. — Подруга набрала в грудь воздуха для главного удара: — Был бы хоть человек порядочный, не из газетчиков, с их жуткими пороками.

— Какими такими пороками?

— Знаешь, Горацию ведь доводилось общаться с журналистами, особенно бывая по делам в Лондоне.

Гораций, многострадальный супруг Хильды, был совладельцем местного нотариального бюро. Энн знала, что всего однажды, год назад, Гораций Дэвис отважился на поездку в столицу. Хотя, быть может, втайне мечтал чаще получать передышки от семейного блаженства.

— Они пьют! — Хильда содрогнулась от отвращения к репортерским нравам. — Журналисты — страшные пьяницы. В начале карьеры еще не очень, но под конец уж обязательно. Гораций мне рассказывал: у большинства газетчиков и нищета, и семьи брошены ради бутылки.

— Патрик почти не пьет, — оборонялась Энн.

— Сейчас не пьет, потом начнется. Все они такие. Ненадежные. Никогда вовремя домой не явятся, как мой Гораций. Сама посуди: ну какие из них отцы?

— Патрик всегда необычайно ласков с моими мальчиками, добрее не бывает.

— Да-да, пока тебя не заполучил, моя милая. А потом? Представить невозможно: ты — и замужем за таким типом.

Но Энн, тут же представив себя замужем за Патриком Батлером, ничего неприятного не ощутила. Совсем наоборот.

— И что у него за семья? Люди-то хоть приличные? — скептически усмехнулась Хильда.

— Семья у Патрика очень достойная, просто прекрасная! Его отец — школьный учитель в Бристоле.

— По-моему, все ясно, дорогая, — подвела итог Хильда Дэвис. — С этим человеком немедленно надо порвать. Вариант совершенно неподходящий. Следует подождать другого случая. Церковный штат постоянно обновляется молодым холостым духовенством. Кто-нибудь да подвернется.

— Ждать? Ах, еще ждать? — возмутилась Энн. — Мне двадцать восемь, у меня двое детишек. И между прочим, ты-то вот не слишком дожидалась — бросилась к первому же богатому жениху. Уж не тебе меня учить, что надо сидеть и ждать.

— Я все сказала относительно достойных и недостойных молодых людей. Этот твой, как его? Патрик? Он — абсолютно неподходящая кандидатура. Ну, мне пора. Мое мнение тебе известно. Подумай на досуге, и, я уверена, сама поймешь, что я права.

На этом миссис Хильда Дэвис отбыла освежиться — прогуляться по городу. Энн сердито захлопнула за ней дверь. Одолевавшие ее сомнения насчет Патрика исчезли. Будет очень и очень грустно, если вдруг сегодня он не зайдет на чай.

Кучер Ферфилд-парка уверенно правил лошадьми, бежавшими привычной дорогой в Комптон. День назад разбиравший личные бумаги канцлера, лорд Фрэнсис Пауэрскорт сидел в экипаже и мечтательно улыбался. На коленях его лежало свежее послание от леди Люси. В начале письма выражалась надежда на успешный ход его миссии и достаточно быстрое завершение дела, затем шли сообщения о членах обширного родового клана жены, в том числе грустная весть о двух скончавшихся тетушках, которым было под девяносто. Впрочем, Пауэрскорт давно подсчитал, что из бесчисленной родни Люси каждый год в мир иной уходили в среднем полдюжины престарелых персон.

Зато вторая страница весьма подняла настроение. «Вчера у нас был день бурных событий, — писала Люси. — Дети пришли ко мне в гостиную с просьбой поговорить. Вошли они, держась за руки: Томас — насупленный, Оливия — с глазками, еще мокрыми от слез.

— Мама, мы догадались про папу, — решительно заявляет мне Томас.

— Про папочку, — едва не плача, вторит Оливия.

Я в изумлении:

— О чем догадались?

Томас отвечает:

— Он снова там, он снова уехал на войну.

— Мы думаем, — берет слово Оливия, словно на следственной комиссии кабинета министров, — он опять в этой Южной Америке.

— Южной Африке! — поправляет сестру Томас. — Мы думаем, папу опять командировали в Южную Африку, опять на целый год.

— Год или еще больше, — лепечет Оливия, не совсем пока понимающая даже, что такое неделя.

Я постаралась их утешить, Фрэнсис, уверяя, что ты на родине. Я показала твои письма, нашла на карте Комптон, объяснила, почему город обозначен маленьким силуэтом собора. Порой я едва сдерживала смех, но дети оставались очень серьезными. Так что, когда приедешь — молю Бога, чтобы скорее! — подтверди им, пожалуйста, что возвратился ты не с войны, а просто из английской провинции».

Экипаж подкатил к юридическому бюро «Дрейк и Компания», к дому с чудесным видом на собор.

— Все три варианта завещания? — уточняя, повторил Оливер Дрейк после теплого рукопожатия. — Вам хотелось бы взглянуть на них? Полагаю, вас устроит возможность сделать это здесь. При всем моем к вам уважении выносить документы за пределы бюро нельзя.

— О, разумеется! — ответил Пауэрскорт, вынимая привезенные им страницы разных проповедей («Лазарь», «Если я говорю…», «Смоковница»). Поверенный положил на стол три завещания. Удобнее было начать с документа, поступившего через лондонских юристов фирмы «Мэтлок-Робинсон». От руки там имелись лишь фамилии расписавшихся под печатным текстом. Сыщик внимательно вгляделся в подпись Джона Юстаса. Почерк, кажется, идентичен рукописи «Если я говорю…». Графика росписи канцлера под двумя другими завещаниями тоже на вид не отличалась от почерка в проповедях. Пауэрскорту был хорошо известен ряд людей — главным образом на континенте, — бравшихся определить по почерку характер личности, установить подлинность либо подделку подписи. Однако столь же хорошо ему было известно, что подобные экспертные заключения для английских судов не доказательство. Вряд ли стоило развивать это направление розысков.

— Благодарю вас, мистер Дрейк. — Детектив вернул документы. — Вынужден признаться, графологических озарений не случилось. Всего вам доброго, теперь я на вокзал.

Пауэрскорт уже занял свое купе в поезде на Лондон, когда мимо мелькнула знакомая фигура в черной сутане — декан собственной персоной. Как обычно, вид у нагруженного большим пухлым портфелем декана такой, словно весь мир держится лишь его организаторским рвением и талантом.

— Доброе утро, Пауэрскорт. Простите, тороплюсь, мое купе дальше. Работы — не вздохнуть.

— Доброе утро, декан. Спешите в Лондон с деловыми поручениями епископа?

Декан хмыкнул.

— Ну, деловитость не самое первое из качеств нашего епископа. Знаете, кстати, как он попал в Комптон? История довольно давняя, но всем у нас памятна. — Декан посмотрел на часы. — Пара минут до отправления. Как раз успею рассказать.

Он быстро вошел и присел напротив Пауэрскорта.

— Лет десять тому назад скончался прежний комптонский епископ. Премьер-министром тогда уже был Солсбери, понимавший важность правильного выбора церковных кадров на местах. Не то что старый плут Палмерстон, который мог ризу с распятием перепутать. Итак, кого же поставить епископом в Комптон? Солсбери долго ломал голову, и вдруг, очевидно, некто от покойной ныне королевы ему шепнул: очень бы, мол, подошел Мортон. Кто? Мортон? Ну да, разумеется! Солсбери тут же радостно поручает личному секретарю распорядиться относительно назначения. Маленькая деталь: верхушку англиканского духовенства в те годы украшали два Мортона. Джарвис Бентли Мортон — профессор оксфордского Ориел-колледжа, специалист по ранним евангельским источникам и все такое. А также Уильям Энтвистл Мортон — директор аристократической закрытой школы, то ли «Мальборо», то ли «Рэгби», уж не помню. Секретарь премьер-министра Шонберг Макдоннел листает церковный справочник, находит оксфордского Мортона, пишет ему и поздравляет с повышением. (Макдоннел — мастер вмиг решать дела. Вот бы кому в деканы!) Оксфордский Мортон телеграфирует, что благодарно принимает новый пост. Объявляет о своем назначении коллегам, сообщает друзьям. А заодно и репортерам «Таймс». Одно только — не тот это был Мортон. Хотели-то поставить епископом в Комптон директора школы. Но поздно, прошляпили!